Невозможно управлять адом, не превратившись при этом в зверя.
***
Мир не изменился, солнце оставалось таким же ярким, облака такими же легкими, воздух – чистым, а пирожки в этой лавке – отвратительно приторными. Почему же должно было стать иначе? Вчера ему исполнилось девятнадцать лет, этот тот возраст, в котором молодые люди уже могут сами выбирать себе пути. Еще каких-то три года, и Луи достигнет той отметки, достав до которой его отец покинул родное гнездо. Готов ли он к этому? Абсолютно. Мысли юнца давно обитали вне рыночной суеты и копошения в копеечных фруктах. За этот год Луи изменился, изменился так, что даже самый близкий друг мог бы его не узнать. Свои темные волосы он стриг коротко, начинающуюся бороду сбривал, но, тем не менее, вечно ходил с щетиной. Его карие глаза ярко выделялись на лице, не отмеченном божественной красотой, а губы вечно оставались сложенными в нехорошую улыбку. «Похож на отца, словно копия», – слышал он от каждого знакомого. Сын купца учтиво улыбался, выслушивая чужую ложь, и не подавал виду. На отца Луи походил разве что хитрецой в глубоко посаженных темных глазах. Его родитель – низкорослый, крепко сбитый мужчина с проседью в длинных волосах, некогда имевших каштановый оттенок. Луи унаследовал черты лица, внешность и даже голос своей матери, чьи предки родились в далеком солнечном Офире. – Жарит, – произнес отец, за этот год сильно исхудавший. – Здесь всегда было жарко в конце лета, или я только сейчас заметил? – Только сейчас жарко, обычно тут сыро, ветрено и противно, – отозвался сын. Купец приподнял бровь, оглядываясь назад. Старая рыжая лошадь тащила обоз медленно, но отец не стегал ее по толстым бокам. С возрастом он становился все более терпеливым, милосердным, как сказала бы настоятельница. Мельком взглянув на лошадь, Луи заметил про себя, что та очень на нее похожа. Может, отсюда такое трепетное отношение к животному? – Что это с тобой случилось? – спросил отец, ухмыляясь. – Тебе всегда нравилось приезжать сюда раньше. Чуть мы переходим границу, как ты начинаешь довольно скакать по обозу и смотреть по сторонам. – Наверное, я просто вырос, – ответил юноша, также улыбаясь. – Не позволяй возрасту забрать у тебя последние житейские радости, мой мальчик. Посмотри на меня! Я вот очень рад… Там, глубоко в душе. – О, об этом не волнуйся, никто у меня ничего не заберет, – засмеялся Луи, поднимаясь с места. – Не люблю я эту дорогу, но хорошо, что скоро уже подъедем. – Нет. Не скоро. Сегодня пойдем в обход, настоятельница послала мне весточку о том, что главный вход у них обрушился. Молния. Да, Луи слышал об этом в корчме, из разговора трех лесорубов. Два дня назад, поздней ночью, над мирно спящим Веленом прогремела гроза. Она гнула к земле мелкие деревца, едва-едва пробившие землю, уничтожала шаткие сараи, гоняла псов по двору и рассыпала ветви всюду, куда только могла дотянуться. Гроза же и запустила молнию в ворота храма, уничтожив их до самого основания. Местные говорили, что стихию на их край натравила сама Богиня, возмутившись тем, что врата в ее обитель были закрыты в столь важный момент. Что-то шевельнулось в груди юноши, причиняя ему легкую боль. Привычно, он знает это движение. Быть может, возмутилась богиня вовсе не тем? На подходе к храму Луи заметил десяток новых хат и хижин, живущих своей жизнью, не относящихся к культу Лильвани даже краем строения. Люди перебирались все ближе, в храме прибавилось работы, и настоятельница то и дело звала из деревни батраков. Сын купца недовольно оглядывался вслед таким рабочим. Вокруг кипела жизнь, и Луи, уставший в своем