Royal Blood – Don't Tell
Не виноват. Пусть так. Даже если ложь и не сильно меняет суть дела. С мыслями о том, что Мэттью не был виноват в большинстве случаев (потому как вина на нем все равно лежала), Доминик пригласил Лис на встречу к одному из торговых центров под Лондон-роуд. Пара незначительных фраз простым языком, слезы, переходящие в истерику, и было покончено. Теперь не только на словах, но и «по факту». Чтобы впредь не обманывать Беллами, да и себя вместе с ним. Несколько разбитый, Ховард поднимался по Лондон-роуд, чтобы навестить Мэтта в отеле и поделиться мыслями. Не то чтобы это был сложный выбор: какая-то посредственная рыжеволосая девчонка или Беллами, заинтересовавший Доминика еще со входом в аудиторию в первые дни учебы. Здесь больше стояла дилемма о какой-то навязанной «правильности», исковерканной правде, интересах. Ховард прислушался к Мэттью и уже скоро нашел в себе, что завел романтические отношения с девушкой именно ради отца – просто так, чтобы вызвать уважение, успокоить своего старика. Но хотел ли Доминик этого? Хотел ли быть правильным перед отцом ради этого шаблона? Вряд ли. Слова эти крутились в его голове, пока Ховард пересекал Кеннет и подходил к центру. После Кинг-стрит, в самом ее конце, он повернет к Ибис Стайл, позвонит на ресепшн и поднимется к Мэттью. Что будет дальше – уже не так важно. Главное, он выбрал Беллами. А Беллами позволил себе стать выбором Доминика. Неужели. Так заканчивался декабрь. Не слишком гладко, но вполне сносно. Куда более сложный выбор оставался впереди.***
В начале января отец Ховарда украдкой поинтересовался у сына, где же остановился его друг Мэттью, раз оказался приезжим. Вряд ли Бен хорошо помнил Мэтта за праздничным столом – водка в тот вечер быстро дала о себе знать, – но сам факт существования не остался бесследным. Услышав про отель, мужчина даже рассмеялся, мол, Доминик, как же ты беспечен и глуп. Улыбка эта появилась на просто так. Совсем скоро выяснилось, что Бен был готов предоставить Мэттью съемное жилье по доступной цене, чуть снижая арендную ставку ввиду дружбы с ним сына. Ховард был уверен: Беллами обрадуется. И не прогадал, хоть Мэтт и напомнил по телефону чуть не угрожающим голосом, что всплывет почва их взаимоотношений – все, конец. Не будет ни съемной квартиры, ни милых вечеров, ни чего-либо еще. Так Бен назвал адрес и отдал сыну заранее подписанный арендный договор, вручил ключи и пожелал Беллами комфортной жизни. Квартира была чуть ближе к Лондон-роуд, чем центральный отель, на южном берегу Кеннета, в тихом районе под Баркли-авеню. Она оказалась просторной и светлой, но смотрелась слишком пустой, и в первые дни Мэттью вынуждал Доминика приходить к нему, чтобы не испытывать тотальное одиночество. Со временем Беллами стал привыкать, и самым необычным для него оказалось то, что теперь он жил совсем один. Не было шумных соседей за стенами, не приходилось занимать очередь в ванную комнату или ждать полчаса, чтобы приготовить себе ужин. Никаких дополнительных ключей и пропусков. Никакого контроля. Знай плати – жизнь будет счастливой. Мэттью действительно неплохо заработал в Кембридже, не стал также списывать со счетов компьютерную деятельность и продолжал писать программы, оформлять чертежи и браться за стандартные проекты – это приносило неплохие деньги. Бен Ховард пошел на уступки, но сумма по-прежнему оставалась немаленькой, хотя и подъемной. Так Беллами не будет расслабляться и, возможно, перестанет страдать по поводу и без. Занятость шла ему на пользу – уже к середине января лицо Мэтта приобрело здоровый оттенок, впалые щеки не смотрелись так болезненно, ожившие глаза исторгали блеск. Доминик замечал это в Беллами. Не могло не радовать. Со своей стороны, Ховард не игнорировал сеансы психотерапии и исключительно слушал своего