Тучи скользили по небу, хвостами задевая друг друга, то множась на десятки маленьких облачков, то оборачиваясь одной единственной тучей, закрывшей собою все вокруг. День выдался удивительно мерзким, всю неделю лил холодный предосенний дождь, а сегодня дороги размыло уже так сильно, что колеса проезжавших мимо повозок так и вязли в размазанной всюду грязи. Запахи сырости и еловых веток смешивались в единый воздушный поток, собаки весело гоняли котов по двору, а дети скакали по лужам, прытко убивая свои единственные сапоги. Все вокруг гадко булькало и чавкало под ногами, а сами ноги плыли, замерзшее тело мокло. Как бы ему ни хотелось покинуть это местечко в ближайшие дни, а придется переждать непогоду.
Маг рывком отворил дверь, заставляя себя шагнуть внутрь. Где же теперь было отвратней? На улице или здесь, в тусклом свете помещения? Запах перегара, пота дюжины немытых тел, сухих трав и самого дешевого самодельного пойла тут же ударил в нос. Чеснок, развешенный на каждой стене и над каждым столом – не справлялся со своей задачей. Его приятного пряного аромата не хватало для этой мерзкой деревеньки, брошенной не только благодушными Богами, но и простейшей человеческой моралью.
Свечной огонь дрогнул, пока закрывалась входная дверь. Вильгефорц неприветливо глянул на сухого корчмаря, а тот тут же опустился под стойку, продолжая безынтересно протирать замызганную глиняную кружку. Его опухшее лицо, покрытое следами от страшного ожога, почти что осветилось радостью, редкие усики дрогнули над тонкой верхней губой, а брови чуть поднялись над глазами. Еще бы, проезжий маг гостил тут уже вторую неделю, платил он наличными, в отличие от местных пропойц, залезающих в долги, и всегда очень щедро, словно замаливая какие грехи прошлого.
– Как обычно, я не настроен на опасные эксперименты этим днем, – бесцветно бросил хорошо знакомый гость, заставляя себя подойти к стойке, освещенной скудным светом очага и пары старых светильников. – Никто не спрашивал моей помощи в этот раз? Что вообще слышно сегодня из большого мира, мира событий и бодрых лиц? Знаешь, без него скучно безмерно. Новости есть?
– Ничаво и не слышно, милсдарь, большой мир слишкома далеко со своими событиями, а в малом – ничаво. Токмо патрульные заходили чекушку пробить, дюже у нас тихо сегодня-то, милсдарь, для вас.
Чародей хмуро улыбнулся, усаживаясь с краю все той же стойки. Выговор местной деревенщины резал его изнеженный общением с друидами слух, но Вильгефорц, к своему большому разочарованию, понял, что компания ему все равно нужна. Хоть какая. Говорить хотелось, хотелось бы и слушать, да не было рядом подходящего для такой простой службы человека. Желторотая ребятня, пропахшие застаревшим потом батраки и их сморщенные под тяжестью жалкого существования жены. Им нечего рассказать, никаких новостей и событий вокруг, в застывшей грязи тягучего времени. Серая жизнь серых людей, гниющих и внутри, и снаружи мага интересовала мало.
Приторно сладкая медовуха – единственное, что можно было пить в этом заведении, не опорожняя желудок в болезненных конвульсиях после. В этом чародей убедился на своем опыте. Ее Вильгефорц и брал, прячась в тени дальнего столика или у самого крайнего местечка возле продолговатой стойки, покрытой порезами от ножа и ногтя. Начинающий чародей остановился неподалеку от родного Ковира, в глухом местечке со странным коротким названием, местечке, полнившимся непроходимыми лесами и ютящимися в них деревенскими дурнями, сбившимися в кучу.
– Когову-то не тгогшш мою, говогрю, возьми чаво с саду, да хоть обожрися, – прошипел исковерканный неприятным недугом голос. – Она мне еще сгодигтся, а ты ее ножичком хошь.
– Да на что? Стара уже твоя корова, как и ты, пердун проклятый. Того и гляди издохнет, устала в сарае солому жрать! Смерти твоя корова ждет! Ни молока от нее, ни телят, ни пользы какой, один убыток. Давай зарежем ее и сожрем уже, пока мясо совсем не пропало. Надька его засолит, итак жесткое будет, а уж если закатать сейчас по…
– Не тгогшш мою когову! Сам тебя закатаю, сопляк! – вновь взвился старик с перекошенной челюстью. – Я с ней всю войну пгошел, гщенок!
Маг грубо хмыкнул, начиная поданный ему стакан. Сомнительно. Война здесь прошла давно, коровы редко живут так долго, потому смелое заявление показалась ему весьма сомнительным. Корчмарь протирал все ту же кружку, вперив взгляд вперед, к занятного вида спорящим. Пропитый до кончиков волос старик с изуродованной нижней частью лица хлебал пустой бульон, то и дело роняя жирные капли из беззубого рта обратно в тарелку. Напротив него, освещенный танцующим на ветру пламенем свечи, сидел его не то младший сын, не то взрослый внук, уговаривая родственничка смерить дурость и согласиться с его вполне правильным предложением.
