«Небезопасно хвалить предмет своей любви приятелю — стоит ему поверить твоим похвалам, он пойдет по твоим стопам.»
*** Стук стертых в дороге копыт, звон монет, шорох тяжелой поклажи. Очередная ночь в пути, боль в спине к концу дня, расплывающиеся круги перед уставшими глазами. Луи сжимал и разжимал затекшую ладонь, улыбаясь солнцу. Время тянулось медленно, день за днем оно замедляло ход все яростнее, точно издеваясь над ним по старой памяти. Еще полгода, всего полгода, пусть тяжких и долгих, но он все же сможет увидеть ее вновь, сможет прикоснуться к прекрасному, ощутить ее тепло, вспомнить это сладкое чувство... Нужно лишь подождать. Ему ведь все равно есть, чем заняться, кроме этих будоражащих воображение мыслей. Отец позволил юнцу править повозкой самостоятельно, пока сам сидел рядом, закинув ногу на ногу. Через полчаса они поменяются местами, и Луи сможет почитать под палящим солнцем пыльных зерриканских дорог. – А твои эти книжонки… Они могут научить предсказывать погоду? – спросил отец, бездумно поглядывая в чистое голубое небо. – Могут. Они могут научить творить погоду, если найти нужную главу. Или книгу, – добавил юноша уже тише. – Опасная ерунда, – произнес мужчина, протягивая руку за вожжами. Сегодня они должны были пересечь границу и обосноваться в колонне таких же странствующих купцов, чтобы вместе продолжить путь до следующей развилки. Отец хорошо знал, что тут его будут ждать старые знакомые, и ночь, проведенная в кругу их костра, будет безопаснее тихой и неспешной ночи в дороге. Луи загадочно улыбнулся, перескакивая назад, в старый скрипучий воз. Он устроился между двумя мешками кислых яблок и муки, в которой, кажется, оставалась спорынья. – Поспи немного, всю ночь ведь будешь слушать наши стариковские разговоры, – произнес купец. Пока отец хлестал лошадь, жалуясь на то, что отстает от графика, Луи украдкой тянулся к письму, спрятанному в страницах ярко-фиолетовой книги. Зося оказалась способной девушкой, несмотря на занятость в рядах монахинь, она все же находила время прочесть новый томик, сотворить из воздуха сладкую птичью трель, преумножить ягоды, собранные сестрами на досуге. Магия давалась ей легко, играючи, и Луи видел, что та приносит девчонке куда большую радость, чем смиренная молитва поутру. Думать о том, что Зося – одаренная чародейка – думать слишком поверхностно. Сложись ее жизнь иначе, попади измученная голодом веленская девчонка в Аретузу… О ней мог бы узнать целый мир. В глубине души Луи радовался тому, что мир остался в неведении, и единственным ее поклонником он может прожить хоть всю свою жизнь. В глубине души, там, за складками загорелой кожи, Луи гордился тем, что был ее толчком к любимому занятию, что он вдохновил подругу, обеспечил ее средством к реализации своих же возможностей, мирно дремавших в ее теле. Луи бережно развернул письмо, написанное в спешке. Почерк у Зоси был мелкий и круглый, это – первое, что дошло до него. Совсем недавно старая подруга нашла способ общения через расстояние во много миль. Дойдя до последней главы второго тома, она обнаружила там любопытное заклятье: светлая ворожба на крови. Получив всего несколько капель крови кого-либо, отдавшего ее добровольно, можно привязать к нему зверя, себя, что угодно, было бы желание. Крысу, собаку, жабу или почтового ворона, доставляющего письма, в конце концов. Об этом девчонка и рассказала Луи на их последней встрече. Юноша не сомневался, когда осторожно резал собственную ладонь. Он знал, что ничего плохого с ним не случится, только не по ее вине. Способная девчушка тут же притащила птицу, привязала ее к старому другу и принялась гонять ее по разным уголкам монастыря, заставляя прятаться в самых темных уголках