специалиста, за время отсутствия Мэттью в Рединге даже пропил курс медикаментов, взял за правило оформлять мысли в ежедневник, составить план. У них неплохо получалось поддерживать друг друга, но все еще не существовало какой-то конкретной цели. Оно не слишком сильно напрягало, скорее давало свободу, чем стесняло и заставляло думать о себе. Но Мэтт знал, что так не сможет продолжаться долгие годы. Однажды всему настанет конец – точно настанет, особенно если вспомнить консервативные взгляды Бена Ховарда, неодобрительный взор матери и все-таки существующую психическую нестабильность. Это пугало Беллами, но он наслаждался настоящим. Научился жить одним днем. И ничего из переживаний не донес Доминику. Решил, лучше оставить себе. Со временем еще придет. В такие моменты Мэттью бросал работу и выходил на свежий воздух, чтобы прогуляться. Часто ноги вели его на Лондон-роуд. Не могли не вести.***
Телефонный звонок – привычное явление. – Привет, – улыбнулся Беллами, посмотрев вверх. – Я тут, знаешь, как всегда случайно возле твоего дома. Мэттью оглядел многоэтажку, не прекращая улыбку. – Опять гулял? – догадался Доминик. Он начинал искать кофту, уже оторвавшись от безделья. – Да, все как всегда, говорю же. Ховард придержал телефон плечом. Пара секунд разговора – он будет готов к выходу через минуту, потому что успел получше узнать Мэттью и разобраться в его поведении. Успех зависел только лишь от доверия. Только потому, что Беллами разрешил узнать себя, в этот раз не закрываясь. – Выйдешь? – спросил Мэтт с надеждой. – Дай мне тридцать секунд. И еще секунд сорок, если этот гребаный лифт не соизволит приехать побыстрее. Связь разъединилась, Беллами убрал телефон в карман пальто и закурил. Через пару минут Доминик появится на выходе, они с неловкостью пожмут друг другу руки и попытаются обняться, не делая этого слишком резко и показательно. Но прошла минута. Прошло пять минут – лифт навряд ли мог так долго спускать Ховарда. Мэтт не спешил звонить. Сигарету он притушил подошвой ботинка, присел на скамью возле дома, ровно под табличкой «восемнадцать», и решил дать Доминику еще немного. И Ховард бы вышел вовремя, но, стоило ему открыть дверь комнаты и стащить пальто с плечиков, как кто-то призрачно качнулся в проходе. – Ты уходишь? – спросил тонкий голос. Он никогда раньше не был таким слабым – Доминик заметил изменения еще пару недель назад, но не решился спросить. Мия. Она вернулась только поздно ночью после Рождества, не брав трубку, не ответив ничего после. Разругалась с матерью и даже ударила отца. – Да, меня там Мэтт ждет. – Ясно, – прервала девушка. – Ты что-то хотела? – Нет, я не буду тебя отвлекать. Она заломила руки и уже развернулась, когда Доминик бросил пальто в шкаф и подошел к ней. – Ты хотела поговорить, – догадался Ховард. Внутри у него все будто потухло. – О чем? Мэттью так и сидел внизу, надеясь, что Доминик выйдет. – Тебя там ждут, – Мия пожала плечами. Ей не хотелось отвлекать брата – свои проблемы она еще в Рождество сочла пустяком, иначе бы поделилась с матерью. Но Доминик слышал плач из ее комнаты. – Неважно. – Важно, – надавил Ховард. Он подошел к сестре, попутно доставая мобильный телефон из кармана джинсов. – Мэтт замерзнет, я нет, – отреагировала девушка. – Мэтт подождет. Ну-ка, посмотри на меня, – резко скомандовал он. Доминик взял сестру за руку и повернул к себе – она спрятала взгляд. Ей всегда было тяжело контактировать с ним физически. – Так, рассказывай, что случилось. Посмотри на меня, пожалуйста. Она робко подняла глаза, ее бледное лицо тряслось от напряжения. – Пойдем, – попросил Ховард и двинулся в сторону комнаты. Дрожащими пальцами он набрал Мэтту сообщение, попросив дать ему десять минут. Он все объяснит после. Чуть-чуть попозже. – Не закрывай дверь, пожалуйста, мне будет слишком некомфортно, – попросила