Depeche Mode – Wrong There’s something wrong with me chemically Something wrong with me inherently
– Не знаю, как точно описать эти ощущения. Голос раздавался спокойно, медленно обволакивая стены. Пространство вокруг казалось родным, но оно таковым не являлось. Всего лишь знакомая обстановка, в которой уже не раз приходилось оставаться на определенное время. – Во-первых, меня подташнивает. Вот прямо каждый раз, когда я думаю или даже только начинаю задумываться: настолько все плохо, так далеко оно зашло. Молчание со стороны было лишь соглашением. Все вокруг предрасполагало к монологу и продолжению мысли. – Я едва ли могу четко сформулировать эту идею, мне будет сложно ее описать. Я имею представление об ее форме, могу обозначить цвет и даже расщепить на несколько ароматических нот, добавить вкус. Все это становится вполне осязаемым, будто мое чувство – материальная вещь. Наверное, это второй пункт, это во-вторых… Нечто ядрено красное, уходящее в багровый. Так виделось пятно на стене, всплывающее перед глазами, и оно не собиралось уходить. Эта клякса, случайно оброненная капля, расползалась по телу и окрашивала все изнутри в разные оттенки. Волны неоднозначных чувств растекались и проникали в недры сознания. Не так уж и скрыто от разума все становилось теперь, если грамотно разложить спектр. – Итак, в-третьих… – глубокий вдох, глаза как-то машинально закрылись, нужно было собраться. – Бессонница никогда не была чем-то нормальным, я всегда был здоров. Но здесь все пошло не по плану. Я могу теперь часами смотреть в потолок и общаться со стенами посредством взглядов и вздохов, но не добиваться сна. А потом мысли вдруг прекращаются. Наступает пустая тишина. И я отключаюсь. Никогда не помню, в какой именно момент сон меня настигает. Пустая тишина. Не было словосочетания ярче и насыщеннее, чем это, и оно единственное было способно описать все истинное состояние. То, что билось между ребрами и тосковало по свободе, так гладко вписывалось в силуэт этой фразы, что не было теперь чувства слаще. Ничто не могло затмить восторг от грамотно подобранных слов. Это лишний раз напоминало, что рассудок еще на месте. – Я полностью осознаю свои действия. Но я слишком сильно боюсь ошибиться. Этот страх, кажется, преследует меня с самого рождения, как только я впервые вдохнул воздух. Я учился дышать, будучи преследуем испугом. Он внутри меня. Я не могу его вытащить. Это стало частью моего тела. Моей души. Дыхание сбивалось, пульс стал чаще на значение в десять секунд. Дальше – больше. – Я могу долго анализировать себя, но каждый раз закрываю глаза на самое существенное и начинаю заниматься самосожалением. Мне себя жаль. В этом я буду честен. Голос стал сухим. Сглотнуть мысль, притоптать ее изнутри. Кровавый оттенок появился на нёбе. Это был закоренелый страх. – И я также буду честен, что испытываю состояние, в некоторых пунктах слишком сильно сливающееся с… Манией. Произнести это слово оказалось тяжело. Страшно. – Бесконечное счастье, излишний смех и улыбка. Туманность мысли и отсутствие самосознания – только совсем иногда. Да, прочей ясности может быть недостаточно, но я явно здоров. Я уверен, что здоров. Бесконечное счастье, излишний смех и улыбка заняли боевые позиции на лице. В глазах читалось отрицание. – Этот разговор направлен, скорее всего, лишь на убеждение самого себя в стабильности моего состояния, – продолжали уже не так бодро. Руки вцепились в подлокотники. Неосознанно. – Я контролирую себя и несу полную ответственность за деяния. Мои мысли чисты, отдельные очаги возгорания я тушу за считанные мгновения. Это дается легко. Но я боюсь перегореть. Вновь страх, вновь размышления о нестабильности. Не хочется потерять равновесие, балансируя над бездной, и упасть, лишаясь улыбки. Тишина. – Мне нужен полный контроль, – утвердили строго. – Иначе я потеряю себя, а это нарушит мою статистику. В кресле напротив выпрямились, меняя перекинутую ногу на ногу. В глазах читалось полное понимание, персона напротив испытывала многолетнее доверие. Исполненный вопрос напряг, заставляя столкнуться с реальностью. И не с той вымышленной, которую персона положила для себя как истину, а действительную реальность: наш мир, полный социального взаимодействия и причин бояться каждого шага. – Доминик, напомни, – попросили снисходительно. – Сколько лет ты боролся с биполярным