замка. Ворон находил его всюду. В старом сыром погребе, забитом пыльными банками варенья, и в ухоженном саду за домом, и под крышей, на самом верхнем этаже. Ее ворожба работала, и работала безотказно. Пару дней назад Луи как раз получил свое первое послание, то, что теперь сжимал в руках. «Здравствуй! В письмах же не говорят «привет», да? Наверное, нужно быть официальной… Конечно, это не суть, но мне бы хотелось вести переписку на должном уровне. Это, наверное, пробное письмо, потому что я даже не знаю, о чем говорить нужно много, а о чем – мало. Наша настоятельница набрала вес, если тебе интересно, некоторые из монахинь относятся к этому с подозрением. Говорят, что в храме могло случиться какое непотребство с ее участием, что она могла сотворить тут «срам». Я не могу в это поверить, но не потому, что уважаю настоятельницу. Просто мне кажется, что она старая ханжа, любящая плотно покушать… Что еще можно рассказать? Наверное, то, что совсем скоро мне исполнится четырнадцать лет, и имя уже выбрали. Мне скажут о нем только через месяц, месяц придется ждать и надеяться, что оно не будет каким-нибудь дурацким, вроде Лоралеи или Лосильи. Я попросила короткое и мелодичное, как кошачье «мяу». На самом деле, сейчас, когда я об этом пишу, я думаю о том, как это необычно. Я скоро стану монахиней, Луи, и мне очень многое станет нельзя. А, все равно, до этого ведь еще нужно добраться. Лучше расскажи мне что-нибудь о своем путешествии. Напиши и отдай птице, она справится с доставкой лучше любого курьера, которого ты можешь себе позволить. И… Ну, если ты сможешь, пришли с ней немного чистой бумаги, чтобы я могла продолжить писать побольше и подлиннее.» Письмо обрывалось жирной кляксой, которую авторка послания тщетно пыталась стереть. Луи читал его не впервые, но каждый раз сердце его болезненно сжималось, стоило подобраться к концу. Не от неряшливости, не от спешки писавшей, но от ее слов. Монахиня. Она примет сан, откажется от важной части своей человеческой натуры, шагнув навстречу к божественному. Шагнув… Шагнув еще дальше от него? Сейчас у Луи не было ни пера, ни бумаги. Только мысли, роящиеся в голове. Они сложатся в послание позже, когда найдется момент и случай, сейчас же ему нужно отдохнуть. Юнец долго не спал: путешествие выдалось длинным, отец старался успеть из одного города в другой, чтобы встретить там сезон груш, яблок или шафрана, и с дешевыми тюками снеди отправиться в край, где такого добра не сыскать... И дела их шли в гору вовсе не медленно, не осторожно, не неспешно, дрожа на пути. Продажи росли, и бизнес цвел ярче самой сладкопахнущей весенней акации.***
– Попробуй еще раз. Чуть мягче произноси слова, и пальцы так не загибай, ты же не на лютне играть собрался. – Ты даже когда ругаешься – звучишь очень приятно. Девчонка улыбнулась, но поспешила скрыть смущение. И верно. Даже обещая уничтожить его кончиком своего изящного пальца, ругая все на свете весьма не эльгантным способом, послушница оставалась нежным полевым цветком, брошенным на холодную мостовую. Луи слушал ее, словно завороженный, и ему страстно хотелось верить, что то была именно ворожба. Он же не мог самостоятельно так к ней привязаться? Смуглая кожа юноши покрылась испариной, он много времени провел здесь, под тенью нависшей над ними скалы. Зося сгинула в прошлом, растворилась в ветвях засохшей теперь рябины, была похоронена в ее выкорченных корнях. Теперь она была Лирой, словно звонкий бардовский инструмент. В белом одеянии монахини Лира и сама становилась белее. Ее загорелая кожа приобретала другой оттенок, теплые русые волосы в контрасте делались чуточку темнее, но лицо становилось светлым, точно свежий лист бересты. Свои слегка вьющиеся волосы