– У старого Брома клюка под столом, вона как он цепляется за нее, шалопай дряхлеющий, – шепнул корчмарь чародею и всем мужланам, что собрались неподалеку. – Глядите, милсдарь, ща как вдарит своему щеглу, тот аж упадет.
– Тоды и мы тут все упадем. От смеха, – отозвался очередной посетитель полушепотом.
– Кабы Бром и нам за то не вдарил, – прыснул такой же дряхлый с виду старик из дальнего уголка.
Глядеть и ждать долго не пришлось, дед все же вдарил несчастному щеглу. Неожиданно прытким рывком он достал из-под стола изогнутую клюку и хорошенько врезал юнцу, решившему поговорить с ним о столь тонком деле, как раздел старой коровы. Парень ошарашенно пошатнулся на скамье, держась за свой стремительно краснеющий лоб, но после вскочил с места, он было замахнулся на деда крепкой рукой, но тут же отпрянул от него, поправляя сбившуюся рубаху. Вильгефорц, успевший ополовинить выданный ему стакан крепкой медовухи, надменно прыснул себе в кулак.
Да, еще неделя в этой потерянной в лесной чаще дыре, и он начнет выражаться так же, как местная деревенщина. Вот уже и смеется над их постыдными забавами, подхватывая нарастающий хохот толстопузого корчмаря со страшным ожогом. Лицо молодого чародея посветлело, глаза его непрерывно следили за происходящим вокруг. Полумрак скрывал все уродство помещения, перцы и чеснок висели на стенах, нанизанные на длинные черные нити, на столах кое-где лежали венки из свежих цветов… Мимо посетителей сновала тощая собака, борзая, может, помесь борзой и дворняги. Должно быть, сбежала из барского дома и потерялась в лесу когда-то давно, теперь вот вынуждена побираться у столов, выпрашивая у местных пьяней объедки.
– Подлей стаг-гхику, милок, – потребовал защитник коровы, показывая корчмарю опустевшую миску.
Корчмарь вышел из-за стойки, старик потянулся к нему. Жизнь кипела вокруг мага, и он безрадостно смотрел по сторонам. Стыдно, а ведь Вильгефорц даже запомнил эти пустые лица и их неблагозвучные имена. Тот, что сидит теперь почти напротив – Лоттар. Чародей залечивал недавно его рваную рану, полученную на стройке. Просто промыл да зашил чуть кривовато, прочитав одну из давно забытых друидских молитв, чтобы батрак прибавил пару лишних монет за «волшебство». Бабка у входа – Корра – дряхлая мать корчмаря, ей Вильгефорц продал целый мешочек сушеной крушины. Втридорога, из рук профессионала же, самые отборные листы, найденные у самого берега.
В цивилизованном мире Вильгефорц был лишь начинающим чародеем, учеником без наставника, здесь же – милсдарем лекарем, всемогущим волшебником и безгранично мудрым старым магом. Кормили его хорошо, в рот заглядывали с благоговением, платили много, комнатку выделили теплую, как самому почтенному из своих немногочисленных гостей. Он дезертировал, сбежал с поля боя в самый разгар баталии, и теперь должен был бежать от последствий своей трусости сюда. Вариант ведь не худший. Дожди размыли дороги, и бег пришлось приостановить в этом странном местечке на тридцать-сорок жилых домов, пару полей, сырых бань и пропахших дерьмом конюшен. Деревенька попалась большая, после войны таких уже и не сыскать.
Глиняные кружки, наполненные и пустые, бряцали вокруг. О стол, друг о друга, о головы собутыльников. День медленно клонился к середине, рабочие слетались сюда, спеша забыть трудное утро, и корчмарь горделиво расправлял плечи, смотря за тем, как посетители жадно поглощают стряпню его толстощекой старшей дочки. Вильгефорц заказал для себя большую тарелку жареной свинины с картошкой, не без удовольствия отмечая, что блюдо ему вручили самое праздничное из тех нескольких, что имелись на кухне. Чародей подал официантке монетку, коротко улыбнувшись, а после откинулся назад, осторожно оценивая ее удаляющуюся фигурку.
Обрюзгшие бедра тряслись при ходьбе, это видно даже под неимоверно длинной юбкой, по пухлым ручкам текли капли пота, а пояс на талии стремительно развязывался под напором бесформенного живота. Женщины у него не было уже давно. Очень. А ведь молодое еще тело требовало ласки, плотского выражения не то симпатии, не то чего еще более глубокого, чем простая приязнь. Только этого молодой чародей не знал, никогда не чувствовал прежде. Его влекло к дамам лишь с биологического ракурса влечения, ради удовлетворения одного из низших инстинктов всесильного человека – властителя природы, что иногда, бывало, все же забирала свое из его точеных рук.
