Some legends untold

Грохот копыт, падение, стон. Перед глазами лишь темнота. Криков не было слышно, потому что некому было кричать… Страх отступил, осталось только осознание, колоколом бьющее под коркой беспокойно соображающего разума. Они вырывают языки, используя до красна раскаленные щипцы, они избавляют от пальцев, мажут царапины раствором из соли и ромашки, обещая, что так дольше не будет заражения. Они вымазывают лица пленников медом, сажают их к огненным муравьям, не давая даже закрыть глаза... Нет, эти сказки не врут, и даже самые дикие россказни имеют под собой твердую почву из фактов, пусть даже приукрашенных или искаженных. Эльфы – длинноухие дикие животные, им не чужда жестокость, не просто не чужда, но... Приятна, жестокость – грань их звериной натуры, часть естества. Бьянка знала об этом не из болтовни беззубых старух, не по историям бравых воинов и пленных солдат, лишившихся рассудка под жестокими беличьими пытками. Она видела все своими глазами, видела много лет подряд, много лет чувствовала на своем теле и терпела, пока не пришло долгожданное избавление. Руки, скованные теперь за исцарапанной брусчаткой спиной, отчаянно ныли, следы от впивающихся в кожу веревок начинали болеть. Столб, к которому ее привязали, стоял посреди широкой темной палатки, вдалеке за стеной горела пара сальных свечей. Пламя мелко дрожало, но ветра внутри не было, воздух пах пылью и сыростью, воздух стоял на месте, обволакивая пленницу облаком то находящего, то отступающего ужаса. Обычно полог отбрасывали вверх, даже оставляли на ночь, чтобы растопить костер и прогреть помещение, но теперь он оставался опущенным. Лишь пару раз к пленнице заходила темноволосая эльфка, держащая в руках не то нож, не то кинжал. Бьянке вручали стакан воды, и девушка как могла подтягивала его ко рту ногами, половину выливая на себя. Пленница не должна была сбежать, и призрак свободы не должен маячить перед ее слезящимися глазами. Бьянка уже не могла двинуться, она только озлобленно смотрела вперед, плотно сцепив побелевшие от напора губы. Ноги ее были скованны меж собой, руки привязаны к неотшлифованному столбу. Скоя’таэли радостно шумели снаружи, многие из молодых воинов подходили к палатке вплотную, стояли у входа, шептались, приподнимали тяжелый полог, заглядывали внутрь и тут же отодвигались назад, пряча любопытные лица и закрывая ладонями растянутые в улыбке губы. Должно быть, люди в этом лагере задерживались редко и ненадолго, их быстро сажали в те самые муравейники на окраине лагеря или просто сбрасывали к изголодавшимся гулям в овраг. Бьянка, зная о том, что может выдать врагу ценную информацию, предпочла бы разделить их незавидную участь и умереть как можно скорее, но пока лишь притягивала к себе любопытные взгляды молодняка. Прошел день или два с момента пленения, Бьянка не могла угадать точно, сколько томится здесь. Роше отправил ее на задание, а Бьянка его провалила, попала в засаду, потеряла как минимум одного своего бойца и упала под копыта обезумевшим от свиста стрел кобылам. Губы болели от давления, на них чувствовались следы собственных зубов, кусавших с особым старанием. Она помнила только ночной шелест листвы, цокот бьющих землю копыт и внезапно зазвучавшую неподалеку флейту. Слишком знакомый был напев. Вихрь стрел, звон дрожащих в танце лезвий, топот отступающих соратников и крики голодных до людской крови белок. Она помнила этот вечер смутно, без подробностей и ненужных сейчас деталей. Временами к Бьянке возвращалась полученная боль, она стучала ее по виску, напоминая о случившемся, и девушка болезненно щурила глаза, позволяя себе приглушенно шипеть от обиды. Только теперь придется чуть потерпеть, сжать зубки еще сильнее. К ней шел гость, и на этот раз новый. Молодые эльфы, стоявшие у входа, вдруг раболепски затихли, точно губы их вмиг стянулись одной тонкой черной нитью, не позволявшей больше говорить. Бьянка следила за тем, как вычерченные на темно-зеленой ткани силуэты скрываются где-то вдали, как один из них – крупный, плечистый и прямой – отделяется от толпы полупрозрачных