она все также не желала прятать или заплетать, дерзкий нрав не сменился покорностью окончательно, словно монахиней Лира стала частично. – Не бойся, – приподнимая бровь, попросила та. – Никто не увидит. – Твой кот, – указал Луи на животное, притаившееся в ногах девушки. – Этот… Он никому не расскажет, он общается только со мной, – ответила девушка громким шепотом. Года шли, но девчушка все еще любила дразниться. Она находила удовольствие в легких уколах, в поддразнивании старого друга, в доставлении ему неудобства. Может, за это Луи ее и любил? Как друга, подругу, способную поддержать, вдохновить или заинтересовать в чем угодно, как товарища, влекущего его к запретному. Та притянула его к использованию магии, к сотворении весьма глупого заклятья на потеху двум юным мечтательным сердцам. Луи вытянул руки вперед, как показала подруга, выпрямил спину, повторил вслух ее слова. Древнеэльфийский давался ему легко, как и любой другой язык, но желания тратить время на мертвое наречие у Луи не нашлось. Быть может, однажды, во время долгой разлуки, он сможет осилить его, чтобы вернуться и заставить девчонку в удивлении раскрыть пухлые губы. – Молодец! Молодец! – зашептала девушка, увидев, что меж ладоней друга забрезжил мягкий свет. – А сейчас убирай, а то кто-нибудь нас найдет. – Ты же сказала, что здесь никто не увидит. – Это было до того, как ты научился делать свет. Она изменилась, сильно – внешне, немного – внутренне. В выражении лица взрослой хорошенькой Лиры появилась тоска, грусть по беззаботному прошлому. Быть может, она сожалела о чем-то? Луи не решался прямо спросить. Лунный свет мягко освещал им дорогу, подростки медленно шли к затаившемуся вдали монастырю, стараясь не наступать на стыки каменных плит. – Ты… Расскажи мне, как это было. Твой постриг в монахини, – попросил юнец. – Очень жаль, что я все пропустил. – Никак, – ответила девушка грустно. В ее приятном нежном голоске не звучали яркие колокольчики, смех потух глубоко внутри, замененный невысказанной печалью. Луи сглотнул слюну, скопившуюся у него во рту. Неужели, она так несчастна? Лира замедлила шаг, принялась растягивать путь до дома так сильно, как только могла. Друг останется подле нее еще неделю, и времени у них сейчас полно, но каждая минута, проведенная в ее приятной компании, была для Луи подарком. Друзей он так и не успел нажить, и весь его маленький, крохотный мир словно нашел себе дом именно в этом месте. – Я думала… Я думала, что это случится как-то иначе, – произнесла она, поджимая губы. – Было плохо? – наивно спросил Луи. – Нет. Это было никак. Понимаешь? Юноша не понимал. Разве может что-то случиться «никак», совершенно не отразиться на чем-либо, не иметь ни цвета, ни вкуса, ни объема, а все же произойти и запомниться на всю жизнь? Луи невольно вспомнил своего отца, тот любил подобную демагогию о значимости или незначительности событий. Сын купца хотел расспросить Лиру, но не решался. В таком настроении она ведь все равно расскажет и сама. – Я спрашивала о том, как все проходило у других, – рассказывала девушка. – Сестры говорили мне, что это – лучший из дней, подаренных им богиней. Они так… Они так его расхваливали, что я ждала чего-то невообразимого, какого-то тепла, чувства облегчения после. Будто я открою глаза другим человеком, будто у меня за спиной вырастут крылья, появится новая цель. Ее грусть медленно обретала смысл в его глазах. Лира не нашла обещанного счастья, Луи знал, какого это – не оправдать собственных надежд. Отец, растивший из сына такого же торгаша, долго пытался насадить ему любовь к своему ремеслу, обещая тягучее чувство счастья после удачного торга. Только его все не было, сколько бы мальчишкой он не надрывал