Да, даже такая сейчас ему сгодится. Крепкая, потная, тяжелая и стонущая в его руках. Лишь бы была, лишь бы чувствовала… Из дум о прекрасном поле мага вывело только появление новой его представительницы. Дверь, отделявшая корчму от промозглой улицы, была щедро увешана вениками и венками с внутренней стороны, украшения вздрогнули под напором. Петли скрипнули, на пороге показалась миловидная девчушка, чьи светлые глаза ярко поблескивали в полумраке принявшего ее помещения. Она смущенно поджала губы, понимая, что молчание, наступившее вокруг, вызвано ее тягостным всем здешним выпивохам присутствием.
Молодость и свежесть – для них словно порок. Напоминание о том, что утеряно, о том, что уже никогда не вернется. Беззубый старик улыбнулся, старая Корра пробухтела что-то себе под нос, рассматривая знакомую соседскую девку, а корчмарь кивнул. Повеяло холодом. Девушка не медлила, в три-четыре широких шага она добралась до корчмаря, угрюмо протиравшего все ту же кружку.
– Здесь ли… – запнулась она, явно смущаясь, восстанавливая ритм сбившегося от быстрой ходьбы дыхания. – Здесь ли милсдарь чародей?
– Вона жеж он сидит, милая, – кивнул ей мужчина, не задавая лишних вопросов только пару коротких секунд. – Совсем что ли сплохела твоя мамаша, да?
Привычная для провинции бестактность. Девушка не ответила, резко разворачиваясь в указанную ей сторону. Тут маг и смог разглядеть ее лучше, чем в первые секунды появления. Тусклый свет свечи не мог раскрыть всей красоты незнакомки. Немолодая по меркам этой глуши, двадцати двух или двадцати трех лет. Длинные пшенично-русые волосы девушка не убирала, те свободно спадали на ее широкие плечи, касаясь упругой чуть плосковатой груди. Грудь была прикрыта удивительно белой рубахой, в таких обычно спят, не бродят под дождливым холодным небом. Под светлыми глазами залегли тени, щеки осунулись так, словно хозяйка не ела несколько долгих дней. Сверху на девушку был наброшен тонкий дорожный плащ, а сапоги на тощих ногах ей явно не принадлежали.
Вильгефорц сразу понял, что незнакомка очень спешила его найти, ее нужда сильнее, чем у многих. Девушка повернулась к молодому магу, смущенно покусывая пухлую нижнюю губу, отводя взгляд ясных голубых глаз. Необычно светлых, точно корка льда над самым чистым в мире озером, точно ясное летнее небо после бури, точно свет, что ждет тебя в конце земного пути. Чародей приосанился, ловя себя на мысли о том, что он находит девушку очень миловидной в своей праведной застенчивости.
– Мне нужна ваша помощь, милсдарь, – начала незнакомка, аккуратно присаживаясь рядом. Она все ждала, что чародей представится, скажет хоть слово, да только не могла выдержать молчания дольше нескольких секунд. Говорила, пока маг медленно жевал кусок свинины. – Моя матушка сильно болеет, милсдарь. Третий день не ест и не спит, не может... У нее боли, страшные боли, она хватается за живот и жалобно вскрикивает, пальцы кусает до крови, чтобы не шуметь...
– Где твоя матушка? – с напускным раздражением спросил Вильгефорц, делая вид, что ему совершенно наплевать на услышанное. – Далеко отсюда?
– Нет! – воодушевилась незнакомка, подскакивая на своем месте. – Совсем близко. Всего пара домов расстояния, мы на соседней улице живем, милсдарь… Прошу вас, о цене договоримся на месте, вы не останетесь в обиде, я могу обещать достойную плату.
Да, маг уже знал, что девчонка его не обидит. Незнакомка казалась девушкой состоятельной и воспитанной. Лицо ее не «красили» отметины оспы, одежды была чиста, а тоненькие сапоги – расшиты голубыми цветами. Вильгефорц старательно изображал недовольство, он отставил от себя полупустое блюдо и двинулся вперед, за девчонкой, спешащей вернуться домой со спасением.
Знала бы она, кого ведет за собой. Смерть, чуму, мор, человека, прогнившего сильнее всех вокруг. Грязь чавкала под ногами, девушка шла впереди. Она набирала темп, волосы ее, движимые холодными порывами ветра, танцевали на пути. Незнакомка оборачивалась, желая узнать, не отстал ли чародей, а тот думал лишь о том, что хотел бы сейчас держать ее за руку, за эти непослушные волосы, чтобы не потерять из виду.
Крестьянская дочка остановилась у одного из многочисленных, но разных домов. Вокруг низенького заборчика, окружившего домик, кое-где цвели желторотые подсолнухи, во дворе чинно гуляли рыжие куры, невзирая на льющий дождь. Аккуратная дорожка, выложенная гранитными плитами, вела от калитки к входной двери. Незнакомка осторожно пропустила мага внутрь, а после быстро захлопнула за собою дверь, словно боясь за оставшееся в помещении тепло.
