Depeche Mode – Rush Walk with me Open your sensitive mouth and talk to me
Они разошлись, договорившись встретиться в центре ближе к вечеру. Возвращаясь домой по пыльной Лондон-роуд, Доминик про себя уже знал название бара, в который пригласит Мэтта – и он наперед угадал, что заплатит за друга, когда тому ценник за коктейли покажется неподъемным. Беллами чувствовал себя стабильно, переходя через Кеннет и Темзу. Он не ощущал никаких изменений, ветер дул лишь сильнее. Мэттью, стараясь как можно плотнее застегнуть старую куртку, прятался от мира, все больше утопая в себе. Так было легче, это правда. Но действительно ли это было необходимой мерой сейчас? Теперь? Он не придавал особого значения вечеру, спокойствие медленно окутывало его и уводило мысли куда-то слишком далеко. Воздух в его комнате впервые за все время стал душным, окна оставались закрытыми уже вторые или третьи сутки, сквозняк не образовался от старой рамы и дверных щелей. Здесь нечем было дышать. Ворвавшись в комнату, Мэтт, нуждавшийся в свежести, резко распахнул окна настежь. И это был первый раз, когда он желал прохлады не ради собственных страданий, но для поддержания в себе жизни и энергии. В то же время, но в центральном районе Рединга, Доминик едва перевел дух и теперь стоял вплотную к зеркалу, яростно всматриваясь в собственное отражение. Он вечно поправлял волосы, то взъерошивая их, то вновь прилизывая и покрывая лаком; изучал свои зрачки, ненавидел себя за горящие щеки и все пытался избавиться от этого слишком здорового румянца. Возможно, все это было ему к лицу, но именно сейчас, в такой скользкий момент, Ховард казался себе собственным врагом. Он то проклинал себя, то вновь успокаивался, даже единожды прилег на кровать, после чего тут же вскочил, возвращаясь к ненависти. Мэттью засел за ноутбук, попытавшись восполнить рабочие пробелы, и даже уделил своей ночной занятости пару часов, чтобы вывести хотя бы минимальную сумму через ПэйПал. Ему было стыдно, ведь все, что у него оставалось, – полтора фунта на карте и одна надорванная купюра в бумажнике, да и то мелкая. Этого стопроцентно не хватит, чтобы покрыть чек на стакан самого дешевого виски в баре Доминика, учитывая, что по пути Беллами не сможет не купить сигарет. На что-то нужно жить, купить воды в комнату, заплатить за счетчики. Мэттью грыз ногти, печатая программу в ноутбуке, пока думал об этом – ведь через две недели придется оплачивать и аренду. Невозможность успокоиться пугала. Ховард провел в душе около получаса, то и дело выкручивая краны до кипятка – так он веселился, издеваясь над собой. Со стороны это казалось жутким зрелищем; оно таковым и было. Доминик словно обезумел, как по щелчку пальца потерял контроль и кинулся творить безрассудные вещи. Его это не страшило, он вряд ли замечал свое поведение в качестве наблюдателя. Забавно, ведь он был действительно хорошим специалистом, хоть и начинающим, но впервые за длительный период не был способен анализировать собственные действия. Беллами практически задремал, все потирая лицо в усталости. Солнце скрылось в тучах, моросил легкий дождь, притоптавший грязь реддингских улиц. Мэттью не спешил закрывать окна, морозился и был доволен, это не давало ему шанса уснуть и проспать встречу. Он то и дело поглядывал в сторону шкафа, как бы думая, в чем ему стоит пойти; будто это его сильно волновало. Доминик же слишком сильно заморочился, устроив из сборов в бар целую истерику и успев распсиховаться. Он даже повысил голос на собственную мать, когда не нашел любимую рубашку привычно висящей в шкафу, тем самым разрушив уже сложившийся в голове идеальный образ. Рубашка, к слову, оказалась в сушке и