теней. Она уже знала его хозяина, знала, и не могла сбежать, как бы этого ни хотела. Йорвет. Живая легенда, сердобольный беличий бог, мастер засад, позволявший себе вполне человеческую жестокость… Красная повязка, закрывавшая потерянное в битве око, была грязной и потускневшей, за спиной командира виднелся опустевший колчан, на поясе висела старая рапира. Единственный глаз мужчины источал почти осязаемый холод, презрение и нескрываемую злобу взгляда, перчатки его заскрипели: эльф сжал кулаки. Узнал ее, собачку Роше, хранительницу его вдаль уходящей чести, последнее напоминание вчерашних побед. Самодовольную улыбку Йорвет позволит себе чуть позже, не сейчас, когда пленница напугана им, когда еще не знает, что потеряет через несколько суток. – Ты – мертв, – прошипела в бессилье Бьянка, старательно пытаясь изобразить неприятное удивление на запачканном кровью и дорожной пылью лице. – Нам доложили, что ты, наконец, погиб при осаде. – Ха, люди… Свято верят во все, что услышат, – почти спокойно прошипел эльф в ответ, прощупывая карманы в поисках трубки. – Это ты уже мертва, Dh’oine, не путай. Мне осталось только решить, когда все это закончится. – Решать что-то теперь тебе выпадает редко, остроухий. Тебя изгнали из Аэдирна, – ответила пленница, чувствуя, что злость подтолкнет эльфа справиться с нею быстрее. – Пинком под тощий зад, как надоевшего старого пса. А ты все ошиваешься рядом… Противно смотреть на то, чем ты стал. – А Роше тебя не вышвыривал, Dh’oine? – спросил Йорвет, не оставаясь в долгу. – Что Роше здесь забыл, а, Beanna? Хотел вспомнить былые деньки и поймать меня? Нет, Вернон не так сентиментален, он не станет гоняться за призраками прошлого. Скажешь сейчас, так умрешь быстрее. Врет. Йорвет не подарит ей скорое избавление, только не ей. Девушка прикрыла глаза, чувствуя, что выбить его из равновесия будет гораздо сложнее. Свечи за спиной продолжали трещать и плавиться, посетитель не отворял палатку всем на обозрение, ждал, тянул. Жестокая забава его успокаивала. Эльфы – прекрасны, эльфы – прекрасны, твердили мечтатели вокруг… В старинных детских сказках, в мечтах босоногих деревенских девиц, ждущих принцев. Если бы они только знали, на что способны остроухие звери, если бы видели их слишком звериный для таких ровных зубов оскал. Бьянка моргнула, взгляд ее светлых глаз скользил по лицу давно знакомого оппонента. Морщинка стала глубже, кусочек шрама побелел, неровная темная бровь нахмурилась. На ухе эльфа виднелась свежая царапина, на шее – следы зубов, следы бурной ночи. Нет, время его не щадило. Ни безжалостное время, ни жестокая жизнь. Тот, что украл у Бьянки беззаботную юность, выглядел куда лучше, тот был прекрасным на первый взгляд. Только сколь притягательным может оказаться существо, способное на то, что делали с нею? Девушка на секунду вспомнила его смазливое лицо, правильные черты, его самодовольную ухмылку, соломенные волосы и громкое, заставляющее трястись в волной накрывшем страхе «ко мне», звучащее и посреди ночи, и с самого утра. Бьянка вздрогнула. – Где мои люди? – Они все мертвы, – неспешно ответил ей командир белок. – На какой ответ ты еще рассчитывала? И действительно, вопрос глупый. Скоя’таэли людей не щадят, только особенно важные пленники доживают до следующего рассвета, только красивые, юные и свежие имеют незавидную возможность жить дольше всех остальных. Бьянка и сама когда-то ее получила, только рада, увы, не была. Мир сгущался за стенами палатки, теплый воздух пах застаревшей пылью, глаза пленницы слипались. Веки, ресницы, вымазанные в крови, казались слишком тяжелыми, но взгляд у эльфа был еще тяжелее. Бьянка нехотя отводила глаза, но не закрывала их. Полумрак мелко дрожал вокруг, и осознание медленно стекало по стенкам черепа, щекоча воспаленные нервы. – Кажется, среди них был совсем еще мальчик, а? Маленький человечек, лет пятнадцати, около того, – вспоминал эльф, сжимая в руках трубку. – Светленький. Как ты, я его почти пожалел, но ровно до того момента, как вспомнил, кому он служит. – Что вы с ним… – Не знаю. Я приказал перерезать всем