расстройством? Это не было приятным вопросом. – Пятнадцать, – кивнул Ховард, еще держа свою самодостаточную улыбку. – Ты прекратил наши сеансы в марте, когда сообщил, что все в твоей жизни идет по плану и ты больше не нуждаешься в помощи специалиста, – кивнули из кресла. – Я даже отложил твое дело в ящик успешно завершенных, по правде надеясь, что мы с тобой больше не встретимся в стенах этого кабинета. – Я тоже надеялся, – предупредил Доминик, почти что фыркнув. Вовремя сдержал себя. – И я был горячо уверен в своих убеждениях. Мужчина напротив Ховарда улыбнулся, но было видно, что и он не был сердечно рад их встрече. Он ведь искреннее надеялся, что Доминик считался пациентом, избавившимся от страданий и болезненных мук. Ховард ошибся. К сожалению, его психотерапевт знал гораздо больше об иллюзии освобождения. – Раз уж ты сидишь теперь здесь, считаешь ли ты нужным сказать, что именно сподвигло тебя набрать номер спустя полгода? О твоих чувствах, побудивших возобновить встречи, ты поведал. Что насчет обстоятельств? – Щекотливые, – исчерпывающе дал ответ Доминик. Он даже слегка улыбнулся, немного хитрый и скрытный. И он также знал, что стоит рассказать все без утайки, не соврав. Особенно после вопроса в его сторону: – Ты хочешь это обсудить? Очередной вздох накрыл стены кабинета. Психотерапевт Ховарда знал парня еще мальчишкой: впервые Доминик познакомился со своим специалистом в семь лет, когда подозрения отца перестали быть поверхностными. Тогда все спихивали на гиперактивность, ребячество. Потом появилось слово «циклотимия». Чуть позже циклотимия оказалась понятием слабее, чем реальное расстройство Доминика. – Моя девушка, Джессика, отказалась выйти за меня замуж, – тяжело начал Ховард, вроде как пережив момент расставания. – Это вышло в августе, перед началом магистратуры: она должна была пойти туда вместе со мной, но что-то с ней случилось, и она изменила всю свою жизнь, удалив и меня оттуда. В тот момент все испортилось. Идеальный план нарушился, я еле держался на плаву, почти что контролировал себя, пока не увлекся… Было тяжело. Слишком тяжело. Говорить самому себе об этом – одно, сообщать лечащему врачу – совершенно другое. Будучи психологом самолично, Доминик прекрасно знал о большинстве уловок и во многом был озадачен, как стоит себя вести. Он был бы рад расслабиться, но случались резкие импульсы внутри, как припадки. Напряжение то спадало, то усиливалось и било по вискам неумолимой дрожью. – Чем? – спрашивал мужчина, внимательно и даже любопытно слушая повествование. – Продолжай, не стесняйся. – Извините, просто все так странно, – усмехнулся Ховард, переживая волнительный момент. – Я понимаю, – одобрительно поддержали. – Ты не был здесь полгода, хотя раньше каждый вторник мы встречались и обсуждали твой день, твои сны. Это нормально, ничего не стыдись. Доминик собрался. – У меня появился друг, – обозначил он. – Это замечательно, – вновь согласились. Кивнули. – Со своими проблемами, многократно превосходящими мои. Со своими тараканами, это достаточно особенный человек, он занимает шаткое положение в обществе, потому что не до конца воспринимает свою принадлежность миру. Одной ногой тут, другой – где-то слишком далеко. Ховард подумал о Мэтте. О да. Идеальнее описания он и не мог выдавить из себя, источая практически крик своей надорванной переживаниями глоткой. – Ты анализируешь его? – поинтересовался психотерапевт. – Без этого никак, – улыбнулся Доминик. – Это моя работа, мой будущий хлеб. И моя страсть. Это была чистая правда. И мужчина был впечатлен, слыша это в сотый раз. – Но все не ограничивается анализом, хотя я настойчиво предупреждал себя, – продолжал он. Уже менее громко, не так уверенно. Секундная пауза. Мысли в кучу, подтянуть и обвязать их вокруг своей шеи. Напрячь горло. Затянуть потуже, чтобы кровь стыла. – Я влюбился, – заключил Доминик. – В своего друга. – Сейчас я задам вопрос, который позволяю себе исключительно из-за пятнадцати лет работы с тобой. Готовность. – Теперь ты боишься реакции отца или его реакции? Или чьей ты боишься больше? Для мужчины не существовало разделений. Он воспринимал проблему и нравственные рвения Ховарда как нечто сугубо пластичное, что поддавалось напору. Здесь не был важен факт влюбленности. Была важна искра, которая билась внутри Доминика. – Я боюсь себя, – внезапно осознал парень, озвучивая