глотку ради лишней монетки в отцовский карман. В конце концов Луи начал винить себя в этом, бояться, что с ним что-то не так, что он – рушит надежды единственного своего родителя… Пришлось делать вид, будто он увлечен. – Меня вывели к пьедесталу богини, разложили на нем фрукты, ягоды и цветы, которые я собрала накануне... Позволили сказать заученную речь, надели на меня новое платье и чуть-чуть отрезали от косы. И все, Луи. Ничего больше. – Тебя даже не поздравили? – Ой, это… Поздравили, – вспоминала она. – Но все было так… Так ненатурально. Словно мы здесь не ради богини, а просто так или для чего еще… Все как будто бы плохо здесь, за этими стенами. – Не спеши с выводами, – произнес юноша, желая успокоить подругу. – Здесь же не все так плохо. Верно? – Не все и не всегда, – ответила девушка, сжав губы так плотно, что кровь покинула их. – Ты же иногда здесь появляешься, – улыбнулась она вымученно. Луи чувствовал, что подруга недоговаривает, она скрывает что-то, не желает объясняться до конца. Он не решился настоять. Юноша осторожно протянул руку к Лире, и та овила ее своими тонкими пальцами, задорно улыбаясь ясному вечеру. Сын купца чувствовал, какой шершавой была ее мозолистая ладонь, понимал, что дни свои она проводит в работе, не в праздном лежании у тени поля. Может, она просто устала от всего?***
Время… О, как бы он хотел управлять им единолично, самому решать, когда и как оно должно бежать. Когда Луи находился с отцом на бесконечной дороге от одного города к другому – то шло медленно и тягуче, сейчас, когда он проводил дни с девушкой, которую любил всей душой, часы напоминали минуты, обрывающиеся в самой середине, чтобы уступить место следующей. Оба не успели оглянуться, как время их кончилось, юноше вновь предстояло отправляться в путь. Их с отцом ждал Новиград, после – Ковир, и выше, выше, выше по карте далеких княжеств и стран. В воздухе висел сладкий запах лета, птицы распевали свои задорные песни, и монахини спешили собрать первый урожай ягод и трав. Садовая земляника, черника, веточки молодого щавеля и укропа, дорогой шафран, первая кинза, все вокруг шло в корзинку, а после – на стол. Отец не соврал в своем рассказе, настоятельница действительно решила отказаться от мяса. «Того и гляди сахар нам запретит», – сказала как-то Лира на обеде в саду. Другие сестры понимающе переглянулись, отец Луи озадаченно кашлянул, делая вид, что не слышал ее. Должно быть, недовольство молодой настоятельницей витало в воздухе уже давно, ведь многие девушки одобрительно закивали. Их не сажали за общий стол с гостями монастыря, молодые послушницы ели отдельно, за отдельными лавками, а матушка, взрослые сестры и две главные помощницы, не посвященные в сан, сидели за главным столом. Отец Луи весело обсуждал что-то с настоятельницей, рассказывал, ярко жестикулируя, а юнец не мог оторвать глаз от девичьего стола. Таким он был здесь не один, несколько батраков явились из деревни, чтобы помочь отремонтировать молельню. – Смотри, какая там сочная, – указал один другому, глазами стреляя в сторону полноватой девушки с длинной черной косой. – Уж к ней-то боги точно благосклонны. – Я не прочь помочь ей очиститься от греха, – подхватил второй оживленно. – Да ей ты на зубок, она тебя только сиськами пополам сломит! Батраки задорно засмеялись, а Луи невольно сжал кулаки. Девушки не оборачивались, для них такое было привычно…В конце концов, мужчины позволяли себе и нечто худшее, просто за пределами святой земли. Похлебка, что досталась ему и всем вокруг на завтрак, не имела вкуса. Сваренная из чечевицы, овса и пресных вяленных помидоров, она представляла собой нечто съедобное, но отнюдь не вкусное. Наверное, если бы ее заправили не помидорами, а