глотки, но, – сделал паузу мужчина, набивая трубку не то табаком, не то дурманящей смесью сухих трав, – Те мои солдаты, что не участвовали в битве, очень уж хотели пострелять по живой мишени. Я не мог отказать им в удовольствии. Да и не хотел. Жаль, что воображение Бьянки не спало. Она видела эту жуткую картину за тяжелыми веками, видела, как беличьи стрелы с хлюпающим свистом врываются в тело Мальца, как тот кричит от боли, как пытается убежать, но не может. Эльфы не дают, эльфы играют в жестокую игру, скалят прямые мелкие зубки, смеются, пока ребенок, совсем еще ребенок не издает свой последний хрип. Им весело, если пленнику больно. Тот, что был смазлив и молод, проводил подобные вечера. Бьянка помнила, как он брал ее в охапку, сажал себе на колени у весело трещащего костра и шептал на ухо: «Смотри, смотри, девка, что случится, если я в тебе разочаруюсь. Смотри, как он дергается… Ой, а вон та грязная малявка хнычет, прямо как ты. Иди, постреляй с остальными, не сиди такой кислой в столь славную ночь». – Звери, – шикнула Бьянка в полголоса. – Да? – спросил Йорвет не то смеясь, не то сожалея о том, что услышал. – А как же вы, Beanna, как же? Думаешь, мы одни убиваем пленных врагов? Мои бойцы… – Звери, как и ты сам, – перебила его Бьянка. – Вы не просто убиваете, вы издеваетесь, калечите, упиваетесь тем, сколько имеете власти над слабыми противниками. – Приятно, что ты признаешь свой род слабым, Beanna , но ты же знаешь, что случается в резервациях для нелюдей. Знаешь, я вижу. Роше наверняка участвует во всех тех гонениях, как почетный мучитель. Об этом Бьянка уже не могла судить. Она не жила в рекреациях, в городах бывала только проездом, а слухам привыкла не верить. Конечно, пленница имела уши, она слышала тысячи рассказов о том, как эльфы и краснолюды бунтуют, злятся, как ненависть их кипит в огромном чугунном котле из взаимной с людьми неприязни. В Новиграде скоро начнут чистку, их нелюдей уже стерегут вечерами у ворот и домов, гонят из центра к окраине, не пускают в питийные и бордели. Бьянка слышала, но верить во все не спешила. Эльфы же жили прошлым, девушка помнила об этом слишком хорошо. Бывало, что ее прекрасный пленитель вспоминал о том, что случилось много лет назад, когда люди только-только прибыли на материк. «Мы пустили вас в свой дом, а вы… Гости так себя не ведут. Неблагодарно, мерзко, подобно самым диким варварам». В памяти сохранились лишь самые мягкие воспоминания, самые добрые его слова на этот счет. От страшных и громких Бьянка пыталась избавиться особенно часто. Йорвет молчал. Пленница не знала, чего ждет старый скоя’таэль, и гнетущая тишина давила на ее плечи все сильнее. Казалось, что эльф погружался в думы. Медленно, точно в холодную воду, что бодрит уставший днем разум и не дает мышцам окончательно потерять контроль над телом. Взгляд его потерял фокус, командир белок сжал губы плотнее, трубку он так и не закурил. Воспоминания проносились в его голове карминово-красным вихрем. Гордая осанка, присущая большинству «диких» Aen Seidhe, давно не красила фигуру Йорвета. Он устал, Бьянка видела: он устал скрываться в непроходимых чащах и ждать, когда люди придут в его жадные лапы. Пленница ничего не знала о его мечтах об оседлости, не знала о том, как они пошли прахом после предательства тех, кого он защищал. Все, что она видела сейчас: жаждущий пищи монстр, ждущий от нее раскаяния, пусть и показного. – Тебе не повезло родиться человеком в это время. – Ты не представляешь себе, насколько мне не повезло, – прошептала пленница в ответ и замолчала, только жажда скорейшего избавления развязала ей язык вновь. Эльф должен на нее злиться, он должен потерять контроль. – Верно делают в этих ваших рекреациях… Последнюю фразу Бьянка из себя выдавила, заставила губы, вымазанные спекшейся кровью, разжаться. Она не видела своего лица, а вот Йорвет видел. Бровь ее была рассечена, но кровь уже запеклась над шрамом, губы искусаны, щеки – выпачканы грязью при падении с коня. Когда Бьянка потеряла сознание, ее волокли по земле, от того на спине девушки теперь и горели царапины, ее