мысль. Он спрятал испуганный взгляд, но не скрывал своих чувств и давал психотерапевту прощупать атмосферу. – Боюсь оказаться отверженным или навсегда похороненным со своей влюбленностью. – Ты уже думал о том, собираешься ли сообщать этому другу о своих ощущениях мира? – психотерапевт на легкость славно подбирал слова. Именно это всегда успокаивало Ховарда даже во времена самых диких срывов и приступов. – Я собираюсь, – утвердил он. – Но, прощупывая почву, я как-то вижу холод. Боюсь идти дальше. Боюсь говорить. Доминик замолчал, прерываясь резко. – Боишься сказать – применяй действия. Эта фраза въелась в сознание Ховарда. С подаренной мыслью он покинул кабинет своего психотерапевта, решительный и готовый свернуть горы. Было странно вернуться в кресло пациента после такого перерыва, как будто пришлось заново окунуться в себя и признать собственное состояние нестабильности. Это било по самолюбию. Было тяжело, но Доминику приходилось вновь и вновь, буквально по крупицам выстраивать личную историю и в очередной раз признаваться себе в болезни. Ховард страдал от биполярного расстройства, в меньшей и смягченной мере его проявления – с возрастом все же почти что циклотимия, – за что должен был быть несказанно рад. Доминик был по-настоящему психически нестабилен, выделяясь лишь тем, что обуздал собственное состояние и нашел равновесие, взяв контроль. Он умел балансировать, подавляя приступы. Он практически победил болезнь. Но все же Ховард был нездоров. В его жизни действительно многое пошло не так. Но он предпочел благополучно забыть об этом, растворяясь в мнимой стабильности.***
Шум университета резал по ушам. Доминик вошел на территорию своего вуза как ни в чем не бывало, все такой же уверенный в себе и своих действиях. Он улыбался единичным знакомым и жал руки. И он точно знал, кого искал своим остывшим взглядом. Психотерапии были ему необходимы. Иначе ни о какой уравновешенности не могло быть и речи. – Доминик! – воскликнули сзади, даже почти дышали в спину, когда звук усилился. Ховард снял беспроводной наушник и обернулся. Он ожидал увидеть Беллами, конечно же, но был более чем уверен, что Мэттью пропустит этот понедельник. Слишком холоден он был в вечер субботы, буквально пинками выгоняя Доминика из своего интровертного двора. – Кричу тебя все, а ты не слышишь, – улыбнулись ему. – Алло! – маякнули рукой, здороваясь повторно. София, вздохнул про себя парень, немного взбесившись. Конечно, все было бы слишком просто, явись Мэтт аккурат вместе с Ховардом. – Все нормально? – как всегда спрашивала девушка, перебарщивая с заботой. Доминик даже задумался. – Задаешь этот вопрос уже год восьмой, – улыбчиво отреагировал Ховард, смягчаясь. – Не надоело слышать от меня одно и то же? – Нет, – ответно заулыбалась София. – Всегда приятно видеть, как ты профессионально врешь. Тут не поспоришь. Доминик сумел вовремя отвязаться от одногруппницы, сворачивая в уборную на первом этаже. Он умыл лицо и сполоснул руки, после чего уделил секунд семь собственному отражению в испачканном зеркале. Боишься говорить – применяй действия. Никогда Ховард не воспринимал выводы так серьезно, как теперь. Набравшись смелости и настроив себя, что в ближайшие несколько дней он будет вынужден во всем признаться, Доминик зашел в аудиторию. Очередная нудная лекция, и он даже не помнил, по какому предмету; кто вообще соблюдал дисциплину и посещал лекции, будучи студентом магистратуры? И парень был собран, оглядывая аудиторию на наличие свободных мест, когда был выбит криком: – Ховард! – позвали его слишком знакомым голосом. Это был не отлынивающий от занятий Ал, не высокомерная Ив и даже не скромная Таня, старавшаяся не привлекать к себе внимания. Иначе бы этот голос не вызвал столько эмоций разом, чтобы Доминику пришлось приложить адские усилия, чтобы не покраснеть и не взорваться. Это был Мэттью. И он занял Ховарду место рядом с собой. Потрясающе.***
It was the wrong plan in the wrong hands The wrong theory for the wrong man