лежала там уже пару дней, заботливо поглаженная матерью Ховарда. Пришлось извиниться. Распаренный кипятком Доминик вовремя остановился, успокаивая свой пылающий разум, и согласился на чашку травяного чая. Его мать была обеспокоена. Она не узнавала собственного сына – не понимала, что с ним происходит. Не найдя темной толстовки в шкафу, Мэттью не сильно расстроился и плюнул на это – хоть раз в жизни стоило достать что-нибудь светлое из гардероба и позволить себе смотреться ярче. Небесно-серая, практически белая кофта с капюшоном, изрядно помявшаяся, лежала в самом дальнем углу шкафа Беллами: он достал ее, расправил, стряхнул пыль и натянул через голову. Растрепанные волосы летели в разные стороны, челка совсем щекотала глаза, отросшие корни все так же бесили, но теперь у Мэтта не было времени и сил обращать на это внимание. Он прикрылся все той же шапкой, надевая ее не так плотно. Отдельные белые пряди осветленных волос смешно торчали из-под резинки, черный цвет шапки выделял бледность лица. Впритык ко времени выхода Ховард закончил приготовления. Застегивая пуговицы на рубашке, он чувствовал, как тряслись его пальцы. Волнение сковало все тело, легкий холодок подступал к груди, немели кисти рук и ступни. Доминик нервно сглотнул, в последний раз посмотревшись в зеркало. Он пригладил прическу, убедившись, что все было идеально. Дорогой парфюм упал на его шею, смуглую от загара экзотических островов. Пальто точно по крою село на плечи, тонкий шарф впитал ноты Диор, скрывая под собой незастегнутые пуговицы рубашки. Ховард глубоко вдохнул, взглядом в зеркало желая себе удачи. Он был напуган. Действительно напуган. Прокашлявшись, Мэттью вяло завязал кроссовки. Желания покидать квартиру в нем было все меньше, он накинул сверху старый черный анорак, давно потертый на локтях и надорванный под мышками. Глянув в зеркало на входной двери квартиры, Беллами не узнал себя. Он даже как-то посвежел. Доминик задержался дольше, чтобы покурить у подъезда и лишний раз подумать. Он не мог найти оправдания своему поведению лучше, чем глупая влюбленность, выедающая его мозг. Щеки вновь горели, но Ховард был настроен решительно: он отчаянно собирался скрывать свои чувства, чтобы не испортить ситуацию. Простого общения будет вполне достаточно, прежде чем Доминик убедится в своих намерениях и поймет, что все это не было шуткой и ошибочной химией. Мэттью вывел деньги на карту, зашел за сигаретами и скурил целых четыре, пока шел от Темзы до центральной станции. Он не брался за сигареты со вторника или среды. Ховард проверил свой счет, будто бы ему было дело до тех денег, что никогда не заканчивались. Во внутреннем кармане пальто он спрятал пакетик раскрошенной травки, так, на всякий случай, чтобы расслабить мозг в экстренной ситуации. Через двадцать минут состоялась встреча на углу Стейшн-роуд и Фрайя-стрит, в двух кварталах ниже железнодорожной станции. Слишком клубный и витринный район, самый-самый центр Рединга. И где-то здесь, уж наверняка, прятались самые дорогие бары города, скрытые от прохожих, но доступные таким людям, как Доминик.***
Плотные темные шторы отрезали Мэтта и Доминика от шумного города. Это не было чем-то из того, что Беллами уже испытывал в своей жизни. Он привык к клубам и громкой музыке, сжигающей слух, пробовал дорогущее шампанское и был участником скандальных вечеринок. Но Ховард привел его в слишком оторванное от всего того опыта место. Поразительно, но здесь было тихо. И, примечательно, Мэттью чувствовал себя в безопасности. Они опустились на диваны в дальнем зале, предварительно сделав заказ на баре. В любой другой ситуации Доминик предпочел бы барную стойку, но, задумываясь