не кормили, однажды лишь дали немного воды. Эльф уже тогда знал, для чего он тянет, мучает ее и ждет, когда пленница окончательно обессилит. – Верно? – спросил он, обходя ее со стороны, откладывая сжимаемую в руках трубку на стул, расположенный у стенки. – Что именно ты считаешь верным обращением? – спросил мужчина холодно, без неприязни. – Да все, – шикнула Бьянка в ответ. – Все равно вы скоро все передохнете, а кто наплодит новых, Йорвет? Белки? Их перебьют в лесах, бесплодных стариков – в городах. От вашего рода не останется ничего. Только слухи об остроухих убийцах. Перчатки его заскрипели вновь, но Бьянка уже не видела, как сильно эльф сжал кулаки. Пленница не могла догадаться о том, сколь правдивы были ее громкие речи, услышанные в одном из баров Вызимы. Каждый здравомыслящий эльф понимал, как близок конец их расы, как скоро закатится солнце над их многовековым родом. Молодежь поредела, Маргаритка выиграла их кровью землю для бесплодных стариков, мирно ждущих смерти. – В нашем лагере есть молодая девушка, – заговорил командир после долгой тяжелой паузы. – Ее зовут Милли. А раньше все вокруг звали Милочкой. Йорвет не спешил продолжать, и Бьянка догадалась о том, для чего использовалось эта сладкая кличка. Живое воображение вновь занялось излюбленной своею работой. Перед взглядом Бьянки словно предстала она, Милли. Высокая, стройная, светловолосая, не испорченная ни черной хворью, ни оспой лицо, глубокий взгляд и… Пошлый вырез неприлично короткого платья. – Эльфиек хорошо разбирают в борделях, ну не иронично ли это? Красивые, легкие, дольше молодые и свежие, чем человеческие самки… Знаешь, Beanna, некоторых из них покупают в пять или шесть лет, в десять начинают обучать, а с тринадцати уже продают, некоторых и раньше. Я слышал много таких историй, слишком много, чтобы верить в человечность людей. И в этом девушке не приходилось сомневаться. Она посещала бордели вместе со своим отрядом, и пока пьяное мужичье выбирало для себя приемлемое по цене «мясо», Бьянке оставалось только это самое «мясо» любопытно рассматривать. Потухшие взгляды, вымученные улыбки, замазанные пудрой синяки, совсем еще молодые лица. Пленница хорошо помнила одну, лет пятнадцати-шестнадцати. Худенькую, напуганную и плоскую, как мальчик. Ее отдавали в первый раз, за нее торговались, все повышая ставки, а после отдали кривозубому купцу, принявшему лишнего. – Много, – повторил Йорвет, печально вздохнув, точно чувствуя, что злость одерживает победу в битве над внешне холодным разумом. – Их используют, как скот. Используют, используют, пока не выкинут на помойку… – говорил эльф, сжимая кулаки. – Каждый получает то, чего заслуживает. Бьянка не думала, что хоть кто-то способен заслужить подобную участь. Она знала, какого это, быть использованной в самом гнусном из смыслов. Только правильность или неправильность сказанного сейчас волновала ее крайне мало, меньше всего остального. Задача была ясной – разозлить эльфа так, чтобы его терпение лопнуло, чтобы из-за маски холодности и жестокости показалось истинное его лицо – лицо хладнокровного убийцы несогласных, убийцы, готового броситься на жертву в любой момент. И казалось, что план ее работает, пленитель злится. Беличий командир замер. Бьянка не видела, но губы его дрогнули в кривой полуусмешке: нервной и одновременно чуть холодной. Йорвет на секунду замер, позже разжал пальцы одной руки, стянул с них перчатку. Эльф молчал, молчала и Бьянка, свечи дрожали где-то за спиной. Трубку мужчина оставил, она ему не понадобится. – Хочешь узнать, чего сама заслужила, трудясь во славу человеческого рода, Роше и мертвой Темерии? – Покажи, остроухий, давай. В ее голосе звучал вызов, а губы все равно дрожали. Девушка знала, что заслужила смерть, только умирать ей не хотелось. Она не верила ни в Вечный Огонь, ни в старых богов-хранителей, не знала, что ждет за чертой, означающей конец за закрытыми веками. Но разве может быть что-то хуже того, что происходило с нею при жизни? Тяжкое существование – как вакцина от страшной болезни – страдания, после некоторых событий, пережившему