Всю следующую неделю – предпоследнюю для Беллами перед отъездом в Кембридж – они виделись каждый день, не упуская возможности. Даже на час, даже просто так, но друзья проводили время после учебы, чтобы поболтать за чашкой кофе или обойти улицы Рединга в сотый раз. Был случай, когда Ховард составил компанию Мэтту, пока тот утопал в работе. Слишком сосредоточенный взгляд в ноутбук заставил Доминика о многом задуматься, пока они сидели в общественном месте, никак не контактируя. Все эти примирительные и спокойные встречи не значили, что Ховард о чем-то забыл. С каждым днем это знание болезни становилось все более явным, сочилось наружу. Он старательно прятал их под куртку, но ничто не было способно удержать перемены в лице, сгладить скачки голоса и подавить безумный взгляд. А глаза наполнялись бешенством, и Доминик снова ненавидел собственное отражение, но продолжал молчать. Прогулки до края города были чем-то вполне обыкновенным, вместе они открывали новые места и освежали в памяти воспоминания, в некотором, возможно, болезненные. Озера в районе Марины открывались заново, когда двое брели в Соннинг, севернее делая петлю в районе Плей Матч. Центр Рединга и Кавершэм Хайтс породнились, центральный магазин Теско Экстра рядом с домом Беллами был уже чем-то вроде стандарта: зайти за банкой холодной колы или пачкой сигарет – классика. Они просиживали вечерами над прудами в Марине, споря, где же Темза переставала быть рекой и превращалась в Кавершэм Лэйкс. Беллами заново влюбился во вкус ядовитой газировки и смеялся с каждым днем все живее, то пытаясь столкнуть Доминика в пруд, то высматривая в нем что-то еще более необычное. И Мэттью со временем стал заподазривать неладное. Примерно на третий день их зацикленных встреч он впервые поставил вопросительный знак напротив формально повешенного Ховарду диагноза. Впервые в принципе усомнился в стабильности Доминика. Он же казался для него идеалом здоровья. И Беллами ошибся. Все ошибаются, вспомнил он слова друга. Двое определенно чувствовали, что их время как бы подходит к концу. Оба были уверены, что по возвращению Мэтта их дружба никуда не денется и лишь продолжится: они встретятся на вокзале дождливым декабрем и улыбнутся, продолжая с того же места, не прерывая разговор ни на секунду. Ховард проявлял инициативу, предлагая все больше проводить дни вместе. Беллами не был против, охотно соглашаясь и подкидывая идеи с новыми местами – такими, о которых проживший здесь жизнь Доминик никогда не догадывался. Но что-то продолжало идти не так. Неумолимо. Так любопытно они нашли Уитли Вуд, загородный район, отделенный от широких южных полей лишь федеральной трассой. Уже после заката, поздним вечером, двое шли там в полной тишине, короткими лабиринтами строя дорогу к центру, как бы домой. Их лица изредка освещались фарами одиноко проезжающих машин. Было слишком безлюдно. Они могли доступно разговаривать о личном, но отчего-то не пользовались этой привилегией. Доминик по-прежнему сдерживал себя. Был обыкновенный вечер среды, середина рабочей недели, осталось немного поднажать – и все это кончится, можно будет расслабиться. Ховард как бы балансировал на лезвии этой среды, не зная, идти дальше или падать прямо сейчас. Больно будет и так, и так – одинаково. – Это все опыт, – отреагировал Беллами на одну из фраз Доминика. И это была не самая приятная тема. – Один большой опыт. Груз, который давит на тело всю мою жизнь. Пусть вырвана из контекста, фраза была сказана как нельзя кстати. Они обсуждали прошлое. Теперь было самое время, чтобы углубиться и рассказать друг другу о чем-то тайном, что не лежало на поверхности и лишь скрывалось за оживленным блеском глаз. Эти глухие поля по левую руку были так кстати: хоть беги в них прямо сейчас, зарываясь лицом в режущие колосья падающей ржи. – Да, у меня опыта хватает, – посмеялся Доминик. – Кстати, возвращаясь к школе… – все же поддержал Мэтт. Он сунул руки в карманы брюк, но с виду был расслаблен и как бы не тронут. Но сердце застучало быстрее. – Я ненавижу эту тему, правда, но, раз уж мы заговорили и перешли к тому моменту откровений. – Понимаю тебя. Продолжай, как будто шепнул Ховард. – Я пытаюсь просто забыть это. Как будто школы никогда не существовало в моей жизни. Для меня она отпечаталась как время, отразившееся на мне крайне деструктивно. Я бы сделал все, чтобы забыть те времена. Особенно среднее звено, – хмыкнул Мэтт. Он почти что поддался и упал в воспоминания, но вовремя сумел вынырнуть. Знал, что нельзя. – Говоришь моими словами, – кивнул Доминик. Он также запрятал руки в куртку, но здесь будто чего-то боялся. Лишних столкновений, может, своего же рассудка. – Я был достаточно популярен и имел много друзей, но