издалека, он осознал: для Беллами нахождение в такой агрессивной зоне будет пыткой. – Что ты заказал? – спросил Ховард, начиная диалог. Он навалился на стол: одногруппники сидели друг напротив друга. Вышло ничуть не менее агрессивно, чем если бы они расположились на баре. – Какой-то коктейль, – усмехнулся Мэтт, пожимая плечами. Он выглядел слишком спокойным и расслабленным, но прятал глаза. И даже не снял шапку с курткой, будто не собирался задерживаться. – Черт его знает. – Название, – попросили его. – Авэланч. Доминик не помнил этого коктейля, но возникшее в голове слово – название – родило определенные ассоциации. Лавина. То, что происходило с ним и случалось внутри, было вполне сравнимо с лавиной. Такой же жестокий и непредсказуемый шквал чувств. И Ховард, накрываемый этой тающей на глазах лавиной, еще пытался кричать, но больше бормотал невнятно. Он посмотрел на Мэттью и заметил, что тот выглядел слишком неестественно для себя самого, и Доминик это оценил. Разлетевшиеся волосы, ослабшие от покраски, и эта смешная шапочка; толстовка не по размеру, какая-то модная ветровка, расфокусированный взгляд. Эдакий бунтарь, мальчик в тренде с претензией на депрессию и лень. Беллами сейчас напоминал подростка, немного потерянного и ветреного, сбежавшего от родителей и искавшего смысл в жизни. Но, к счастью или к сожалению, Мэтт его вряд ли найдет. – А ты что взял? – спросил Беллами, поворачиваясь к Ховарду. Он также нагнулся на стол вперед, подпирая щеку. Было немного неловко, и он создавал полное впечатление заинтересованности баром – смотрел в сторону стойки и будто с нетерпением ждал свой заказ. – Тоже коктейль, – улыбнулся Доминик. Он также смотрел в сторону бара, даже немного увлеченный. Так было легче отвлекаться от компании Беллами; признаться, Ховард слишком сильно волновался. И это не осталось в стороне. – Ты меня так рассматриваешь, – вдруг опустил Мэтт. Доминик даже дернулся. – Ничего не подумай, – улыбнулся Беллами, тут же прекращая неловкость. – Я просто заметил, что ты постоянно бросаешь взгляд. Он также увидел замешательство. – Успокойся, – рассмеялся он, пытаясь расслабить Ховарда. – Все мои обычные вещи оказались грязными, пришлось сделать исключение. Я тоже шел и рассматривал себя в каждой витрине, – признался Мэттью. – Слишком необычно для меня. – Это точно, – выдохнул Доминик. Он чувствовал, как холодок прошелся по ногам; немного жутко. – Но, кстати, отлично выглядишь. – Ты тоже приоделся, – заметил Беллами. Тут Ховард не смог сдержаться. В отличие от своего друга, он снял пальто и повесил его на плечики. Шарф был убран в карман, и Доминик оставался в одной рубашке, аккуратно заправленной в джинсы. Она, конечно же, смотрелась предельно откровенно для дружеской встречи. В вырезе было видно, что грудь Ховарда горела. Он покраснел, резко отворачиваясь, стараясь не выдать себя перед Мэттом. Тот сделал вид, будто ничего не углядел. Но Беллами помнил, что почуял что-то неладное, даже слишком неординарное. Словно длинный шлейф тянулся от Доминика и привносил в их общение новые ноты. С виду они нравились Мэттью; на запах же он мог расслышать опасность. Почему он вновь вспомнил ревность? – Не представляешь, чего мне это стоило, – признался Ховард. Два коктейля были поставлены на стол между собеседниками. Сочетание рома и кокосовых сливок в фигурном стакане было для Мэттью, нечто кислое принесли Доминику в широком бокале на длинной ножке. – Не представляю, – признался Беллами. Он практически ничего не подозревал, но внутри ныло, странное предчувствие возникало в глубине, между ребрами, ближе к паху. – Я нацепил на себя первое попавшееся, особо не