Мия. Доминик прислушался к сестре, оставив свободную щель, и оперся на стену, когда девушка продолжала. – Мне не с кем поговорить об этом. Я никому ничего не смогла сказать. – Почему я? – удивился Ховард. Казалось, Мия была взволнована этим вопросом. Даже тронута. То есть, как «почему»? – Не издевайся. – Что случилось? – требовал Доминик. В нем продолжала гореть тихая паника. – Помнишь, я поздно вернулась в Рождество вечером… – Господи. – Да, – твердо сказала девушка. Она вся сжалась и посмотрела на дверную щель, будто искала спасения или к чему-то готовилась. – Мой парень… – Стоп, погоди! – воскликнул Ховард, выпучив глаза. – У тебя есть парень? – Да. Был. – Тот художник? – Да, – ей было неловко. Она подмяла одну ногу, вновь глянув к двери. – Мне просто нужно кому-то сказать. Хоть кому-то. – Почему я? – повторил Доминик. – Потому что, Дом, я ни с кем больше не смогла бы обсудить эту тему. Ты же знаешь, почему! – она умоляла о поддержке. Мия вся дрогнула, будто что-то вспоминая. Взгляд вместо не просил, чтобы ей не пришлось говорить об этом. – Скажи мне, что помнишь, почему! Ховард, кажется, начинал понимать. Подавив некоторые фрагменты, он был вынужден вернуться к ним вновь. Воспоминания. Воспоминания, которые принадлежали другому Доминику – тому, что был охвачен приступами и не ведал, что творил. Однако последствия падали на голову настоящей личности. – Он меня трахнул и бросил, – резко выкинула Мия. Она скрестила руки на груди, защищаясь. Доминик знал эту реакцию еще до психологии. – Ну, пиздец, – только и сказал он. Будто сам не делал так с другими девочками. – Но, черт… – Мне восемнадцать, так что все нормально. – Я ему морду набью, пусть только попадется. Да даже просто так! – Не нужно, – просила девушка. – Я сама во всем виновата. – Ни черта не виновата! Мия, разве ты заслужила такое отношение? – вскричал Ховард. Он не двигался к сестре – знал, что запугает сильнее и без того сжавшуюся девчонку. – Он так грубо с тобой обошелся, а ты винишь себя! В такой херне ты не можешь быть виновата! Она не нашла, что ответить. – Он был у тебя первым? – спросил Доминик, все еще злой и готовый мстить за сестру. Но, кажется, так он сделал хуже только себе. Мия вдруг покраснела, а следом тут же стала бледная как стена, потеряла любой блеск в глазах и совсем поникла. – Что? – повторил Ховард. – Дом, я поверить не могу, – она покачала головой. – То есть, ты правда заставишь меня думать, что ничего не помнишь? Твои терапии никак не помогают, верно? Ты не ходишь на них? – О чем ты, господи! – умолял Доминик. – Дом… – ее бледное лицо исторгало испуг и неловкость. – Ты не помнишь, что случилось в прошлый раз? В один из? Я не хочу тебе напоминать! Не заставляй меня! – Я вспомнил, что чуть не убил Джессику, – черство опередил Ховард. Его порядком задолбала эта тема с бывшей неудавшейся невестой. – Я хорошо помню, что было в мой прошлый крупный срыв. – Да забудь ты о ней! – вскричала Мия, самостоятельно делая шаг навстречу брату. – Какая к черту Джессика, когда я имела в виду себя. Прошлый раз, коснувшийся меня. Меня, Дом. Я не хочу напоминать! – умоляла она. Он ненавидел себя. Ненавидел. Напоминать уже не придется. Доминик догадался, о чем шла речь. – Не говори этого, – попросил Ховард. Голова раскалывалась, внутри саднило, начинало тошнить от болезненного состояния. – Мы же договаривались этого не вспоминать, мать твою. Было ли здесь злорадство со стороны девчонки? – Еще раз спросишь, кто был у меня первым? Ему был нужен свежий воздух. И очередной блок воспоминаний, желательно. Доминик запрокинул голову, тяжело сглатывая вставший ком. Его глаза почти наполнились слезами. – Мне было тринадцать, – голос Мии дернулся. Не сказать чтобы она была слишком задета. Скорее, ее это забавляло. Не она ли сама твердила, что не