все это быстро растворилось, как только половина нашего класса ушла в колледж. – Почему ты не ушел? – Беллами вспоминал свои сомнения, когда остался в старшей школе. – Собирался, – вставил Ховард. – Отец не позволил. Я был слишком покладистый и вел себя так, как желали того родители. Подчинялся им и полностью доверял свою жизнь. В голосе не было жалости, но эмоции трактовались двойственно. Мэттью на время потерял нить разговора и не сразу ответил, больше посвятив свои мысли анализу. Что же такое могло быть внутри Доминика, что тот старательно маскировал и даже срывался о том про себя? – Жалеешь? – спохватился Беллами. – Нет, – качнул головой Ховард, улыбаясь в землю. Он ничего не заметил, но скачок произошел. Мэтт видел. – Я даже рад и слишком благодарен. Не знаю, что было бы со мной, уйди я в колледж. Смотрю на сестру – не завидую, хотя она счастлива чрезмерно. – Ей лучше, – кивнул Беллами. Если у Доминика развита определенная патология, это его несусветная удача – остаться в школе до конца. Так он не стал футбольным мячом в социальных играх. Мэттью был теперь обязан тянуть разговор до конца. Он почти понимал Ховарда. – Как ее зовут? – Мия, – сказал Доминик. В нем звучал тот самый трепет старших братьев, которые действительно любят своих сестер. И Ховард был из таких – по-другому его воспитать не могли. – Умная девчонка, разбирается в делах финансовой академии, но экономику ненавидит. Пошла ради мамы, чтобы доказать, что ей не нужны семейные деньги. – И правда умница, – засмеялся Мэтт. Возможно, Ховард разгадал послание Беллами и спрятался. – Не то слово, – как-то холодно ответил Доминик. Короткое «извини» – и Мэттью слышал, как парень резко спохватился, нащупывая телефон в карманах куртки. Ему звонили, прерывая диалог, и Ховард действовал слишком компульсивно. Что же могло быть не так? – Да-да, – ответил он в трубку, пока Беллами молчал, входя в положение. – Привет, мам, – добродушно кинул Доминик, вмиг смягчаясь и как бы становясь ребенком. Мэтта прошибло, но не слишком. Он видел, что с каждым днем Ховард становился все более и более подозрительным, мог не прийти на первую пару или, наоборот, заявиться к воротам университета еще часов в шесть утра и до самого открытия покорно ждать назначенного часа. Он терялся во времени, не осознавая, что происходит вокруг. Говорил противоречивые фразы. Был слишком активен – Мэттью был уверен: таким громким и резким Ховард не был в те моменты, когда налаживал с ним контакт. Что-то изменилось. Может, Доминику требовалось много времени, чтобы раскрыться? Громкость телефона Ховарда была выведена чуть ли не на максимум, отдаленным эхом до Мэтта доносились обрывки разговора. Он улавливал голос его матери, четкость была не из лучших. Беллами противился желанию вслушиваться в каждую деталь. – Ты серьезно звонишь мне по этой ерунде? – он по-доброму засмеялся, чуть отворачиваясь от Мэттью; стыдился, что ли? Не могло такого быть. Интерес был выше. Беллами напрягся, невзначай подходя ближе к трубке. Звук чище доносился теперь, стало удобнее. – Я просто забирала ежемесячные банковские выписки для своего салона, – говорила мать Доминика в тот же момент. Сперва это не напрягло. – По привычке запросила все счета сразу, и папы… И твой тоже. Ховард улыбался. – Ты знаешь, Дом, я обычно таким не занимаюсь, – голос располагал – услышав такой нежный тон, еще из детства, не хотелось ни врать, ни прятаться, ни злиться. – Но интересно, что ты такого накупил в шоколадном бутике на сто фунтов? Сегодня днем Ховард действительно свернул в магазин подарков на Лондон-роуд – об этом он даже заранее сказал Мэтту, совсем простодушно, когда они прощались на перекрестке, договорившись встретиться грядущим вечером. Что самое поразительное, парень по-прежнему не сменился в лице. Он считал все это нормальным. Ему казалось, что оно: слова матери и дорогостоящая покупка, никак не оправданная, – вполне стандартные вещи. Рядовые. – А то ты не знаешь, – он покачал головой, улыбаясь лишь шире. И посмотрел в сторону Мэтта, когда тот старательно делал вид полного отсутствия вовлеченности. – Шоколад на сотню фунтов? – как-то резко вырвалось из трубки. Улыбка пошатнулась на секунду. Мэттью это слышал. – Ты сейчас шутишь, я уверена. Или решил задобрить всех девочек на гуманитарном потоке, другого оправдания… Его нет, – женщина запнулась, но