учитывая погоду. Смотри, эта шапка, – он указал указательными пальцами на головной убор, смеясь, – она просто прикрывает мою неопрятную голову. – Нормальная голова, – удивился Доминик. – Знаешь, как сильно отросли корни? – тут же вступил Мэтт. – Я не красился с лета. И даже не в состоянии зайти купить осветлитель. Ховард рассмеялся, взявшись за ножку своего бокала. – Ты смешной, – объявил он, улыбаясь, все же не в силах посмотреть на Беллами. Ему казалось, что в этот момент звучал комплимент. – Выпьем? – предложил Мэттью, поднимая свой стакан. – Выпьем! Доминик поднял бокал и поддержал предложение. Звон стекла рассыпался на тысячи осколков, расщепляясь в воздухе. Что-то мелькнуло между Беллами и Ховардом. И второй уж точно знал это чувство. Осталось лишь разобраться Мэтту. Не факт, что он будет так сказочно рад.***
Они изрядно выпили, продолжая барный вечер. Как только Мэтт стал отнекиваться, что это не входило в его финансовые планы, Доминик поспешил успокоить ответственностью и решением оплатить счет самостоятельно. Беллами слегка занервничал и даже смутился, но уже после сменил коктейль двумя стаканами виски. Ховард повторил горький Дайкири, ударивший в голову, и закончил тремя шотами текилы. Состояние, приобретенное Домиником, смотрелось еще адекватно, но язык уже заплетался, и Мэттью настоятельно рекомендовал пойти домой. Домой – а зачем? Ховард думал о том, что близилось позднее время, у Мэтта могли быть свои планы, но возвращаться на Лондон-роуд так не хотелось. Это казалось пыткой, разрушением идеального времяпровождения. Доминик, как будто бы соглашаясь на этот конец, вышел на улицу вместе с Беллами и тут же закурил. Совсем не застегнувшись и забыв про шарф, он стоял в пальто нараспашку и улыбался. – Закройся, пожалуйста, – попросил Мэттью, скептически оглядывая раздетого Ховарда. От одного только взгляда ему стало холодно. – Не будь мамочкой, – смеялся тот, покуривая. Глаза горели, в них не было трезвости. – Я больше смотрю на тебя, как ты стоишь в толстовке и порванной ветровке, и не представляю, как тебя морозит. – Ни капли, – отрезал Беллами, но отчего-то упрятал пальцы в рукава толстовки. Доминик оглядел его, улыбаясь подозрительнее. – Возьми мой шарф, – попросил он и даже выкинул сигарету из руки, тут же отправляясь на поиски шарфа. – Нет, не надо, – противился Мэтт. К слову, он стоял и даже не курил, лишь слегка трясся. – Возьми, мне не нужен, тебе холодно, – уговаривал тот. – Нет, – грубо прекратил Беллами. – Будь добр, застегнись, – лишь опустил он. С выражением лица «так уж и быть», Ховард застегнул пальто на все пуговицы и даже попытался нормально обмотать шею шарфом – вышло нелепо. Он не хотел домой. И у него был план. – Хочу кофе, – выкинул Доминик. – Одиннадцать вечера, – напомнил Мэтт укоризненно. Что ж, он был трезв. Как же скучно. – Не грузи. Я знаю здесь тысячу кафешек, где можно взять кофе. А еще одно неплохое местечко у набережной работает до полуночи. – Линкольн, – кивнул Беллами – однажды он спасался там поздним вечером, умудрившись замерзнуть в июле. В какой-то момент Мэттью даже подумал, что полуночная прогулка с пьяным Домиником станет забавной. По крайней мере, ему это виделось чем-то приятным и даже пахло возможностями – какими-то. С развязанным языком Ховард не станет от него прятаться. Беллами было любопытно, что будет говорить его друг. Сделав небольшой круг, прежде собиравшиеся расходиться по домам, двое вышли на Кинг-роуд и пошли вниз по ней, прямиком к последней улице перед набережной Кеннета. Они говорили о чем-то, бросая некомпрометирующие фразочки, и было слишком много улыбок, достаточно смеха. Неужели это и правда