Убранство разглядеть не удалось, стены быстро мелькали вокруг, пока маг бежал за прыткой девчонкой. Только каплю: синие стены, потрескавшиеся косяки и бортики, выцветшие плинтуса… Остановились не скоро, коридор казался слишком длинным. В этом бледном, тусклом свете зажженной у стола лучины ее лицо казалось самым аристократическим из всех виденных Вильгефорцом лиц. Скулы еле очерчены, брови – тонкие и выгнутые, а носик длинный, приподнятый, как у милейшей певчей птички. Такой ему сразу захотелось поцеловать, мягко, но ощутимо прикусив кончик… Чародей презрительно фыркнул, когда девушка подвела его к кровати больной матери. Он пытался избавиться от зова плоти и собраться, да только мысли текли не в то русло, то и дело меняя картинки двух оголенных тел в его взбудораженной голове.
– Она плохо ела, милсдарь, очень-очень плохо. Я уж и мясо, и пироги ей, и яйца варила, купила паштет из гуся, фруктов заказала, лишь бы немножко, лишь бы по кусочку… – шептала девушка, наклоняясь над больной, аккуратно трогая ее мокрый лоб. – И вот, вот, поглядите. Лоб холодный, а ведь был огненным! Огненным, аж обожжешься об него, такой горячий, милсдарь!
Маг не слушал. Мужчина без интереса глядел в лицо умирающей женщины, разглядывая черты схожести. Она сильно отравилась, может, наглоталась воды со спорыньей. О видениях или о бреде речи не было, но родные могли не разобрать лепета больной и не заметить важный симптом. Такие болезни легко лечатся в самом начале, сейчас же, спустя пару дней, дело осложняется, но решить его все еще можно. Вильгефорц знал как, главное только не тянуть с долгожданным ответом.
Он готов был достать из поясной сумки требующуюся настойку, но застыл, сверху вниз поглядывая на заплаканную девушку. С ее плеча съехала накинутая сверху ночная рубашка, взору предстал клочок белой кожи, точно жаждущей его теплых рук. Словно снег в горах, не тронутый ни ступней, ни взглядом человеческим. Ее кожа светилась в темноте, она плакала и кричала, повторяя одно и то же из секунды в секунду. «Прикоснись, прикоснись, прикоснись ко мне, я прошу тебя, сделай». Протянуть только руку, ощутить бархат и дрожь, легкое томление в жаждущей контакта груди, ответное желание и зов.
– Она поправится? – хрипло спросила девушка, со слезами на глазах поглядывая то на полумертвую уже мать, то на человека, вызванного сюда ради ее спасения. – Прошу вас, скажите мне правду, милсдарь, без утешений и надежд. Я хочу знать сейчас.
– Об оплате… – ответил маг только тогда, когда девушка подтянула рукав вверх, пряча кожу под тканью. – Чем вы вообще намерены платить?
– Деньгами, – без тени удивления произнесла незнакомка. – Деньгами, милсдарь. У меня есть небольшой…
– Оставьте себе то, что у вас есть, – холодно заметил маг, поигрывая пальцами в воздухе. – Материальные блага меня не прельщают, они – малозначительны и непостоянны в своей обездвиженности.
– Вам нужно нечто, что находится в постоянном движении? – непонимающе спросила девушка, утирая глаза рукавом. – Если вы ищете лошадь или мула, то я найду для вас что угодно… Соберу яиц, мяса, трав, овощей… Только бы моя бедная матушка…
Незнакомка осеклась, заметив в глазах мага странные искорки. Она осторожно пригладила волосы, точно испугавшись его сверкнувших в полумраке очей. Девчонка начала понимать. Грудь больной вздымалась быстро, веки ее слегка подрагивали, а губы то и дело открывались в попытке зачерпнуть больше воздуха. Мать походила на дочь весьма смутно, только носиком и разрезом несомненно светлых за веками глаз. Девушка щурилась, разглядывая умирающую, за спиной ее виднелась старая масляная лампа, которую незнакомка отчего-то не решалась зажечь.
– Как тебя зовут? – поинтересовался маг будто между прочим, невзначай.
– Сашко, – ответила девушка нехотя, но быстро. – Александра, милсдарь, но в честь отца все зовут меня Сашко.
– Прекрасно, Александра, – промычал Вильгефорц, рассматривая то пол, то потолок, то противоположную больной стену, понимая, что отца девчонки уже нет в живых. – Прекрасно… Я хочу тебя, Сашко. В уплату.
Мерзкие требования он выложил резче, чем сам намеревался. Может, сказалась медовуха, может, смелость воскресла сама собой, только слегка подтолкнутая жадностью. Голос его был громким, отчаянно громким, от такого не сбежать даже в отчаянной попытке уйти и спрятаться. Девушка долго смотрела на чародея, смотрела молча и холодно, обдумывая тяжесть оброненных им слов. Лучина на кухне трещала, свеча рядом с кроватью – нет. Пламя ее было ровным, горячим и тусклым, свет падал неровно, крошась полубликами и тенями на лицах трех молчащих собеседников.
– Это… Это все неудачная шутка? – спросила девушка тихо. – Так нонче развлекаются в ваших кругах?