учении, чувствовал себя здесь лишним. Люди вокруг улыбались, улыбались так искренне, как он – целый год назад. Осматриваясь по сторонам, Луи задерживал взгляд на дорожках, истоптанных им еще в прошлом. Быть может, он ждал, что она выйдет ему навстречу, готовая все на свете простить? Повозка повернула к запрятанному подальше входу, отец спрыгнул, чтобы отворить себе двери. Похоже, гроза и та молния ничему не научили настоятельницу, и нерадивая послушница продолжает испытывать свою богиню на прочность. Луи знал, что глубоко внутри та не была столь религиозной, как многие девушки, живущие под этой крышей. Когда телега отца, наконец, остановилась, из-под колес выскочил старый черный кот. В его некогда идеально-черной шубке поселилась серебристый блеск проседи, желтые глаза подернулись пеленой: время не щадило ни людей, ни животных. Настоятельница, располневшая еще сильнее, ждала гостей у дверей, ведущих в корпус сестер. – Мы ждали вас позднее! – улыбнулась она отцу, но не сыну. – Как прошел ваш путь? – В блаженном предвкушении, – ответил мужчина. – Да, дорога была к нам милосердна, – подхватил его мысль Луи. – Госпожа настоятельница, вы не могли бы подсказать, где я мог бы найти… – Лиру? – понимающе улыбнулась та, осматривая возмужавшего гостя. – Она тоже спрашивала о тебе недавно. Должно быть, в своей комнате, ей нездоровится со вчерашнего дня. – Могу я туда зайти? Вопрос этот звучал весьма дерзко, особенно для того, кто понимал, что говорит о монашеской келье девушки, едва достигшей того возраста, в котором принято выдавать деревенскую девицу замуж. Отец вскинул широкую бровь, но не извинился перед женщиной за грубость сына. Наоборот, тот понимающе улыбнулся, глядя в ее глаза. «Дети, да? Что с них взять? Святая наивность, не понимают, что к чему». – Ланайя, милая, подойди сюда! – выкрикнула женщина проходившей мимо монахине. – Покажи юноше комнату нашей Лиры, она его ждет. Девушка понимающе улыбнулась, едва взглянув на гостя. Она знала Луи, он чувствовал это в темных глазах незнакомки. Может, Лира что-то рассказывала о нем? На секунду юноша задумался о том, что девчонка могла бы о нем поведать, но всего на секунду. Мысли оказались не слишком радужными. Хорошенькая девушка указала ему в сторону дома, притаившегося на низком холме. Шла она молча, но быстро, не позволяя Луи терять лишние минуты. Извилистая тропка хранила в себе отпечатки тысячи ног, что-то внутри Луи жадно потирало руки, чувствуя это. На полпути грудь его кольнуло снова, юноша осторожно положил руку на собственные ребра, заставляя себя прошептать: «Сейчас». «Сейчас», – отозвалось оно в ответ. Луи смотрел прямо, считая ступеньки скрипучей деревянной лестнице. Одна, две, три… В середине каждой имелась небольшая впадина, впадина по форме ноги – дерево стерлось под напором беспощадного времени. Сотни босых и обутых ног касались их день ото дня, дерево стесывалось, осталось совсем недолго, и придется менять. А затем снова, снова и снова, пока время не вычеркнет это местечко из людской памяти и сотрет с карты навсегда. – Это здесь, – произнесла девушка, остановившись возле дверей, на которых красными чернилами была нарисована веточка рябины. – Она, кажется, сейчас куда-то ушла, но должна скоро вернуться. Ей сегодня нездоровилось. Подожди там, внутри, если хочешь. – Спасибо, – ответил он, едва раскрыв губы. Девушка ушла, не ожидая большего. Ее не волновала целостность комнаты сестры-монахини, не волновал Луи, не волновала настоятельница. И это ведь хорошо? Она словно спешила удалиться. Спешила оставить друзей наедине и не слышать их разговора