посмеялась, даже бодрая от разговора. Но если бы Беллами мог слышать, он познал бы весь ужас того волнения, закравшегося внутри. Доминик молчал, когда агрессивно пнул попавшийся под ногами камень. Свободная рука стиснула карман куртки изнутри. – Далеко от дома? – перевела женщина. – В другом городе, – нагло кинул Ховард. – Мне не очень смешно, Доминик, – она с глубоким смыслом произнесла полное имя. – Надеюсь, ты будешь к ужину, мы уже собираемся садиться. Тебя в последнее время не хватает. Мать Ховарда сделала слишком удрученный акцент, употребив словосочетание «в последнее время». Оно не было таким размытым и неясным, как принято, ведь Доминик, если был способен осознавать и осязать обстоятельства, точно догадается об истинном намеке. Последнее время – не месяц, не год, не жизнь. Именно эти самые дни с момента, как Ховард ввалился домой полуживой, – с ними было тяжело. Его мать не знала о сеансе психотерапии – Доминик заплатил наличными, избегая упоминания в счетах. Не знал об этом и отец. Не знала сестра. Но Беллами мог догадаться. Как и весь дом Ховарда, который был еще как в курсе проблем старшего ребенка в семье. В отличие от Мэтта. Ничего не ответив и даже не искав слов, Доминик повесил трубку. Телефон влетел в карман как пуля, движения Ховарда были наполнены агрессией. Резкая вспышка – та самая, которая чуть не состоялась на лугу в Кавершэм Хайтс, когда Беллами начал давить на друга. Может, это Мэтт был во всем виноват? Все резко рассеялось, когда Доминик состроил вид, будто ничего не было. Беллами решил подыграть – мало ли. В рюкзаке Ховарда действительно лежало несколько наборов шоколада на общую сумму в сотню фунтов. Он не считал это чем-то неадекватным: в момент покупки и даже сейчас, несколько часов после, парню это казалось сногсшибательной идеей. Полезной и очень-очень сладкой; подумав об этом, Доминик даже улыбнулся, не принимая близко к сердцу слова матери – да и вообще не улавливая их. Мэтту оставалось лишь глубоко вдохнуть, набираясь терпения. Тот вопросительный знак рядом с Ховардом становился все жирнее. У него были явные проблемы не только с восприятием самого себя и собственной личности, но и всего окружающего пространства. И куда больше извращенности в поведенческом плане. Беллами такого себе не позволял. Не так противоестественно. – Будешь шоколадку? – решительно свел Доминик, поворачиваясь к другу в прежнем настроении. Ничего не изменилось. Ничего не произошло. Ховард улыбнулся, даже скинув рюкзак с одного плеча. – Нет, спасибо, – тактично отказался Мэттью, сделав удивленный вид. Он прекрасно слышал разговор Доминика со своей матерью. И он нутром чуял, что такие импульсивные и несообразные траты не были первым и неожиданным случаем.***
I took the wrong road That led to The wrong tendencies
С виду совершенно здоровый и уравновешенный, Ховард потрясающе справлялся со своей ролью. Он не реагировал на выпады в свою сторону, на людях полностью отрицал изменения либо сдвиги и создавал стойкое впечатление человека адекватного. Лишь слегка навеселе, заметно бодрее. Не такой, как обычно. Это сделало Доминика интереснее в глазах вузовских товарищей, он вдруг загорелся искрой, которую потерял в августе вместе с Джессикой. Для многих знакомых такая перемена вызывала восторг. Действительно зажигательно. И только сам Ховард, приходя домой и, обессилевший, падая на кровать, признавался себе и стенам во всем самом страшном. Ревел навзрыд дождливыми октябрьскими ночами, подолгу не спал, изнурял себя бессонницей и заставлял думать до самого утра, отказываясь закрывать глаза, пока не достигнет мысли. Какой? – неясно. И никогда не будет. Эта лихорадочная и ядовитая идея гноилась только в его голове. Ее не существовало. На практике Доминик не был способен подтвердить свою теорию, хотя так фанатично верил. Вытирая слезы, заглушая боль алкоголем и органикой, Ховард умывался и вновь становился самим собой. Натягивая маску стабильности и порядка в жизни на свое измученное лицо, Доминик сгибался от боли. Его настоящая и такая живая кожа липла к притворству, врезаясь в его изгибы. От всех этих чувств, сломленный и выжатый, Ховард и кричал по ночам. Он прекрасно понимал, что Мэттью начал подозревать его в хаотичности мысли. Он даже четко проследил это во взгляде и словах друга, пока еще находился в сознании и выбивал из себя последние