– Так люди развлекались издревле, – ответил ей «представитель иного круга». – И мои требования не слишком высоки. Одна ночь, не больше и не меньше одной ночи, и ваша дорогая матушка вновь сможет…
– Прочь, – шепнула девушка, сжимая пальцы в кулак, тиская руку больной в своей. – Убирайтесь. Отсюда. Немедленно.
Слова она чеканила хорошо, звонко, те отлетали от потолка и падали ровно гостю на голову. В голосе слышалась злость, самый яркий ее оттенок. Вильгефорц улыбнулся, и сквозь губы его сочилась слепая ярость отвергнутого предложения. Ничем не прикрытая, яркая, словно солнечный свет, что никогда еще не заходил в этот жалкий по меркам большого города домишко. Девушка молча опустила голову, ее небесно-голубые глаза следили за сапогами не спешащего уходить мужчины.
– Я не люблю тратить свое время зря, – процедил чародей сквозь зубы, делая настойчивый шаг вперед. – Оно дорого стоит.
– Дорого? Как недопитая чарка, что вы бросили в корчме или кусок картошки на грязной тарелке? – поинтересовалась Сашко грубо. – Выставите мне счет и убирайтесь отсюда, пока я не позвала собак, милсдарь.
В доме и правда пахло псами, и чародей не решился рискнуть, чтобы проверить, действительно ли они так страшны. Конечно же, можно успеть сложить верное заклятье и опалить собакам хвосты, но ведь поднимется шум, село загудит, как разворошенный улей, и пчелы-труженники обступят его – злостного нарушителя, голодного шершня со всех сторон. Чародей хищно облизнул нижнюю губу. Нервно и недовольно, а после заставил себя развернуться на каблуках, чтобы с грубым цоканьем пройтись до входной двери. Дождь лил, лить не переставал до самой ночи, и треск от его мерного и горделивого топота не стихал до самого рассвета.
***
Тучи убрались вместе с дождем, а солнце, словно набравшее сил за время недельного отдыха, нещадно сушило окрестные дороги. И лучше бы грязь оставалась вязкой и липкой грязью, не оборачивалась криво застывшей глиной, мешая проехать снующим туда-сюда телегам. Солнце палило все утро и весь день. Корчма пустовала, даже корчмарь вышел из-за стойки на пару часов, велев дочери следить за прилавком и двумя-тремя гостями в зале, не давая им спуску.
На погребении звонких песен не поют, а поминки состоятся только завтра. Сегодня – утро скорби и день скорби, сегодня хоронят знакомую всем местным жителям старушку – Марьяну, старушку сорока девяти лет. Болезнь ее так и не отступила, а приезжий чародей так и не помог с диковинной хворью. Единственная оставшаяся в живых дочь из шести ее любимых детей, ушедших на войну, никому не рассказала о том, что Вильгефорц просил у нее в уплату своего недолгого, но запоминающегося визита.
И славно. Народ здесь излишне серый, но сплоченный. Трактирным крысам недолго собраться вместе и показать нерадивому гостю, как они рады его неожиданному визиту, насколько самоотверженно готовы выполнить требование. Вильгефорца на похоронах не было, но он смотрел на процессию в мутное окно, покрытое толстым слоем копоти. Старушка за соседним столиком рассказала магу о том, что братья Сашко «перемерли» на войне, отец ее пропал без вести пару лет назад, когда ушел на последнюю охоту за кабанами, старшая сестрица бежала в город и померла там, в борделе, а единственная оставшаяся в живых тетушка прибудет со дня на день. У ее семьи два пшеничных поля, несколько человек в подчинении, доход от скромного имения, торговые договора…
– Осталося токма мужика найти ей для счастью полного. На такую-то девку, пущай и староватую немногося и тощую, да найдется свой мужик. Со стальной хваткой, штоба девку не распускал особо!
Но «девка» не казалась Вильгефорцу распутной уже сейчас. Он не спал той ночью, когда получил отказ, не спал, думая о небесном свете ее заплаканных глаз, о ярких красных молниях, прорезающих белки глаз. Хорошо, что слез в них не было, хорошо, что Сашко хватило духа сдержать их после услышанного. Жалость не идет ни магу, ни мужчине, молодой чародей твердо в это верил, не позволяя себе даже толики столь противоречивого чувства. И сейчас, смотря за тем, как толпа скорбящих медленно рассасывается, маг вовсе не жалел о свершенном.
Умерла и умерла, так будет куда лучше. Что ждало бы несчастную «старушку» - он знал. Бесцветная жизнь, второе замужество – неудачное, второпях, еще пара никому не нужных детей и смерть в мучительных родах. А несчастная дочка унаследовала бы жестокого отчима в мужья, насильно или по доброй воле – никто не узнает, ведь всем наплевать на ее желания. Один из пришедших сильно хлопнул Сашко по плечу, а Вильгефорц, увидевший жест издали, томно вздрогнул. Сильнее, чем ошарашенная горем девчонка.
По телу прошлась волна смешанных воедино чувств. Губы его сжались, меж бровей залегла глубокая кривая морщинка злости. Чародей громко стукнул кружкой о стол, прикончив вторую порцию крепкой и приторной медовухи. Мысли его теряли очертания и расплывались, нить их путалась, петляла меж картин и обрывалась в самом конце.