дружба? – подумал в тот момент Беллами, даже не почувствовав, что виски дошел запоздало. Два стаканчика кофе и далеко утекающие разговоры. Доминик жаловался на свою бывшую девушку, на родителей, на образование в Рединге, вечно запинаясь, то и дело пытаясь сказать что-то еще – и не позволяя себе это делать. Убедительный самоконтроль поражал Мэтта, ему стоило многому поучиться. Даже убранный текилой Ховард умел себя сдержать. Себе же на пользу. Доминик же, переплетающий ноги и постоянно клонящийся вбок, смеялся и дико сгорал изнутри каждый раз, когда Мэттью ловил его рукой, возвращая на дорогу. Беллами всего лишь боялся, что его друг упадет, тогда как Ховарду любые стандартные прикосновения к плечу и локтям казались чем-то восхитительно интимным. Он ошибался: в намерениях Мэтта, как минимум. В своих – ни за что. Он выпытывал у Мэттью информацию, спрашивал об отношениях в прошлом и о мыслях на будущее. Улыбался, впитывал, после заваливался к асфальту и вновь оказывался пойманным. Это было уморительно, Доминик смеялся. Он не скрывал своих чувств и ему казалось, что он полностью контролировал ситуацию. В конце концов, проявление естественных чувств никогда не считалось негативным. Нежелание возвращаться брало верх. Он предложил Беллами услугу, которая озадачила того: проводить Мэтта до дома. Не казалось чем-то криминальным и подозрительным, но Мэттью был не на шутку удивлен и даже взволнован. Что-то в Доминике явно было не так. Это опьяненное восприятие мира действительно перекосило Ховарда, разум давал сбои. Беллами уже не хотел лезть в его голову. Трудно здраво представить картину, что развернулась под окнами Мэттью: ограждения перед завядшей клумбой, первый час ночи и два сморенных алкоголем тела, сидящие слишком близко друг к другу. Беллами отчего-то нервничал, перебирая пальцы, запрятанные в рукава толстовки: торчали лишь крайние фаланги. Он все время отворачивался, застыв в ожидании такси, которое должно было увезти Доминика домой, как можно дальше от Харли-роуд. – Долго еще? – спрашивал Беллами. Ему не слишком нравилась настолько навязчивая компания Ховарда, но отчего-то это не вызывало того сильного страха и дискомфорта, какой был бы предсказуем. Наоборот, Мэттью нервничал по каким-то своим, личным причинам. Вспоминая разговоры, ревность… – Две минуты, – отвечал Доминик. И он был расстроен столь сильным напором. Чувствовал, будто его выгоняют. Они молчали. Разговоры исчерпали себя, и Мэтт начинал трезветь. Туманная дымка и сладкое состояние исчезали, хотя Ховард по-прежнему был навеселе и все время клонился к другу. Даже наваливался плечом. – Где же это такси, – бормотал Беллами, дергая ногой. – Не знаю, – Доминик пытался быть спокойным. – Написано, что уже подъезжает ко двору. Через полминуты за Ховардом прибыли – Убер Блэк, заказ которого Мэттью не сможет позволить себе никогда в жизни (из соображений экономии). Доминик плотнее замотался шарфом и пытался изо всех сил закутаться в пальто, но получалось так себе. Они как-то скомканно попрощались: неловкое рукопожатие, не слишком сильное, и полуобъятие, которое Доминик нахально пытался задержать. Он был пьян, слишком пьян, и вряд ли осознавал свои действия, засыпая на ходу. Беллами списывал все это на алкоголь. И как же он был неправ. Ховард уже садился в машину, стоя с открытой дверью и старательно балансируя над асфальтом. Он посмотрел на Мэтта, собиравшегося заходить в дом, и не смог сдержаться. – Ты классный, – кинул он, пьяно улыбаясь. Беллами замялся. Стоило сказать на такое «спасибо» или «ты тоже»? – И ты клево смотришься в этой шапочке, – хмыкнул Доминик напоследок, не сильно озадаченный реакцией Мэттью. Он упал