медом и тыквой… Впрочем, смотря за тем, как поданным лакомились все остальные, юноша невольно задумался о том, что во время своего путешествия слишком избаловался, и теперь не может оценить угощения по достоинству. Лира ела с удовольствием, сын купца видел это, потому что наблюдал только за ней. Она улыбалась, непрерывно улыбалась всем вокруг, только улыбка выходила совсем не такой теплой. Ему-то она улыбалась по-другому, ему она показывала истинную радость, свое настоящее лицо. Мир видел нечто другое. Осознание заставило юношу блаженно усмехнуться. Казалось, что все вокруг любили ее, искренне радовались тому, что в рядах сдержанных юных дев имелся такой лучик солнца. Луи не знал, что чувствует от этого известия. Лира нравилась ему самому, и, будучи эгоистом, как все мы, он желал, чтобы у девушки не было никого, окромя его, старого-старого друга. С другой стороны, с той, в которой хранил любовь к ней, Луи радовался. Радовался тому, что жизнь его хорошенькой послушницы вовсе не была плохой. Когда взгляды их невольно встретились, оба улыбнулись друг другу. По-другому, совсем не так, как улыбались окружающим. Луи кивнул подруге, Лира кивнула в ответ, указывая в сторону дорожки, ведущей к обрыву. Им нужно встретиться после завтрака и поговорить перед его уходом. Как всегда. Это было самым сложным – уезжать от нее. Каждый раз Луи оставлял в этом затерянном на краю Велена месте частичку себя, подозревая, что в один из таких визитов он закончится полностью. Завтрак был прерван, люди медленно разбредались по своим делам, и располневшая настоятельница ушла вместе с батраками, чтобы показать им место, требующее ремонта. Отец принялся выискивать лицо Луи в толпе, и юноша поспешил ускользнуть от него как можно скорее. Сейчас ведь заставит грузить покупки в повозку и трогаться до обеда. – Осторожнее! – завопила незнакомая девчонка, когда Луи нечаянно задел ее плечом. – Вот хамло! – выкрикнула она, когда юнец даже не обернулся. Он не должен был привлекать к себе чье-либо внимание. Лира уже сумела ускользнуть, раствориться в толпе одинаковых русых голов и платьев на голое тело. В воздухе стоял запах каши, рябинового морса и пота крестьянских батраков. Духота дня обещала вечернюю непогоду, и природа медленно готовилась к буре, пряча своих детей от предстоящего дождя. Дорога к обрыву казалась юноше долгой, и странное предчувствие заставляло его спешить. Словно он боялся чего-то, словно должен был бояться того, что ждем там, за холмом и старой прогнившей пещерой. Когда Луи явился сюда, Лира уже ждала его у края обрыва. Ее белое несколько минут ранее платье сейчас было испачкано ярким зеленым мхом, осевшим на пещерных камнях, а над тонкой верхней губой девушки блестели капельки пота. – Я ненавижу прощаться с тобой, – грустно заметила она, пытаясь сдержать слезы в голосе. – Нам так часто приходится прощаться… – Я скоро вернусь, – ответил Луи, улыбаясь. – Полгода пройдут быстро, ты не успеешь даже заметить мое отсутствие, – соврал он. – К тому же, мы ведь с тобой будем переписываться. – Переписываться… – повторила она, делая шаг вперед. Луи улыбался, но внутри него словно обрывались тонкие ниточки, тянувшиеся к запрятанной глубоко внутри душе. Он покидал ее, покидал снова, но понимал, что не хочет уходить. Время – беспощадно, оно не ускорит его пытку, наоборот, заставит два сердца мучиться долгий срок. Лира медленно подошла к нему, расправив руки, словно ради распятья. Она обняла его без спроса, просто так обняла. – Давай убежим, – шепотом сказала девчонка. Убежим? Но куда? В первую секунду юноше показалось, будто он просто ее не расслышал. Как та, что счастлива в этих холодных стенах, может просить о побеге? Луи на секунду