Девчонка. Со светлыми глазами, опухшим от слез личиком, с искусанной нижней губой. Девчонка, дрожащая у свежей могилы, скулящая о помощи, разбитая и сломанная девчонка. Она нужна ему. Нужна на одну ночь, на две или на три, нужна, он без нее не уедет. Дороги готовы, можно отправляться, поймать повозку или идти пешком, но маг все медлил и медлил, и сейчас, под градусом, он ясно понял, отчего.
Жара спала, солнце светило мягко, успокаиваясь к концу долгого дня. Шумная пьянь вернулась в свой кабак, корчмарь принялся тереть кружку, его толстая дочка – прыгать меж густо стоявших столов, а потерявшаяся псина – скулить, выпрашивая объедки. Сашко не сдвигалась с места. Она сидела у свежей могилы, подогнув под себя ноги, сидела, продолжая рыдать громко и протяжно. Одна, на прогретой отдохнувшем солнцем земле, в двух жалких метрах грязи от уже холодного трупа матери.
Вильгефорц сидел молча, продолжая смотреть в маленькое окошко. Светлые пряди девушки сбились, но она не подняла руку, чтобы убрать их с хорошенького красного лица. Александра не обращала внимания ни на что. Дрозды деловито скакали по высохшим веткам, неподалеку от девчонки устроилась голодная полевка, мышь медленно подбиралась к оставленному у могилы рису с вымоченным в воде изюмом.
Шел он точно в бреду, не помня ни единого своего шага. Один, второй и третий, навстречу ее дрожащим от волнения рукам. Корчмарь проводил мага недобрым на этот раз взглядом, что-то он чувствовал в его настроении, что-то нехорошее подсказывал разум… Да только тот ничего не сделал. Затушил свечи, запер корчму на ночь и ушел, забрав дочку и даже не оглянувшись в сторону кладбища, в сторону бледной фигурки с заплаканными очами.
Наверное, никому из них просто не было до нее дела. Чужой человек, какая-то соседская девчонка, лишившаяся всего на свете. Это – беда другого дома, пусть остается там, за ее дверью, пусть обсуждается чужими людьми. И сейчас, когда старая Корра увидела чародея, шатающейся походкой направляющегося в сторону кладбища, та не сделала ничего, ради ее спасения. Ничего, хоть и знала, чем это все это может закончиться для обоих.
Трава мелодично похрустывала под ногами, а сами ноги путались меж собой. Сашко не двинулась в сторону, услышав его шаги за спиной. Она все сидела, бездумно вперив взгляд вперед, к камню, что означал конец земного пребывания человека. Мысли девушки ушли далеко под землю, дочь пыталась вспомнить лицо умирающей матери, отчаянно пыталась запомнить ее хриплый в самом конце голос, надрывный смех. Только память подводила, образ истерся уже сейчас, а через несколько долгих лет он пропадет из ее воспоминаний вовсе, точно матери у нее никогда и не было. В ужасе Сашко пальцами сжала сухую траву, на которой сидела. Она обернулась ровно тогда, когда молодой чародей замер в жалком метре расстояния, спугнув голодную полевую мышь.
– Пришли позлорадствовать?
Ее голос звал к себе, но маг не ответил. Он и сам не знал, чего ради теперь явился. Не смеяться над ее горем, не для того, чтобы поглумиться над потерей гордой и упрямой девки, нет, не для этого. Но и утешать ее он не спешил. Чародей склонил голову на бок, словно любопытная птица, а после сделал глубокий вдох. Чего ради он явился сюда, так чего же все это ради?
– Она была хорошим человеком. Никому не делала зла, в отличие от вас…
– Я разве злодей? – спросил мужчина, качнувшись не то от порыва ветра, не то от услышанных слов, не то выпитого им алкоголя.
Девушка хмыкнула. Громко и надменно, так, как крестьянские девки делать это не умеют. Вильгефорцу показалось, будто напуганная девчонка ушла, оставив перед ним разгневанную фурию, не человека, но дух ненависти. Ее брови нахмурились, губы сжались в тонкую нить. Голубые глаза блестели странным стеклянным блеском, свет в них преломлялся, тени отплывали к краям радужек. Покрасневшие от слез щеки ввалились, и Вильгефорц, заметивший это, почти пожалел девчонку. Почти, ведь сказанное ею после заставило его забыть о любой жалости, о каждой капле сочувствия.