за тонкой дверью. Юноша вошел в чужую обитель без стука, он уже знал, за чем пришел сюда. Нечто, поселившееся в его груди, подталкивало Луи, нечто знало, как распорядится время. Знало, что произойдет именно так. Убранство здесь было скромным: соломенный матрас на жесткой старой кровати, тумбочка напротив, а над ней – отполированное до блеска медное блюдце, заменявшее девушке зеркало. Небольшое окно выходило в сторону сада, ветка дерева приходила так, что старый черный кот мог залезть сюда в любую минуту. Да, здесь жила она, его Лира, его Зося, в этом не было сомнения. В самодельном зеркале мелькнула черная тень, остановившись за спиной юнца, ступившего на опасную дорожку. То, что искал Луи или существо, запечатанное глубоко внутри него, лежало на заправленной кровати. Расческа. Старая деревянная расческа, из которой монахиня не вынула несколько светлых волосков. Волосков, что расскажут юнцу столь много.***
Полнолуние должно было пройти сегодня, мягкий свет обязан был осветить долину. Удобно, правда? Словно само время в этот раз играло ему на руку. Мягкий лунный свет забегал сюда сквозь трещину в сводах пещеры, и его блеклое сияние освещало все вокруг. Пять свечей на углах пентаграммы, пять свежесорванных васильков, листья рябины в самом центре. Луи выполнял все с небывалой дотошностью, каждую секунду он заглядывал в раскрытую книгу, чтобы дополнить свой ритуал. – Ответь на зов, я не со зла, явись мне вновь, яви себя, – шептал про себя Луи, повторяя слова, произносимые им сотню раз в репетициях. – Пусть день, пусть ночь, чужая жизнь, а в зеркале моем явись. Луи сжал ладонь в кулак, остановив его над пляшущим на сквозняке пламенем свечи. Несколько темно-золотых волос загорелись, едва подойдя к рыжему огню. Холодок прошелся по плечам юноши, неразборчивый шепот тысячи неизведанных существ пронесся под сводами старой пещеры. Луи слышал, как вдалеке капает вода, как пара ног путается в тине. Должно быть… Должно быть, утопец, да? Сын купца хорошо помнил, что следует делать дальше. Закрыть книгу, закрыть эту чертову книгу громким хлопком и заглянуть в зеркало на обложке. В нем он встретит воспоминания своей возлюбленной, так он сможет узнать наверняка, сможет проверить, что же тревожило ее истерзанную ранее душу, что довело ее до слез. Но не сразу. Сын купца помнил, что первым делом в том самом зеркале он найдет не свое отражение, но вид человека или существа, что способно уничтожить его одним лишь взглядом. С силами пришлось собираться несколько минут, несколько минут сжимать толстую обложку в дрожащих руках. Недавние воспоминания оставались слишком свежими, то лицо, лицо не то демона, не то призрака, заглядывающего в его душу, ныне пожирающего ее изнутри, терзающего… Он боялся того, чем мог стать под его началом. Луи захлопнул книгу слишком быстро. Хлюпающие шаги в глубине пещеры стихли, запах сырости все еще резал слух. Время забилось медленнее, и секунды цеплялись друг за друга, пока свечи дрожали в предвкушении. Он посмотрел. Посмотрел в зеркало на обложке, нашел в нем отражение и заставил себя не отводить взгляд. Губы Луи были сложены тонкой нитью, губы его отражения тянулись в самодовольной улыбке. Отражение отступило быстро, черные глаза демона обернулись бесконечной тьмой, свечи погасли, и дымок от их черных фитилей вился в воздухе еще несколько мгновений. На деле спрятать страх оказалось куда сложнее. Ее воспоминания стоят того. Луи закрыл глаза, как говорилось в книге, а распахнул их уже в другом месте. Вода не журчала вдалеке, тени не прыгали перед глазами, и дым рассеялся, словно в одно