прикрыл глаза, кровь стучала в его висках, и сердце бешено билось. Убежим? Он и она, никого больше. Вдвоем убежим от всего мира, чтобы навсегда остаться рядом, остаться вместе… Если бы он был мечтателем, если бы отец не научил сына твердо стоять на ногах, Луи мог вымолвить «да» в ту же секунду. Только юнец знал, как устроена жизнь. У него ничего нет, даже сейчас, когда ему едва-едва исполнилось восемнадцать, своих накоплений у Луи хватило бы лишь на несколько дней самостоятельного пути. О финансах своей подруги он знал наверняка – у Лиры не было ни денег, ни вещей, принадлежащих ей единолично, а ценностей в монастыре не имелось, нечего было даже красть. Луи невольно сжал руки плотнее, заставляя монахиню вздрогнуть в его окрепших объятьях. Убежав, они подпишут себе смертный приговор, оба сгинут на большой опасной дороге, в пути к ближайшему селу. От болезней, от лап бандитов, от когтей дикой твари – все равно. Им не пережить этот побег, как бы оба ни старались. – Куда? – холодно спросил он, лишь бы убедиться в том, что девчонка не издевается. – Куда угодно, – ответила Лира, отрываясь от его груди. – Только бы вместе. Вместе мы сможем куда угодно… – Как ты собираешься жить? – со смехом спросил Луи, осторожно приподнимая подбородок девушки. – На что? Сомнение на секунду отразилось в ее ясных глазах, губы дрогнули, но девушка не смогла вымолвить и слова. Осознавать собственную глупость и наивность ей было слишком больно. Послушница почувствовала уже тогда: Луи никуда не пойдет с ней. Ком подкатил к его горлу, сжал, заставил мысленно выругаться за невысказанное вслух признание. Юноша осторожно погладил девушку по раскрасневшейся щеке, заставляя себя успокоиться. – Я могла бы собирать травы и врачевать, я нашла в той книге несколько хороших рецептов и заклинаний… Или стать чародейкой! Я смогу стать чародейкой, Луи, а ты – чародеем, да? – Лира… – шепнул он тихо. – Не говори глупостей. – Луи, не уходи, – отвечала она, цепляясь за его руки. – Может, твой отец сможет спрятать меня в своей повозке и забрать? – Он на это не пойдет, – скованно ответил юноша. Сердце прыгало все выше и выше, больно задевая ребра. Сыну купца все виделось жестокой шуткой, она дразнила его несбыточными мечтами. Луи не мог, просто не мог бросить отца и сбежать навстречу верной гибели. Лира плакала, она тянула к нему руки, ища поддержки, защиты, в ее голосе больше не отражался тонкий детский смех, в нем не было и искры жизни. Юноша невольно вздрогнул, заставляя себя убрать ее руки от своей груди, чтобы видеть это лицо перед собой. – Лира… Тебя здесь обижают? – спросил он шепотом. – Тебе здесь плохо? Она замолчала. Замолчала в то же мгновение, как услышала этот чертов вопрос. Обижают ли? В глазах девушки ярким светом загорелся вопрос: «Ты точно не видишь?». Послушница сжала губы, плотно закрыла глаза, отталкивая его от себя, что было силы. Лира убежала, убежала, и шаги ее сопровождались громким стуком. Гость же не кинулся ей вслед. Луи уже не мог понять, где шумит она, где начинающийся дождь, а где его пульс, застывший во времени.***
– А знаешь, что я тебе расскажу? Здесь водятся драконы, если, конечно, верить твоему деду, – говорил ему отец, осторожно поглядывая вдаль. – Когда я был ребенком, даже видел одного в небесах. – Брешешь, – ответил ему один из попутчиков. – Нечего им тут ловить, все бараны в горах, а путников тут и нет. – А мы кто? – отозвался третий. – Если повезет, ужином не станем. И вновь средь путешественников разгорелся жаркий спор, на этот раз о природе дикого зверя. Ожесточенный, пусть и в обществе уставших в дороге людей, спор доходил до него криками. Луи тщетно искал укрытия от чужих голосов, старался скрыться в тихом уголке отцовской