– Вы – мерзейший из всех господ, встреченнных мною, – прошипела Сашко, медленно, отчаянно медленно поднимаясь с земли. – Отвратительный спекулянт, для которого жизнь – ничего не стоит. О, я видела таких, как вы. Убийц с этими пробирающими до костей взглядами, видела таких! Но все они носили мундиры, служили своей стране во имя высшего блага. А вы что же? Не вступили в ряды ополчения? Нет. И я скажу вам, отчего. Не из гордости, нет, не потому, что подчинения для вас постыдно… Вы – трус, трус и садист, – продолжала она в запале. – Вы испугались войны и спряталась за деревьями, в нашем селении, чтобы избежать смерти в честном бою. Ведь прятаться, торговать жизненно важным по завышенным ценам, по ценам, которые невозможно заплатить – вот, на что вы способны. Милостивый маг? Чародей? – вопрошала девушка, скептически выгибая бровь. – Ха! Поверила… Овили вокруг пальца деревенских старух, да, верно, но не меня. Ваш потолок, это…
– Лучше заткнись, – прошипел в ответ Вильгефорц, чувствуя, что терпение его исходит. – Ты городишь чушь. «Цена, которую невозможно заплатить» – так ты называешь то, что прячешь меж ног? Думаешь, это стоит ее жизни?
– Если ваша честь не стоит и гроша, то мне плевать, но не смейте обесценивать мою в пример…
От ее слов маг точно пошатнулся. Сильно, ведомый в сторону, дальше и дальше, он тут же выпрямил спину. Нет, даже алкоголь не заставит его выглядеть в ее глазах столь слабым. Мерзавцем и подонком – ради бога, подлецом, что торгует жизнью – хоть каждую секунду нудного бытия, но слабаком, жалким дезертиром – нет. Ни сейчас, ни после. Никогда. Чародей скривил губы, решая, чем должен ответить на сделанный выпад. Медовуха – плохой советчик, и та все же дала ему свой плохой совет.
– Упрямая, тупорылая девка. Я покажу тебе ее цену, прямо сейчас и покажу.
Вильгефорц сразу понял, что ему даже не придется использовать те жалкие заклинания, что он успел выучить не так давно. Девушка слаба, слаба она была от рождения, а сейчас, под гнетом страшного события, это хлипкое тело справляется с функционированием даже хуже, чем обычно. Маг пьяно ухмыльнулся возникшему в голове образу, он не медлил, не делал коротких шагов, не бросал пустых взглядов. На землю накинулась тень ночи, а тень бесчестного, падшего чародея накинулась на несчастную девушку.
– Не тронь меня! – встрепенулась она лишь несколько долгих мгновений спустя, собрав в кучу мысли за то короткое время, пока маг успел разорвать ее выцветшую рубаху.
Клочки грязно-белой ткани летели вниз, девичьи руки отчаянно мельтешили в воздухе, взбивая его мрак вокруг. Чародей дышал часто и быстро, желание, что томилось в нем, нарастало от вспыхнувшего сопротивления. Такая хрупкая, оба ее запястья можно сжать одной только ладонью, можно переусердствовать и разом перемолоть кость в труху, можно уничтожить ее, растереть на пальцах, как мотылька, но прежде нужно использовать.
Нет, ее мать отнял не он. Болезнь. Глупая, но страшная и жестокая. Вильгефорц забрал только случай, возможность выздоровления, не больше и не меньше. Он – не причина, он – стечение обстоятельств, маг искренне не признавал своей вины, и слова девушки слишком больно ранили его самолюбие. Да, он просил ее о разрядке, но ведь это – так просто, так просто мужчине… А за боль душевную, за унижение моральное, чародей мог ответить лишь болью физической и тем же унижением, мог и ответил.
Сашко уже не кричала, его рука покоилась на ее тонкой шее. Маг прижимал девчонку к земле, срывая с нее остатки одежды, он наваливался сверху, но та все отползала назад. Тонкие девичьи пальцы цеплялись за траву, Александра комкала ее в руках и двигалась дальше и дальше, пока не врезалась в холодный и скользкий могильный камень. Осознание ледяными мурашками коснулось кожи. Он возьмет ее на могиле матери…
И секундное замешательство, перламутровый отблеск глаз, дрожащие губы – вот, что дало ему время. Маг прижал жертву к камню, требовательно и больно, девушка пискнула в его руках. Теплые губы прильнули к другим теплым губам, Сашко дернулась, но уйти уже не смогла. Она не пыталась укусить мага, только тряслась, тряслась, сжимаемая его пальцами, пыталась прикрыть грудь, пыталась отвести взгляд, пыталась исчезнуть, раствориться, оказаться в том гробу, что подготовлен был для другой покойницы.
Вильгефорц спешил. Он не любил этого в столь краткий миг «любви», но сейчас, под покровом ночи, в сложившихся обстоятельствах, не мог позволить себе посмаковать прекрасный момент. Несмотря на выпитое, маг был готов. Ему оставалось только бегло расправиться со шнуровкой на собственных штанах, опустить вниз руку и направить самого себя вперед, к сухому, не желающему его телу.
В деревнях с девицами не ведут бесед о том, что происходит на брачном ложе, но Сашко слышала об этом украдкой. Пару слов из беседы двух трактирных пьяниц, пару – из отцовской спальни… Картинка складывалась в голове сама собой, смутная и размытая, точно сквозь грязное окошко. Вильгефорц же позволил пазлу собраться окончательно, первое же его движение выбило из Сашко иллюзию сказочности столь запоминающегося в жизни девушки события.