хочет напоминать? – Ты совсем больная говорить об этом в квартире? – вскипел Ховард, сжимая челюсть от злости, тут же метая взгляд к коридору. – И без меня прекрасно все знаешь, как это… Было. – Их нет дома. Никого нет. Только мы с тобой. Доминик также вспомнил, почему последние пять лет они с Мией так холодно общались, играя в войну. – Ты сама захотела в тот раз, – напомнил Ховард. Глаза все же стали влажными, кулаками Доминик почти уничтожил сжатый в них воздух, все вокруг горело. – Мы были детьми. – Тебе было девятнадцать. – Я был глупым идиотом и повелся на твои уловки. Ты меня упросила. Сама. Сама, – повторил вдвойне озлобленный Ховард, теперь самим же собой. Девушка едва сдержала улыбку. Очевидно, ей было невероятно весело видеть яростного брата. – Тогда, судя по твоей логике, в тот раз был виноват ты, а я напрасно себя винила. Напрасно ты кричишь, что я упросила тебя сама, – вдруг выкинула Мия, уже более раскрепощенная, уверенно смотря на брата. Румяные щеки говорили Доминику о том, что девчонка получала наслаждение. И получила тогда. – Я ведь только поэтому рассказываю тебе. – В тот раз был виноват я, – твердо выявил Ховард. Он с горечью смахнул с себя боль, попытавшись ее унять. – И я буду виноват всегда, и если об этом узнают родители. Или кто-то сторонний узнает. – Никто не знает, – заверила девушка. Доминик вздохнул. Он вернулся к мысли о Мэтте. Что он будет ему говорить, когда спустится вниз? – И у меня есть причины тебе верить? – спросил Ховард, теперь смотря на сестру с восполненной ненавистью. Она играла им, дополнительно взваливая на брата свои новые проблемы, желая отделаться от эмоциональной привязанности. Может, тому служил опыт пятилетней давности, когда Мия полностью оставила свои переживания на Доминика. Может, Ховард был виноват на все сто процентов, что подпустил свою сестру к такой черте, что о своих сексуальных тайнах она рассказывала только ему. Из него выйдет ужасный психолог. Слова Беллами ярко подтверждались. – Можешь быть уверен. У меня нет повода, – предупредила Мия. – И почему же? – Потому что это мне придется нести на себе ответственность за то, что тебя обвинят и посчитают больным ублюдком, а я такое брать не хочу, – сказала сестра. – И мне здесь еще жить, быть с этими людьми в одном доме. В отличие от тебя. – Что ты хочешь этим сказать? – Ховард был вне себя от злости, но еще держался. Он думал о Беллами, сидящем внизу на холоде. – Ты засиделся, Дом. Дай мне побыть любимым ребенком. Мне не хочется, чтобы меня любили так же больно, как ты меня тогда на даче. – Ну ты и стерва, – рявкнул Доминик. Он сжал губы и сорвался из комнаты, хватая пальто и едва не выбивая дверь к лифтовой площадке. – Этот твой художник правильно поступил, – крикнул он вслед, надеясь заткнуть сестру насовсем. – Жаль, что я не могу тебя бросить. Ховард ударил стену по пути, спускался одиннадцать этажей пешком, чтобы развеяться и отойти, и закурил прямо на лестницах. Стеклянная дверь слетела бы с петель, если бы Доминик не смягчился перед выходом из парадной. – Неужели! – воскликнул Мэттью, увидев Ховарда. Потребовалась секунда, чтобы заметить неладное, и Беллами вскочил за Домиником, не желающим останавливаться. – Что стряслось? – Пиздец, – выкинул тот. – Я вижу. – Пиздец! – вскричал Доминик. Он замер, чтобы обернуться и посмотреть на Беллами. – Пойдем отсюда подальше, – попросил он. – Что стряслось? – вторил Мэттью, прибавив шаг, отправляясь следом за Ховардом. Доминик выкинул недокуренную сигарету в сторону. – Я трахал свою сестру. – Чего, блять? – возразил Беллами. – И еще ее подружку, когда той было двенадцать, – завершил он, резко закрывая рот ладонью. Он не переставал шептать в свои пальцы: – Пиздец, пиздец, пиздец… – Ты, на хуй, в своем уме? – Мэтт протестовал. – Доминик, посмотри на