мгновение. Он стоял, пригнув голову, в холодной деревянной хате, до потолка забитой краденной снедью. Тюки плесневелой муки, гниющие шкуры, притащенные с помойки, засушенная дрянь – все валялось рядом. Маленькая девчушка сидела на полу, ее медные косички, завязанные грязными синими лентами, подметали пыль, а губы лепетали несвязную детскую песенку. – Замолчи, Зоська, сейчас же! – громким шепотом сказала ей женщина, до тех пор не показывающаяся из кухни. – Отец проснется, тебе не поздоровится. Но девочка ее словно не слышала. Она продолжала тихо петь, возя по полу старую тряпичную куклу, увлекшись своей игрой. Дверь, расположенная прямо перед ней, жалобно заскрипела, половицы двинулись под чьим-то весом, и девочка очнулась. Мужчина, вышедший из-за порога, пах перегаром так сильно, что даже призрачному Луи пришлось сделать шаг назад. – Мразь такая, да сколько можно? – закричал он, замахиваясь для первого удара. – Я, думаешь, рад слушать твое говно? Он бил ее, пока Зося плакала, кричала, звала на помощь, но мать больше не показывалась из-за угла. Картина растаяла слишком быстро, Луи не успел запомнить убранство дома, не успел запомнить, что это за село, какой пейзаж ждал его за окном, что стояло на обеденном столе. Сейчас он понял, почему его милая послушница так тряслась, когда рядом с ней кто-то поднимал руку, почему она не любила криков и шума, издаваемых кем-либо вокруг. Он понял, жаль, что лишь сейчас. Следующая картина, представшая перед ним, была еще менее радостной. По-видимому, они находились возле того самого дома, только в саду, полном сорняков. Возле той самой матери, чуть набравшей в бедрах, крутилось еще трое детей. Близнецы-мальчишки лет двух или трех и еще один сын, едва-едва начавший ползать. Зоси рядом не было, она пряталась в ближайших кустах крыжовника, рискуя набрать заноз. – Мы столько не потянем, говорю же тебе! Она уже большая, ее можно продать в Новиград, в хорошую цену… – говорил муж, указывая жене в сторону города. – Сможем протянуть целый месяц, а то и два. Купишь себе новый фартук. – В Бордель!? – отвечала женщина, взмахивая руками. – Ты хочешь продать свою дочь в бордель или в рабство? Я не хочу фартук, я хочу свою дочь дома. – А я хочу сохранить жизнь ей, нам и своим сыновьям, – отвечал мужчина, со злостью скрипя зубами. – Я хочу выживать не впроголодь! – Так может, перестанешь пропивать наши деньги? Последние слова женщины не остались без ответа. Муж наградил ее звонкой пощечиной, заставляющей несчастную упасть в грязь. Под складками просторной юбки показалась округлость живота, Луи понял, что это – не все семейство. Дети заплакали, Зося зажала рот рукой, чтобы не закричать. Если приглядеться, на всех участниках этой сцены хватало синяков. Старых, свежих, всяких… Их было слишком много что для детей, что для женщины, беременной еще одним лишним ртом. В самый последний момент, перед тем, как картинка рассосалась, юноша услышал, как горе-отец бросил жене: – Меня не будет неделю или больше, и если по возвращении я найду эту соплю здесь, убью вас обеих и скормлю свиньям. Хоть какая-то польза будет от бабья. Луи не знал его, не знал совершенно, но что-то в глубине души подсказывало, что этот человек не врет. Если воля его не свершится, непокорной семье придет конец, ведь благополучие самого себя этому мужчине было куда дороже чужого. Луи грустно улыбнулся, думая о том, что слово все же было нарушено. Зосю не отдали ни в рабство, ни в бордель, ее отвели к многоликой милостивой богине, пригревшей сиротку на своей теплой груди. Картина изменилась вновь, перед лицом чародея девчонка