не страшно уже ничего. Он не сразу определился, девушка видела, как эльф колеблется с выбором. Должно быть, беличий командир не был уверен в том, что именно Бьянка успела заслужить за свою не такую уж и долгую жизнь. Йорвет закусил губу, с тихим мычанием зашел за спину пленницы, сбивая шершавое сукно с неровного пола. Он скрылся там, сзади, и Бьянке оставалось только вслушиваться в нарушающуюся тишину наскоро собранного помещения. – Жаль, что здесь нет пещер, правда? Лесистое местечко, к югу – равнинное, – говорил эльф сам себе, отвлекаясь. Свет потух, командир задул исстрадавшиеся за эти дни свечи. Палатка, пропахшая пылью и сухой травой, вмиг окунулась во мрак, благородный, дрожащий в ожидании «казни». Запахи точно стали острее, его шаги – громче, плавнее, бежать хотелось ярче, чем секунду назад. В шагах эльфа не было удовольствия, Йорвет этого не хотел, хотела лишь его ненависть, жгучая, злобная и дикая... – Ты спишь с Роше, верно? – прямо спросил он, положив руку пленнице на плечо. – Да как ты… – Можешь не отнекиваться, я все равно не собираюсь судить тебя за непорядочность или порочность. В конце концов, человеческая самка… От нее нечего ждать иного. Бьянка смолчала, чувствуя, что рука эльфа сжимается на ее плече, чувствуя собственную силу. Дыхание эльфа сбивалось, мысли пленницы прыгали от одного полюса к другому, и ей начинало казаться, что выговаривая «человеческая самка» эльф пытается устыдить не только ее, но и себя. «Убей же меня, Йорвет, давай… Или отпусти, если не можешь, дай мне уйти». Бьянка слышала о том, что бравый командир скоя’таэлей не так хладнокровно убивает детей и женщин, но надеяться на милость к себе не могла. Пособница Роше не заслужит в его глазах жалости. – Вот, что… И она не заслужила. Из стройного потока мыслей пленницу выбил удар, крепкий удар, пришедшийся ровно в челюсть. Скулы свело от боли, Бьянка прикусила язык, почувствовала металлический привкус крови во рту. Перед глазами плыли звезды, и девушка уже не видела, как свирепеет эльф. Он ударил снова, только в этот раз в живот, заставляя несчастную скрючиться. Пленница не успевала за ним, не могла узнать ответ на вопрос, что так и не всплыл в ее разуме: «убьет теперь, забьет ее насмерть?» Только командир не спешил избавлять Бьянку от боли. Она не могла ответить. Руки, заведенные над головой, связанные, затекшие, руки не могли дать отпор. Пленница не могла закричать, ей не позволяла кровь, скопленная во рту, не позволяла гордость, что вот-вот надломится, треснет, и осколками ляжет к ногам скоя’таэля. Все равно никто не придет на помощь. – Дрянь, – фыркнул эльф, когда Бьянка плюнула ему в лицо. Кровь не попала пленителю в глаз, как пленница планировала, но это уже… Что-то. Небольшая победа, как сказал бы Роше, небольшая, жалкая, но подстегивающая. И эльфа, впрочем, тоже. Йорвет выругался, пальцы его впились в ворот девичьей рубахи, вторая перчатка скрипнула, стоило эльфу потянуть ткань на себя. Девушка поняла это слишком поздно, когда взгляд пленителя изменился, когда улыбка с его губ сошла. Он хотел взять ее, Бьянка знала, скоя’таэли брали человеческих самок именно с таким выражением лица. Презирая и себя, и их, и целый мир, надеясь, что никто об этом не узнает, ведь в происходящем не было и грамма пресловутой чести «высшей расы». Она начала брыкаться только тогда, когда почувствовала, что бесстыдные руки эльфа пытаются сорвать с нее штаны. – Не дергайся, – прошипел Йорвет, встретив слабую тень сопротивления. – Ты только замедлишь процесс, ты же знаешь, что у тебя нет сил сопротивляться. Пленнице пришлось сжать губы, она не могла с ним не согласиться. Бьянке давали лишь воду, она сидела здесь, в полутьме, в ожидании каждого нового визита, любого шороха за пологом. И сил это прибавить не могло. Девушка закрыла глаза, чувствуя, как руки эльфа по-хозяйски скользят по ее телу, как они огибают ее сухие бедра, лишая пленницу белья. Аккуратно, не разрывая, так, чтобы Бьянка могла после их надеть. Она знала, для чего это делается: чтобы никто не узнал о произошедшем, чтобы и самому об этом