меня. – Пиздец. – Посмотри, блять, на меня! – закричал Мэттью, ударяя Ховарда в плечо. Тот агрессивно остановился, едва сдерживаясь, чтобы не ударить Беллами в ответ. Они замерли посреди пустой Лондон-роуд, смотря друг на друга и не находя слов. – Ты не принимаешь таблетки, – выявил Мэттью. – Принимаю, – отрицал Доминик. – Тогда что не так? Нахуя ты мне это говоришь? – Потому что. – Я слушаю, блять, – Беллами кипел, не выпуская Ховарда. Он крепко держал его плечо, сжимая руку вместе с драпом пальто. – Потому что это правда, – сказал Доминик и с этой фразой опустел, полностью пропадая в воздухе. Мэттью смотрел в его глаза и видел, что тот не лгал. Ему хотелось сделать две вещи, даже три: ударить Ховарда и молчать до конца дней, но сразу после все-таки закричать на всю улицу. И Беллами бы явно заорал, будь у него на то силы. Доминик отбил любое желание стоять на ногах своими заявлениями. – Ебаный пиздец, – выругался Мэтт, не отрывая взгляд от Ховарда. – Ты трахал свою сестру и поэтому вышел позже? – Блять! Нет! – вскрикнул Доминик, чуть не засмеявшись в истерике. – Мы разговаривали. Она напомнила мне о том, что я давно пытался забыть и даже забыл. Она специально это сделала! Я ненавижу эти ее штучки! Она хочет, чтобы я чувствовала вину и слабел! Малолетняя дура, испытывает меня! Она… – Хочешь поговорить об этом со мной? – Не сейчас, – попросил Ховард. Он выдохнул и осмотрелся по сторонам. Глаза снова стали влажными, пришлось перетерпеть. – Я просто гребаный больной придурок, – выкинул Доминик, отдышавшись. – Ой, я тебя умоляю, – попросил Мэттью, как бы напоминая о себе. В этой гонке он явно был первым. Беллами смотрел на Ховарда своими наполовину разбитыми глазами, пытаясь почувствовать его обиду. Он с радостью проникся бы его болью, но был ли на то способен – вопрос не из легких. – Я не стану говорить тебе, что ты не виноват, – предупредил Мэтт. – Мне и не нужно. – Вернемся к этому позже? – спросил Мэттью. Доминик кивнул, будто умоляя закончить и перескочить с темы. Он нервно закурил, дрожащими пальцами застегивая пальто по просьбе Беллами, и едва держал сигарету, все еще оторванный от реальности. Сестра спровоцировала в нем очередной приступ. Она всегда это делала, нарочно или случайно. Этот раз стал непредвиденным, но Ховард сможет себя удержать. – Думаю, нам стоит выпить, – угадал Беллами. Очередной кивок. Тема полностью закрыта – к ней они никогда не вернутся, даже в воображаемом «позже». Алкогольный супермаркет, по бутылке крепленого вина, оплата отцовской кредиткой. У малого Кеннета было тихо, обжитая квартира Мэттью стала идеальным убежищем для двоих, чтобы говорить об обидах и боли. Рядом с Беллами Доминик расслаблялся. Кажется, Мэтту больше шла роль психолога.***
Во втором часу ночи они поняли, что знатно напились. В бутылке еще оставалось, заканчивать двое не планировали. С улицы бился тусклый свет фонарей, и Мэттью не спешил включать свет, как и Доминик был вполне доволен полумраком. – И все-таки, – произнес Ховард. Они сидели на полу и достаточно близко, игнорируя кухонный стол и кресла в студийной комнате. – Почему Рединг? – А есть ли разница? Мэтт смеялся, и Доминик, заметно расслабившись алкоголем, не мог не улыбаться в ответ на представление эмоций. Ховард, наверное, еще никогда не видел Беллами таким настоящим, только в тот вечер в отеле, когда Мэттью сидел в слезах и крутился в истерике прямо перед его глазами. Эти руки так плавно поднимались вверх, а спрятанный в темноте взгляд смотрелся по-живому. Хотелось верить и наслаждаться. И знать, что чувства еще горят внутри этого изуродованного жизнью тела. Нет, не было им никакой разницы. Так, наугад, как и было сказано за столом в Рождественский вечер. – Почему психология? – встречно задал Мэтт. – У меня еще лет в семь начались проблемы, – нашел Ховард. Он пожал