предстала в том возрасте, в котором он видел ее первый раз. Грустная, с несошедшими еще синяками, она сидела перед настоятельницей, уперев глаза в пол. Женщина держала ее за подбородок, поворачивала ее лицо с одной стороны в другую, словно выбирая на рынке лучший кочан капусты. – Ты очень, очень красивая, – произнесла она, тронув ее чуть вздернутый носик. – Это тебе на пользу, милая. – Зачем монахине красота? – буркнула девочка в ответ. – Нам все равно не позволено влюблять в себя мальчиков. – Незачем, да. Только красота все равно не повредит никому, – добродушно ответила женщина. – Не бойся, тебя здесь никто не обидит, милая. Ты только улыбайся, несмотря ни на что. И девочка улыбнулась. Натянуто, ненатурально, но она ведь улыбается по наитию в первый раз. Зося потрогала собственные щеки, словно возмутившись тому, что с ней произошло. Настоятельница улыбнулась в ответ, расправив объятья ради нее. Девочка кинулась в них, едва увидев… Ласка доставалась ей столь редко, что пренебрегать возможностью… О, она не смогла бы рискнуть. В следующий раз он увидел ее старше, выше, красивее, чем в столь нежном возрасте. Зося стояла в толпе не посвященных в сан монахинь, прикрывая ладонью в волнении раскрытый рот. Настоятельница ходила перед ними, сопровождаемая парой мужчин в черных костюмах, незнакомцы рассматривали девушек, скаля зубы. – Эту, – произнес один полушепотом, указывая на девушку в первом ряду. – Сегодня я хочу эту, – повторил он. – На двоих, – произнес его товарищ. Настоятельница изо всех сил старалась улыбаться, но губы ее давали слабину. Ухмылка выходила кривой, неудобной, и в глаза указанной девушки та не желала смотреть. Мужчины передали ей мешочек, в котором звенели монеты, и девушку, на которую пал перст судьбы, увели под сочувственными взглядами толпы. Зося выдохнула, облегченно выдохнула, удивляясь тому, что до сего момента ей удавалось уйти незамеченной, Луи же напряженно набрал воздуха в грудь. Вмиг он понял, насколько был слеп, как подруга его боялась рассказать страшную правду. Их продавали местным батракам за жалкие гроши, а сопротивляющихся морили голодом или насиловали. Ей некуда было идти, негде укрыться, и свою единственную попытку сбежать, тот самый день под ярким солнцем, она потратила на него. На него, обсмеявшего девушку за наивность, заставившего ее сожалеть о сказанном. Луи почувствовал тошноту, он согнулся, но удержал в желудке скудный ужин из двух гранатов и ложки меда с орехами. Когда следующая сцена показалась перед ним, юноша махнул рукой. Это случилось недавно, совсем недавно… Лира стояла посредине комнаты, вокруг ее обступили четверо широкоплечих мужчин. Она плакала, губы ее были сложены в мольбе, но никто не слушал. Белое платье вот-вот соскользнет с ее плеча, а рот раскроется в вопле. – Хватит! – крикнул юноша демону, показавшему ему правду. – Но мы не досмотрели до конца. Это только первый раз… – прошелестел знакомый голос. – Потом будут еще. – Я не могу смотреть дальше. – Потому, что ты… Злишься? – спросило существо, скаля зубы. – Потому что ты думаешь, что и сам виноват? Потому, что хотел бы быть на их месте? – Это не твое дело, – ответил Луи, понимая, что воспоминания Лиры таят, оставляя его в кромешной темноте. – Мое дело, мое… Нам же вместе предстоит избрать этому решение, правда? Правда. Луи не произнес этого вслух, лишь подумал о том, что тварь, потихоньку завладевавшая им, говорила правду. Луи подписал договор, он обещал существу плату в обмен на помощь. Помощь в деле, которого сам еще не знал до конца.***