быстрее забыть. Эльфы всюду кричат о том, что человеческий род им противен, только в итоге не брезговали ими после боя, а иногда и в самый его разгар. Бьянка сжала зубы плотнее, заставляя себя думать о чем-либо другом. Она надеялась, надеялась отчаянно и страстно, что никогда больше ей не придется этого пережить. Но, как это часто случается, надежды не оправдались, почва под ними оказалась болотом, утянувшим любой крик о помощи вниз, к самому дну. Эльф спешил, ему не хотелось ждать дольше положенного или греть себя мыслями о том, что это – лишь сон. Перчатка упала рядом, мужчина стянул ее одним резким движением, заставляя Бьянку сжаться еще сильнее. Он не ждал, только действовал. Первое движение вызвало в ней противоречивое чувство. Бьянка не знала, чего в нем больше: боли, отвращения или страха. Не перед Йорветом, нет, его она не боялась, но прошлое… Те зеленые глаза, что она когда-то видела каждую ночь, тот голос, что велел ей не отворачиваться, пальцы, будившие ее с утра. Новое движение пробудило воспоминание. Первое, второе, третье. Эльф, чье имя она так пыталась забыть, эльф, что брал ее так же, что не терпел слова «нет», мольбы «хватит». Только она все не могла заставить себя замолчать, будучи глупой изнеженной девчонкой. В этот раз Бьянка терпела, она чувствовала, как Йорвет набирает темп, как движения его становятся все грубее, как он отходит дальше и приближается быстрее, чтобы точно нанести ей «удар». Положение было неудобным, эльф не мог входить до конца, оттого двигаться только быстрее, с большей ожесточенностью. Нет, Бьянка чувствовала, что принести ей боль – не главная его задача, как бы тот ни пытался это показать. Глаз Йорвета был закрытым, девушка знала, что мысли его находились сейчас далеко за пределами темной комнаты, витали меж равнин, обращаясь к одному из знакомых когда-то лиц. Как и ее мысли. За палаткой слышались шаги, но войти никто не осмеливался. Бьянка молчала, эльф молчал, и только звук, созданный касанием двух взмокших тел, иногда разрывал тишину. Слезы отчаяния подступали к глазам, но Бьянка не давала им воли, она пыталась не думать, не мыслить, только ждать конца. И Йорвет позволил ему настать быстрее, чем девчонка ждала. Он отстранился, резко, закончив начатое уже освобожденной от перчатки рукой. Нет, для того, чтобы зачать дитя, он был слишком старым, но позволить человеческой самке хотя бы помыслить об этом все равно не мог. Пленница молчала, она не двигалась, понимая, что сказать ей совершенно нечего. Краска подступала к щекам, и означала она только злость. Пытаясь разозлить его и погибнуть, Бьянка нарвалась на нечто более неприятное, чем смерть, и горечь обиды путала ее мысли. – Мерзость, – шепнул эльф, вытирая руки и член о тряпицу, вытащенную им из пыльного тюка. – Какая же это мерзость, – говорил он точно себе самому. – Но именно такого ты заслуживаешь, Вeanna. Словно невзначай, забыв обо всем лишь из-за того, что себе позволил, эльф принялся спешно приводить себя в порядок. Перчатка вновь скрипнула на его руке, мужчина застегнул пояс, надменное выражение лица вернулось на положенное ему место, и атмосфера словно вернулась к тому, чем была. Палатка – только камера, не поле, на котором Бьянка в очередной раз лишилась чести. Не мир, полный отчаяния, не ее прошлое, не место встречи старой… Неверной… Родной. Закончив, эльф развернулся, чтобы бросить на нее не то довольный, не то виноватый взгляд, даже привыкшие к темноте глаза пленницы не могли узнать точно. Девушка обессиленно смотрела за тем, как он точно нечаянно роняет кинжал прямо у ног несчастной, оставляя ей дребезжащий на свету призрак свободы. В этом состоянии она не сможет убить кого-то из надзирателей, но выбраться поздней ночью, прорезав в палатке дыру – да, это будет почти легко, одолжение даст ей возможность. Знал ли Йорвет, что Бьянка не осмелится рассказать об этом никому из союзников или врагов? Нет, Вопрос этот мало его заботил. Только трубка в ту ночь так и не раскурилась, воспоминания заняли все свободное время, и теплый силуэт незабытой любви маячил перед глазами.