плечами, делая глоток из бутылки. Язык заплетался. – Где-то в пятнадцать я понял, что все серьезно. Мне стало интересно, что не так и как это можно исправить. – Выяснил? – В процессе, – с улыбкой кивнул Доминик. – Здесь все непросто, много загадок, которые мне еще предстоит решить. Но я дал себе двадцать лет тогда, то есть до тридцати пяти. Время еще есть. – Достаточно. Мэттью хмыкнул, повторяя за Ховардом и делая крепкий глоток. – Мне в этом году двадцать пять. Я много времени потратил впустую, за что не перестаю себя корить. Моей фиксацией всегда было время. Я даже не представляю себя без этой паранойи. – Время уходит? – спросил Доминик, описывая проблему. – Время уходит, – кивнул Мэтт. – С четырнадцати болен этой штукой. Не было ни дня, что я бы не думал о времени. – Но ведь ты его никогда не поймаешь. Не остановишь. – Я еще пытаюсь, – посмеялся Беллами. Глоток. Вздох. Но ведь Ховард был прав! – Почему не получается расслабиться? – Это установка. Без нее не живу. – Найди другую, – предложил Доминик. – Любая моя установка ограничивается временем. И я захожу в тупик. – Ты отрицаешь, но не ищешь выходов из ситуации. – А какие выходы есть у тебя? – перевел Мэттью. Они переглянулись. – Предпочитаю не думать, – утвердил Ховард. – Но ведь это не выход. – Для меня – единственный. Как-то с печалью выдохнув, Доминик вновь припал к бутылке, отворачиваясь от напористого взгляда Беллами. Воспользовавшись передышкой, Мэттью все же подумал об освещении, и пьяный мозг решил за него, что будет до чертиков уморительно достать купленную на распродаже новогоднюю гирлянду и обмотаться ей полностью. Сорвавшись с места и разлив остатки из своей бутылки, Беллами притащил гирлянду, возвращаясь к Доминику уже в ней. Провода свисали с его плеч и дважды проходили вокруг оголенной шеи, и Мэттью воткнул устройство в розетку, чтобы лампочки осветили его настроение. Все резко замерцало. Ховард увидел горящие глаза Беллами, но не успел ничего придумать. – У тебя есть цель? – спросил Мэтт, пытаясь выудить чуть больше. – Зачем ты спрашиваешь? – Мне интересно. Как тебе было интересно в пятнадцать. Беллами забыл про свою упавшую бутылку, на четвереньках перелезая к Доминику. Он осторожно подобрался к нему сбоку, будто создавая вокруг вакуум, заставая врасплох. Гирлянда горела, начиная светить Ховарду прямо в лицо. Они состояли в отношениях. Сто процентов. Какие же отношения были без цели? Если у Ховарда объявится одна и она совпадет с целью Беллами, возможно, они не были обречены на расставание уже грядущей весной. Кто знает. – Я хочу понять себя, – уверенно сказал Доминик. Он с загадкой посмотрел на появившегося в полутьме Мэттью, пытаясь запомнить его взгляд таким, белым от огней и живым от эмоций. – Потрясающе, – шепотом вынес Беллами, только и сумев произнести одно слово. – Потрясающе. – Что? – Ничего, – улыбался Мэтт, сжимая темноту вокруг, заменяя ее собой. Все будто цвело, словно пело и плясало. – Просто потрясающе. – Я не улавливаю, – смеялся Ховард, разукрашенный алкоголем и эмоциями, совершенно выбитый из адекватности. Он смеялся, как смеются дети, совсем не понимая смысл всего вокруг, но довольные происходящим. – И не нужно. Часть гирлянды упала на колени Доминика – Беллами явно претендовал на близость, его не устраивали даже оставшиеся между ними дюймы. Так пальцы переместились к коленям, а плечи столкнулись, сперва якобы случайно, следом вполне ощутимо. Мэттью с улыбкой размотал свою шею, закидывая гирлянду на Ховарда, тем самым притягивая ближе. Дюймы стерлись. Заканчивалось вино. – Я хочу понять тебя, – заявил Беллами, отвечая на непонимания. – Но прежде мне нужно понять себя самого. Холодный свет лампочек больше не бил, совсем растворившись где-то сбоку, перейдя на второй план. Мэттью скинул свой взгляд с гирлянды и глаз Доминика