Гнев заполнил его душу до самого ее основания, гнев заставил Луи все бросить, не видеть пути под уставшими ногами. Демон шептал на ухо что-то невнятное, повторял обрывки собственных фраз, шептал, нагнетал обстановку. Искажая реальность чужой злостью. Луи чувствовал, как мышцы его лица сами собой расслабляются, напрягаются, как улыбка то захватывает, то отпускает губы. – Смешно, правда? Эта ваша человеческая жажда наживы. Жажда, искупаемая любой ценой. Люди такие… Такие простые создания, – говорило существо в глубине души юноши. – Совершенно не мыслят о том, что творят. – Не все люди продают детей для утех. – Нет. А те, что продают, достойны пощады? «Не достойны», – не сказал Луи, но подумал об этом. Только где же наказание, богиня? Когда-то давно юноша читал о том, что Лильвани призывала своих послушниц источать бесконечную любовь к ближним, может, это было одно из ее проявлений? Вспомнив лицо Зоси, Луи тут же усомнился в собственных мыслях. Нет, она не испытывала любви, и к ней – не испытывали даже жалости. Сердце юноши невольно сжалось, стоило ему вновь взглянуть на этот проклятый холм. Он должен прекратить это, правда? Ночь выдалась холодной, цветы закрылись, едва заметив холодную темноту, люди попрятались по домам. Зоси или Лиры, как ее звали теперь, не было видно с самого его приезда, и сейчас он уже не мог найти ее ни сам, ни с помощью чужих глаз. Что, если с ней что-то случилось, что-то худшее, что-то, что происходило здесь день ото дня? Луи вновь сжал кулаки, думая об этом. Настоятельница и ближайшие к ней сестры, старшие, в этот час молились отдельно ото всех. До кого они пытались достучаться и с какими просьбами? Двери в их общую келью всегда были закрыты, но для Луи это больше не было проблемой. С новыми друзьями он мог отворить любой замок, будь он материальным или метафизическим. Дверь в старую келью отворилась со скрипом, монахини ждали Луи, сидя на коленях. Каменные стены покрывались мелким мхом, тщательно выстригаемым из просветов, света не хватало на всех. Лица свои монахини обратили к деревянному алтарю богини, по обе стороны от статуи Лильвани расположились два витражных окна. Мать настоятельница обернулась первой, поднялась с пола, поправила свое белое платье и улыбнулась, словно ни в чем не бывало. Совесть не мучила ее уже давно. – Ты… ты Луи, да? – спросила она удивленно. – Как ты сюда вошел? Подожди немного, у нас закрытая вечерняя служба. – Это сейчас неважно, – ответил он тихо. – Гораздо важнее ответ на вопрос: зачем вы это делали? Остальные монахини поднялись с пола, и тем же нервным жестом одернули собственные юбки. Зачем они молились? Зачем они что? Белоснежная ткань их платьев заставляла глаза болеть от яркости, и юноша невольно отвернулся. Лицемерие. Какое же это лицемерие – облачаться в столь безвинный цвет и продавать девочек в рабство местным батракам. – О чем ты? – словно не понимая, спросила женщина. – Я о вашем борделе, матушка Латта. Та нервно улыбнулась, понимая, что гость знает ее маленький секрет. Она привыкла к таким вопросом – Луи видел это в ее бесстыдных глазах, видел, что той не ново. Женщина улыбнулась. Нервно, взвинчено, но она улыбнулась, полагая, что вопрос юнца – только дань приличиям, способ завязать этот неудобный разговор. Латте казалось, что так Луи просто хочет снять у нее девочку. – Кто-то из мужланов проболтался, да? Ну что же… Ты хочешь… Хочешь Лиру, верно? – спросила она все с той же нервной улыбкой. – Она своевольна, хочу тебе сказать. В прошлый раз укусила какого-то парня, и тот хорошенько избил ее. Не думаю, что она сейчас готова. – Я спросил не о Лире, а о том, зачем ты творишь это. И