в салон такси, резко хлопая дверью. Машина тронулась по указанному адресу. Беллами постоял еще с секунду, наблюдая, как автомобиль увозит перебравшего Доминика домой. Он находился в замешательстве и не понимал своей реакции. Все так сумбурно, так запутанно, что Мэтт уже не хотел ни о чем думать. Ни об объятиях на прощание, ни об этой фанатичной тяге остаться с Мэттью подольше. И лишь Ховард, распластавшийся на заднем сидении такси, заливался краской, прикрывая лицо руками. Играло местное радио, ночной повтор новостей, и Доминик, осознавая, который был час, ненавидел себя за дозволенное. Красный и едва вменяемый, он ехал домой. Ему уже давно так не терпелось упасть в родную постель, скидывая с себя эти облегающие вещи и сбрасывая запах дорогих алкогольных коктейлей. Хотелось плакать. И снова увидеть Беллами.***
Seen the tears in my eyes I'm not proud of what I do
Темная прохладная комната была ценна тем, что принимала Доминика в любом состоянии. Вся семья уже давно спала, когда Ховард завалился домой и упал еще в коридоре, ползком добираясь до своей спальни. Хлопком закрыв дверь, он устроился на полу, спиной прилегая к стене. Кряхтя в изнеможении и усталости, Доминик стянул с себя пальто и выкинул его куда-то в сторону. Он расстегнул рубашку, торопливо доставая заправленный низ, и избавился от ремня – давило на живот, отчего возникало дикое чувство тошноты. Его почти что выворачивало наизнанку. Отвратительно. Ховард не хотел думать о случившемся и беспокоиться о своем расплавленном мозге. Чтобы окончательно добить себя и заглушить мысли, обеспечивая начавшуюся ночь крепким сном, Доминик все же обратился к пальто. Он внезапно вспомнил, что там, во внутреннем кармане, было около спасительного грамма травки. Он улыбнулся, уже предвкушая. Теряя рубашку, все так же на коленях Ховард добрался до пальто, вытащил оттуда тонкий полиэтиленовый пакетик и стал искать набор для самокруток. Пальцы играли против Доминика, когда он пытался свернуть себе сигарету и вечно промахивался. Крошки сыпались на пол, Ховард порвал две бумажки, прежде чем получил хоть какой-то результат. Облизать край, провернуть сухими пальцами бумажку до конца и насладиться первым затягом. Полураздетый Доминик упал на пол, довольный и уже заранее расслабленный. Рубашка осталась где-то возле дверей, он лежал в расстегнутых брюках, утыкаясь взглядом в потолок, и еще о чем-то думал, вдыхая все сильнее и глубже. Скоро отключится. Наркотический дым проедал сознание. Ховард вспомнил свой недавний монолог и вновь улыбнулся, ведь его жизнь действительно свернула не туда. Если отец узнает о его влюбленности – ему конец. И Доминик, вновь делая тяжелый вдох, улыбнулся еще сильнее, даже смеясь. Он, кажется, был счастлив. – Мэттью, черт бы тебя, Беллами! – воскликнул он, уже потерянный. В тот миг не существовало кого-то кроме Мэтта в этом мире и не было задействовано понятие времени. Все плыло. И мозг тоже. На большее он не был способен. Единственный звук, изданный Домиником, был потерян и заглушен стенами. Последний вдох наркотика – и Ховард пропал, отключаясь в глубоком сне. Дотлевший косяк упал на пол, едва минуя ковер. С раскрытым ртом, слишком сильно захмелевший, Доминик впервые очутился в таком отвратном состоянии. В последний раз он так сильно напился и потерял контроль в ту неделю, когда Джессика решила его бросить. В конце августа. Самые решительные перемены в жизни всегда встречались пограничным состоянием.***
I come up to meet you Up there somewhere