и внимательно изучал его губы, дрожащей рукой осмелился коснуться его щеки, сильнее надавил на колени, умудряясь залезть на них и примоститься. Свет полностью объял их двоих. Скованные им, они как будто защитились от всей мировой темноты, что могла бы повлиять на них и внести мрак, возвращая все самое болезненное. – И я, пожалуй, начну с того, что признаю свою вину, – произнес Мэттью. Этим донесенным до губ Доминика шепотом он поразил его. И искренность поразила обоих. – Потому что я виноват. И не надо мне говорить иначе, не создавай иллюзию, не заставляй меня верить в лучшее. Все это не так. Беллами сглотнул, вновь возвращаясь к глазам Ховарда. Тот смотрел на него внимательно, готовый слушать. – Я полностью осознавал, что делаю. Я был в себе в каждый момент своего существования. Я делал это собственными руками, – Мэтт как-то особенно двинул пальцами, опустившись к плечам Доминика. – Я несу ответственность. Мною были приняты решения, я знал о последствиях. Значит, я виноват. И другого быть не может. Они почти не дышали. Свет затмевал вину, но было ли дело? – И мне нужно понять себя, чтобы разузнать до конца, почему я сделал это. Хочу ли я знать, почему я это сделал. И был ли я настолько готов к ответственности. Был ли виноват еще в ту секунду, когда знал, что сделаю, как сделаю, зачем и почему. – Ты уверен, что хочешь понимания? – спросил Доминик, увлеченный словами и светом. – Это мне и предстоит разыскать где-то внутри себя. Иначе все бессмысленно. Вместо ожидаемого напряжения между ними скользнула легкость. Ховард словно принял от Мэттью это соглашение и решил заключить сделку, которая и приведет его к конечной цели. Все же у них была одна цель. Единая. Стало быть, они могли существовать дальше, пока путь не пройден, а цель жива и строго зовет к себе во что бы то ни стало? – Тогда ты был чертовски прав, отказав мне в признании невиновным, – сквозь опьянение выдавал Ховард. Он держал улыбку, пока она плыла, но сохраняла счастье, что Доминик испытывал в этот момент, держа Мэттью у себя на коленях, обнимая его за пояс и выслушивая мысль. – Я виноват, – повторил Ховард. – И, знаешь, я еще никогда не чувствовал себя настолько свободным. Беллами засмеялся. Только сейчас обратив внимание на откинутую бутылку, он позаимствовал алкоголь у Доминика. Резкость напитка ударила в голову теперь, грея с двойной отдачей. Так улыбка стала сильнее. Движения показались смелее. – Я чувствую себя свободным рядом с тобой, – выдал Ховард, отпивая вино прямо из рук Мэттью. – Потому что признание вины делает тебя бесконтрольным. Было в этом слове что-то – бесконтрольный. Наполовину грамотно, но так в стиле Беллами. Он произнес это, вряд ли заморачиваясь на смысл, говоря больше от сердца, впервые за многие годы забывая думать, переставая нести мысль. И это, как и признание вины, давало ему полное право посылать контроль. Завершив бутылку, Мэттью стал знаменателем своих проблем, каким и был всегда. Теперь же появилось главное отличие – все произошло осознанно. И не было благодарности выше, чем способность признать правду и принять все до последней капли вины. Подсвеченные и объятые холодом ламп, двое нашли гармонию в беспредельности, в сказанной бесконтрольности. И Беллами, плотнее прижимаясь к Доминику, не мог оторвать от него глаз, как и не мог прекратить поцелуй, и он сминал его губы, крепко впиваясь в плечи горячими пальцами. Об этой правде они никому не расскажут. Шепот поцелуя будет коварным свидетелем, которого они заставят молчать, взяв все в свои руки. Поцелуй со вкусом вины оказался куда ярче и слаще, чем они предполагали. И руки развязно гуляли по телу, и алкоголь ударял в голову, и мысли лезли все самые дурные, все самые свободные. Самые бесконтрольные. Ведь если цель – спасение души, то цель оправдывает любые средства.