повозки, но не мог сбежать. Он вновь и вновь, словно ведомый опасными демонами скорби, перечитывал письмо, что девушка написала ему последним. «Здравствуй. Ведь так начинают письма, да? Я все равно никогда к этому не привыкну. Это будет коротким, Луи, но оно ведь все равно считается письмом, да? Последнюю неделю все не очень хорошо, все как обычно, только с новым грузом. Наш последний разговор давит на меня. Видишь ли, мне всегда казалось, будто ты один меня понимаешь, будто ты чувствуешь и мою боль, и радость, и любую перемену в настроении… А все оказалось не так. Ты же замечал на мне синяки, правда? Их не много, но они все же есть. Замечал перемены в окружении, в настроении, всех этих людей у наших стен? Я просто хотела сказать тебе, Луи, что ты прав. У нас не было ни единого шанса. Разве что магия, да? Мне жаль, что я вообще сморозила ту глупость, извини. Магия, в конце концов, дается ведь лишь мне, а одна я не смогу уберечь нас обоих. Давай проведем это время… Без переписки? Впрочем, это не вопрос, Луи. Я не стану высылать к тебе ворона. Прощай, мы увидимся позже, если ты захочешь сюда вернуться. И если меня не заберут.» Бумага противно шуршала в его руках, складываясь уже в который раз. Юноша устало закрывал глаза, думая лишь о том, что должен с этим что-то сделать, должен узнать, что приключилось с Лирой и почему он не смог этого заметить еще тогда. Спор коллег купцов продолжался, Луи не слушал их, думая только о том, что сможет сделать теперь. «Только магия, да?» – спросил разум ее нежным голосом. Только магия, чудо способно все исправить, а чудес, как известно, в реальном мире нет. Кто-то пересел к нему в телегу, и юноша убрал письмо, не глядя на позднего гостя. Небо становилось все темнее и темнее, путники нехотя зажигали фонари, освещая каменистую дорогу. Скоро вереница скрипучих повозок, доверху набитых товаром, остановится у обочины и разобьет лагерь на безопасной земле, а пока ему еще можно подумать, глядя в неподвижные небеса над своей головой. – Прочитал их? – прохрипел знакомый голос над ухом. Луи поднял глаза. Он вздрогнул, вжавшись в угол старой телеги отца, отпрянул от человека, освещенного масляной лампой. Тот самый старик, у которого он купил две книжки для Зоси, смотрел на него невидящим взором. Юноша понял, что руки его задрожали, на лбу выступил холодный пот. Вид старика отталкивал, заставлял чувствовать склизкое дыхание смерти над ухом. Он уже тогда, в дневном свете базара выглядел ожившим трупом, сейчас, в кромешной темноте дороги, он походил на бога смерти в теле измученного жизнью волхва. – У меня есть еще одна, она больше, лучше, и ответит на все твои просьбы. – Как вы меня узнали? – спросил Луи, едва раскрыв рот. – Впрочем, это уже не важно. Мне больше не нужно впечатлять ту девушку, – грустно ответил юноша. – Кажется, больше не нужно. – Прекрасно, – ухмыльнулся старец. – Потому что эта книга для тебя, а не для кого-то иного, – произнес он, протягивая Луи старую потрепанную книгу с круглым зеркалом на обложке. – Плата символическая. – Символическая? – спросил юноша, беря ту в руки. С обложки, из того самого протертого до блеска зеркальца, на него словно смотрел кто-то другой. В полумраке, в мерном движении скрипучего воза, все ведь казалось искаженным, правда? Луи видел впереди заплывшие тенью глаза, ухмыляющиеся в предвкушении губы, непослушные волосы, лезущие в лицо. Он – не он, нечто новое, нечто иное… Он видел будущее, прошлое, настоящее и часть старика, расплывшегося в блаженной улыбке купца, заключившего выгоднейшую сделку. – Магия, – ответил он, смотря за тем, как юноша ищет застежку на корешке книги. – Чудо. – Я возьму, – произнес Луи, выходя на «большую дорогу». – Сколько?