силы. Доминик тратил дыхание на анализ и пытался обуздать порывы гнева, скрыть перепады настроения, усмирить пыл. Но рвение было крепче Ховарда. Эта внушительная болезненная сила внутри ломала ему ребра, кусала кожу, царапала вены. Доминик хотел, чтобы Беллами сказал обо всем сам. Сел перед ним и провел пилотный сеанс психотерапии, как бы разыгрывая сцену. Ховард больше боялся этого, чем желал: был уверен, что тут же разрыдается и упадет Мэтту в ноги, умоляя о помощи. Будет корчиться на грязном полу, в бессилии крича о своей влюбленности, извиняясь, краснея, теряя сознание. Он по-прежнему слишком много думал о Беллами, в своих ночных кошмарах забывая про властный приступ мании и успокаиваясь образом Мэтта. Доминик просыпался в слезах, орал во всю силу и стучал в стены, бил себя, срывал одежду, а утром, вспомнив, опрокидывал завтрак и чашку чая, разбивая блюдце. Все заходило слишком далеко. Ему не выписывали таблеток, не было рецепта на успокоительное. Никакой помощи кроме него самого. А Беллами, замечая неладное, отгонял от себя все мысли, вновь и вновь глотая алкоголь, упиваясь крепким, повышая градус с каждой ночью. Слишком много курил и даже плакал, в том же бессилии, что было и у Доминика, ударяясь затылком об оконный проем, стряхивая пепел себе же на бедра. Ховард был болен, Мэтт закрылся от мира паранойей и сидел в своем бункере. Беллами боялся реакций и пытался свести проявляющиеся чувства на нет, по-прежнему не испытывал сожаления и лишь на уровне психологической связи с человеком хотел помочь Доминику. Но не лез. Надеялся, что оба они справятся сами. Доминику был нужен Мэттью, но он боялся сказать об этом и потому ждал помощи. Захлебывался ледяными волнами своего безумия, но молча тонул, надеясь, что Беллами в последний момент успеет сбросить спасательный круг. Мэтт же крепко держался за поручни, прикованный к палубе. Он видел шторм и поглядывал на утопающего перед ним Доминика, но нарочно отвлекался и почему-то рассчитывал, что Ховард дотянется и выберется своими силами. Беллами все знал. Доминик все видел. И если бы рассудок не покинул Ховарда, он был бы тверд и вернул бы Мэттью в реальный мир. Пока же Доминик кружился в танце лихорадки, все усугубляя собственное состояние и отказываясь им делиться.***
В четверг тиски приступа ослабли, Мэттью был насторожен. Он встретил Ховарда возле аудитории, совершенно спокойного и даже заимевшего самоконтроль; без диких улыбок и буйности в глазах. Обыкновенное рукопожатие, пара фраз ни о чем. Из Доминика словно высосали часть жизни. Беллами в тот момент с ужасом осознал, что Ховард был таким весь сентябрь. Достаточно полезная лекция, практическое занятие по личностному консультированию. Доминик внимательно слушал преподавателей, извиняясь перед Мэттом, когда тот пытался встрять и что-то спросить или рассказать о своем. Конкретно в этом случае Беллами был даже рад, что все складывалось как-то холодно. Он читал на лице Ховарда успокоение и почти что утихомирился. Неужели Доминик переболел? Не только своей лихорадкой, но и тем, что горело в глазах еще до этих безумных вспышек; то, до чего Мэтт так и не додумался, хотя пытался и даже увидел влюбленность в лице друга. Все было бы слишком хорошо и просто, окажись оно так. Беспристрастный Доминик, с прямой спиной и впервые за целую неделю опрятно одетый, с зализанными волосами, шел рядом с Беллами, слишком уж аристократично держа в руках пиджак – боялся помять. В тот момент Мэттью и подумал, быть может, это и была жуткая крайность? У него есть что скрывать, рассуждал Мэтт. Не бывает таких щелчков, если ты константа собственной жизни. У Ховарда был секрет. Но Беллами был способен разглядеть все наверняка и удачно оказался в нужном месте в нужное время. – Парни, – поздоровались с ними круглым голосом. – Вы очень вовремя нам попались. На лестнице их встретили София и Ив, довольно обсуждавшие что-то между собой; сравнительно необычно для них – они мало общались. Оживленная беседа прервалась, когда Доминик и Мэттью покидали аудиторию и вышли прямиком на девушек. Это была последняя минута, в которую Ховард спокойно дышал. – Привет, – поздоровался он в своей манере, чуть повеяло холодом. Ни одна из одногруппниц не заметила того, но Мэтт мог чувствовать. – Привет-привет, – улыбнулась Ив. – Еще не объявляли публично, но лучше сказать прямо сразу, – начала