Воскресное утро Беллами началось со смелых мыслей напиться. Как только он поднял голову от подушки, внутри не осталось свободного места от воспоминаний о вчерашнем вечере. Мэттью думал о Доминике. Снова и снова, прокручивая сюжет их знакомства, восстанавливая прогулки, посиделки на выступе, точно запечатлев в сознании каждую выпитую бутылку пива и каждую опущенную фразочку. За выполненные заказы ему перевели хорошую сумму. Еще вчера переживавший об аренде, Мэтт вдруг вспомнил, что съезжает аккурат в день вынужденного платежа – поезд в Кембридж ждать не будет. Он улыбнулся и вновь проверил карточку. Финансовое положение резко улучшилось, хотя Беллами об этом даже и не мечтал. По возвращении домой с бутылкой виски, Мэтта встретил неодобрительный взгляд Эстерса. Это было очередное воскресенье, в которое парень собирался напиться. Сосед Беллами лишь покачал головой: в этот раз он ничего не сказал, уяснив, что все вышеупомянутые слова были пустым звуком. Мэттью был непреклонен. Он собирался забываться. Раньше Беллами запивал боль, теперь боролся с приступами чересчур горьких мыслей. Токсичные идеи плавили его изнутри, и Мэтт закрывался от всего – в том числе и от себя. И надо сказать, воскресенье Беллами прошло великолепно. Замечательно. Такой свободы он не знал уже очень давно. К сожалению, не всем так повезло с выходными.***
Gave more for you Dropped my crutches and crawled on the floor for you
Доминик проснулся от крика. Нет, не так. Доминик пришел в себя от оглушительного ора и пинка по коленям, резко сгибаясь, откашливаясь и сплевывая рвотные позывы на пол. Вот он – тот самый страх из детства, оставшийся кошмарной сказкой и отпечатавшийся на взрослой жизни не такого уж и ребенка. Ховард раскрыл глаза, поддавшись панике. Сверху нависал отец. Грозный, яростный, рассвирепевший. – Посмотри, во что ты себя превратил! – крикнул он. – Лежишь тут в собственной рвоте, полуголый, мерзкий и отвратительный! Доминик поднялся на локтях, еще не в полной мере осознавая происходящее. Он смотрел на отца затуманенными глазами и не знал: плакать или смеяться. Или спрятаться под кровать, как он любил это в детстве. Отец нагнулся над Ховардом – тот скоординировал свои движения и приготовился прятаться от удара. Мужчина всего лишь поднял скрученный косяк, угрожая им перед сыном. – Это что? – спрашивал он грубым и хриплым голосом. Было слышно, что нервы оказывались на пределе. Мужчина выкинул обугленную сигарету в стену, удержавшись, чтобы не плюнуть прямо на пол. Он выпрямился, поднимаясь над сыном, с отвращением смотря на его помятое похмельем лицо. – Я даю тебе деньги и возможность получать отличное образование, я воспитал тебя и угробил на твои выходки слишком много лет. А ты только и делаешь, что в свои двадцать два продолжаешь быть ребенком! И позоришь мою фамилию! Крик был настолько оглушающим и агрессивным, что Доминик весь съежился, напрягаясь. Казалось, что стены вокруг сотрясались от одного лишь грозного отцовского слова. Бен Ховард был не из мягких родителей, он не спускал сыну с рук все его оплошности. За все нужно было платить – этому мужчина учил Доминика еще с пеленок. Очевидно, не совсем удачно. Ховард по-прежнему выпадал из реальности, разглядев перед собой лишь то, что лежал перед отцом в спущенных джинсах абсолютно невменяемый. – Ты эти свои похождения заканчивай, – пригрозил отец. Тон не сбавлялся ни на секунду, напряжение так и скакало. – Влюбился – умей себя контролировать, тебе это понятно? Блять! Отец знает! – восклицал про себя Доминик. Его лицо заметно изменилось, брови поднялись вверх, в глазах поселился страх. Черт, прекрати; прекрати, я прошу тебя! Ты же отличный психолог, справляйся, справляйся, справ… – Я очень сожалею по поводу твоей потери, – мужчина вдруг смягчился, но звучало все это ни разу не спокойно. Ховард