Боль была резкой, такой девушке испытывать еще не приходилось. Странно было чувствовать, как чужим весом тебя придавливает к холодной могильной земле странно было ощущать тепло его кожи, странно было не бояться этого, но ненавидеть неясное ощущение боли, беспомощности и колючей злости, сочащейся изо рта, из носа и из глаз.
Сашко хотела закричать, но Вильгефорц заткнул ее ударом по щеке. Его крепкая ладонь оставила ссадину на ее скуле, девушка прикусила язык. Маг вошел в нее резко, ему и самому стало больно от сухости ее мягкой плоти, но желание жгло изнутри, подгоняя все быстрее. Никакой ласки, никаких поцелуев. Он кусал ее шею, кусал и оттягивал тонкую кожу, заставляя девушку хлопать глазами и вздрагивать, заставляя ее скулить и пытаться вырваться. Пытка длилась не слишком долго, можно было посчитать секунды, можно было запомнить, сколько ему хватило толчков, почувствовать, как долго у молодого, у пылкого чародея не было женщины… Только Сашко не могла думать об этом.
– Сука… – шипел он, пока девчонка роняла слезы злости. – Маленькая сука, сука, сука. Сука! Вот чего ты стоишь, вот… Пары стаканов медовухи и удара по лицу.
Кровь текла по ее бедрам, капала на могильный камень, засыхая не то бурым, не то алым пятном в темноте. Александра молчала. О, даже сейчас она могла бы подобрать для чародея тысячу колких слов, только все они застревали в ее опухшем горле. Смерть, насилие, грязь и болезни… Мир девушки полнился самыми гнилостными событиями. Все больше и больше, плотнее они забивали тягучую жизнь длиною в жалких двадцать три года, отец и мать, братья и сестра, ее оставили все на свете, Боги отвернулись, соседи – закрыли глаза. Она уже не кричала.
Маг не вышел из нее, чтобы кончить. Он зарычал, точно дикий зверь, воспевающий собственную победу, подался вперед, ближе к побежденной жертве, задрожал, точно в болезненной судороге. Его теплые руки сильнее сжали девичьи бедра, пальцы проникали словно в самую ее суть, в душу, вглубь дрожащей личины.
– Нужно было соглашаться.
Рядом с нею лежали разорванные вещи, позади – могильный камень с именем и одной только датой. Чародей ушел, не сказав больше и слова, девчонка в жгучей тишине ночи даже не пыталась открыть глаз. Ведь в них бы, в голубые и чистые, смотрели холодные белые звезды. Их бесформенные тела плыли вокруг, земля, движимая в бесконечных просторах, меняла направление, а мир, окруживший Сашко со всех сторон, сузился до одного только камня, лежащего на холодной уже могиле.
***
Солнца не было, не было и дождя. Облака роились вокруг, точно трупные мухи, готовые к трапезе, а деревушка, затерянная в лесной глуши, гудела. Не вся, но единственная корчма ее – да. Местную красавицу нашли на улице голой и заплаканной, с синяками на руках и щеках, с болью во взгляде. Люди спешили поделиться друг с другом догадками, каждая из них имела место, каждая новая была хуже предыдущей.
– Голую так и нашли, да, да, – с упоением рассказывала дочь корчмаря, подавая кружку очередному пьянице. – Да лежала тама возле мамки ейвойной, глаза чистые, как стеклянные что ли, моргает редко-редко. А сама губы-то открывает вроде, да молчит, только хрипит немножечко.
– И ничего не рассказывает?
– Не, куда там, – отмахнулась девушка, ставя на поднос пустые миски. – Молчит, аки рыба на суше. Уж дня три прошло, а она все молчит, за коленки хватается да дергается взад да вперед, как полоумная.
– Снасилили ее, не иначе, – пробубнила старая Корра, тряся пальцем. – Тот милсдарь чародей! Говорю я вам…
– Слышали, бабуся, слышали, – отмахнулся корчмарь, украдкой крутя пальцем у виска. – Молодой маг позарился на нашу Сашку, а сам убег в ночи, верим… Да с ума она сходит, не иначе, одежку на себе рвет, мечется вона, всех же потеряла сиротка… Мужика девке надо! Пущай тетка поищет.
– На такую девку мужик свой найдется, – прошептала старуха, пытаясь решить для себя, могла она в ту ночь помочь несчастной, остановить мага и вернуть домой. – На такую… На такую – да, найдется.
Копыта вороного коня вязли в грязи, не все дороги в лесу успели просохнуть. Зверь пробирался вперед, всадник сидел на нем твердо, в наплечном мешке его бряцали колбы со снадобьями. Пот тек по шее чародея, пальцы все сильнее и сильнее сжимали поводья, и боль, вызванная давлением, не могла его отвлечь. Вильгефорц украдкой вынул из кармана бегло составленную карту, крестиком отметил покинутое село, решив, что появится здесь снова. Хорошо, что небеса сегодня были серыми и угрюмыми, хорошо, что за ними не видно ни клочка холодного неба. Голубого неба, чистого, как ее светлые очи, чистого… Непорочного и теперь.