София, немного неуверенная. Видимо, высокая и стройная Ив с впечатанным взглядом стервы специально стояла рядом как момент смелости. – Мэтт, ты еще явно не привык, но Доминик в курсе, как часто мы любим проводить вечеринки. Она начинала радостно и была расслабленна атмосферой, когда Ховарда перекосило. София не успела закончить, как Доминик выпалил ей в лицо, отчего Ив подпрыгнула, напуганная. – Вечеринка? – страстно спросил он, почти что нападая на девушку. – Йеп, – коротко и даже не впечатленная возгласом сказала София. Доминика сорвало. – Отличная идея! – азартно поддержал он, слишком неестественно улыбаясь. – Просто фантастика! – Ты правда так считаешь? – на этот раз девушка удивилась: столько эмоций и сразу. – Конечно! – воскликнул Ховард, не сбавляя темп. Он спешил, увлеченный. – Это же невероятно! Вечеринки – так круто! Беллами был поражен его искренности и тому, как горячо Доминик проглатывал слова, охваченный моментом. Он судорожно сжал пиджак в руках, возбудившись от предстоящего события. Еще пару минут назад он боялся складок, а теперь… И Мэтту лишь оставалось стоять рядом, ощущая тепло, исходящее от резко вспотевшего Ховарда. Стоять рядом без возможности что-либо сделать. – А что насчет тебя, Мэттью? – улыбчиво спросила София, не дождавшись подтверждения. Она слишком суетливо смотрела на него. – Ты придешь? Ждать нашего нелюдимого гостя? – она играла, прекрасно справляясь с волнением. – Снова приходи в тех темных очках, – рассмеялась Ив, вставляя свое мнение. – Они добавляют тебе еще больше загадочности. Мэтт был в ужасе, буквально ощущая на запах все безумие рядом пылающего Доминика. Но он был вынужден молчать. – Учту, – покладисто заметил он. – Но в тех очках я уже никогда не смогу прийти. Обронил где-то у тебя, София, – слишком просто и повседневно выдал Беллами, соглашаясь на общение. Девушка заулыбалась. Она, к слову, в тот раз не нашла эти упавшие очки. Была важна реакция Ховарда. Но он был так плотно охвачен впечатлением. – Мы отправимся на поиски новых! – воскликнула Ив, слишком радостная и заведенная атмосферой. Никто ничего и не подозревал. – Прямо сейчас, правда, Софа? Она посмотрела на девушку, подбив ее локтем. – Приходите, – уже прощалась София. Она с надеждой посмотрела на Беллами. – Мэтт. – Я уже сказал, – опустил он, напоминая. Молился, чтобы девушки как можно скорее ушли с их пути и оставили в покое. Но какой тут, к черту, покой. – Мы будем рады тебя видеть, – улыбнулась Ив, слишком заманчиво смотря на Мэттью. – А то Ховард без тебя не пойдет. Взрыв. Еще сильнее. Еще больше. Еще ярче! – Да как же! – чуть не вскрикнул он. Пара студентов на этаже даже обернулась, реагируя на Ховарда. Тот же чувствовал себя восхитительно. – Я король вечеринок! – кинул он и вдруг резко подпрыгнул, взмахивая давно помятым пиджаком. – Я всегда прихожу. Самовлюбленность и возвышение. Здесь Мэттью узнавал Доминика. Как же было больно видеть эти умирающие эмоции, возведенные до истерики. Чересчур довольные, девчонки убежали, смеясь вслед и оборачиваясь, легко перепрыгивая через ступеньки. Они скрылись внизу, когда Ховард еще горел, даже выгорал. Он повернулся к Мэтту, пылко глотая его взгляд, настроенный прямо. Что-то внутри Доминика дернулось, отчего он не смог сдержать улыбку и даже почти что закусил губу. Щеки покраснели, пиджак в руке был сжат сильнее – так заметно для Мэттью. – Ты же придешь? – чуть ли не обиженным голосом спросил Ховард, боясь услышать отрицательный ответ. Только-только Мэтт согласился с Софией раза два, но Доминику было необходимым задать снова. Глаза беспорядочно бегали по парню, раз в пару секунд и лишь на ее долю падая на губы, вновь возвращаясь к глазам. Ховард выглядел нервозным. Беллами, держа себя в руках, кивнул головой. Лучше бы ударился об стену, ей-богу. Доминик резко расцвел и тут же сковырнул кожу на большом пальце. Возбуждение было сильным. Воспаленный разум рвался наружу, и теперь Мэтт был просто не в силах игнорировать состояние Ховарда, сводящееся к полубреду. Кровь от заусеницы попала на свеженький пиджак. Еще вчера забранный из химчистки выглаженный пиджак. Но все это не имело значения. Взволнованный Доминик энергично похолодел, словно способный управлять своей лихорадкой. Он ничего из этого не почувствовал. Но как же это ударило Беллами. Ховард произнес одно-единственное слово. – Потрясающе.