отчего-то думал, что отец в два счета догадался о его настоящей влюбленности. Но мужчина лишь заметил благородный румянец и огонь в глазах своего единственного сына и хотел бы, чтобы это пламя не угасло. Отец думал, что Доминик нашел себе новую девушку – и по внешнему виду девчонка эта была гораздо лучше Джессики и почти что благоприятно влияла на парня. Однако… – Мы с твоей мамой любили Джесс и готовились принять ее в семью, но не стоит так убиваться, если девушка доказала свое отношение. Ну, а ты? Загулял с новенькой – бывает. Но ты перебрал, Доминик, – заключил отец. Если он называл его полным именем – дела были действительно плохи. – Ты переборщил. Отпустило. Он был уверен, что Ховард влюбился в девушку. Не в одногруппника. О Мэтте никто даже и не знал, но Доминик становился параноиком на почве такой строгости. – Ты уже не маленький, чтобы я блокировал твою карту и запрещал выходить из дома. Но, пожалуйста, соберись, – призвал мужчина, ни разу не перейдя на свободную ноту. Он повел спиной, неодобрительно смотря на сына. – К чему тебе пальто за семь сотен и последний айфон, если ты не умеешь держать себя и соответствовать данному статусу? – кинул отец риторически, дернув головой. Он развернулся, оставляя Доминика в найденном состоянии. Ховард был напуган, слишком разбит: больная голова и эти крики, иголками вонзающиеся в его тело. Отец был прав. Все просто добивало. В какой-то момент парень поймал себя на том, что теперь он не был так заоблачно рад сдвигу в жизни. Все шло наперекосяк – и это было реально. Не к такой жизни привык Доминик. Возможно, он заигрался, пытаясь походить на Беллами, чтобы приблизиться к нему и полностью раствориться в человеке. – Подумай над этим, – бросил отец сыну напоследок, как-то заботливо закрывая за собой дверь. Как только он вышел, Ховард тут же согнулся пополам и резко начал кашлять, будто выбивая наркотик и алкоголь из легких и всего организма. Он собрал раскиданные по комнате вещи, снял джинсы и переоделся в домашнее. Практически расплакался от собственных мыслей и соответствующих выводов. Посмотрел на испачканный пол. Истерика подкрадывалась незаметно, но Доминик был психологом, Доминик умел контролировать ситуацию, Доминик мог закрываться. Он принял теплый душ, сегодня без игры в контрасты. Хорошенько проблевался и умыл лицо раз шесть, дважды почистил зубы, долго всматривался в собственное отражение. Не об этом он мечтал, когда загадывал, чтобы жизнь перестала идти планомерно. Доминик вполне привык к воспитательной ругани отца, отчитыванию за пьяные проделки и долгие гулянки; он также был на короткой ноге с похмельем, постнаркотическим синдромом и легкой неадекватностью. Все это не было удивительным и необычным. С этим он сталкивался из года в год, как только ему исполнилось шестнадцать и он узрел все прелести старшей школы. Но Ховард никогда не влюблялся в своих друзей. Он никогда не испытывал симпатии к человеку своего же пола. И ни разу в жизни не подвергался такому напору чувств: столько всего и сразу настигало Доминика, скручивая живот и издеваясь над разумом. Ховард сильно того хотел, но сумел препятствовать своему желанию спросить у Мэтта, как были его дела после алкогольного вечера. Беллами не спешил справляться о Доминике, убитый повторной дозой алкоголя и улетевший в дальние дали. Все это еще больше сводило с ума. Одностороннее восприятие сложившейся ситуации давило на больную голову. Доминик думал о Беллами, но старательно сдерживал себя – так лихорадочно, как только мог. Беллами думал о Доминике и делал все возможное, убийственное и болезненное, чтобы перестать о нем думать. Они, черт возьми, друг друга стоили.