кто дал тебе право? – Право? – спросила женщина, пока помощницы ее переглядывались за спиной. – Право продавать их, сдавать, в аренду, как коров, лошадей, как скот. Две женщины за спиной настоятельницы задержали дыхание, они чувствовали, что беседа идет не в то русло, что Луи – не клиент. Перед ними стоял лишь юнец, не слишком высокий, не слишком широкий в плечах мальчик, которого они могли бы втроем оттолкнуть от двери и выбежать на свободу. Только что-то глубоко внутри, голос разума, глас рассудка, говорил им, что не стоит сейчас показывать свой нрав. – Монастырю нужно на что-то жить, – ответила женщина. – А эти девки… От них все равно не убудет. Ты посмотри в эти глаза. – Ты не потратила ни монеты из тех денег на монастырь. Ты откладываешь их для себя, – ответил за нее Луи. – Тебя отдали сюда насильно, насильно постригли в монахини и насильно заставили остаться здесь на всю жизнь, без возможности уехать так далеко, чтобы в тебе не узнали служительницу Богини. И ты сделала вид, что смирилась, до какого-то момента, – говорил он не своим голосом. – Пока не поняла, как много вас таких тут… Желающих сбежать. Женщины переглянулись, свечи, зажженные ими, погасли, тонкая струйка дыма застыла под потолком. Откуда он знает это? Батраки не могли выдать столь личных подробностей, да и сама настоятельница не говорила никому из непосвященных. Матушка Латта, сложив руки на груди, силилась сказать юноше хоть что-то, только не находила слов. Он был прав, и отрицать это – уже поздно. – Насильницы заслуживают жизни? Луи не раскрывал рта, но голос, низкий мужской голос все же прозвучал в спрятанной от целого мира комнате. Они слышали его, он был материальным, не в его голове, не в фантазиях. Нет, не его голос, но чей-то, заставляющий женщин вздрогнуть в навалившейся на них темноте. Пришла очередь Луи нервно оглянуться, пришла его очередь заметить тень за своим плечом и мысленно вздрогнуть от ожидания. – Нет, – ответил он, понимая, что демону не нужно его согласие. – Так позволь же мне. Время пришло. «Время пришло», – подумал Луи, молча кивая тени в ответ. Он помнил свой уговор с ним, помнил, как существо обещало помочь, исполнить его жалкую в масштабах вселенной просьбу. Помочь. Помочь его же руками.***
Пока помощь свершалось, и правосудие шагало по монастырю, Луи пребывал в небытии. Его не было, вокруг сына купца танцевала бесконечно звенящая тьма, и только отголоски женских криков давали понять: что-то происходит за нею. Заключая сделку с демоном, живущим в книге, юноша поступил хитро. Он выиграл договор, альянс, в котором оба его члена – полноправны. Один не властвует над другим, один – часть другого, что в скором времени не составят разницы. В обмен на могущество, на силы, способные дать Лире новый дом, Луи слился душой и телом с сущностью, много тысячелетий назад запечатанной в том фолианте. Только притирка будет долгой, им еще предстоит узнать друг друга, научиться понимать, а после – слиться окончательно. И сейчас, слыша лишь мольбу о помощи, тень поступила жестче, чем рассчитывал на нее Луи. Стоило ему открыть глаза, как яркий золотой рассвет обжег уставшие очи. Луи увидел себя не в тесной старой келье, а в самом сердце сада, у пня, оставшегося от старой рябины, под ветвями которой он встретил Лиру когда-то давно. Руки его не были в крови, но кровь… Кровь была всюду. Она украшала землю, стены домов, стволы деревьев и трупы, раскиданные по тропам монастыря. Солнце медленно поднималось над долиной, и Луи оглядывался по сторонам. Трупы, десятки, сотни трупов лежали вокруг него, устилая землю мертвым ковром. Взрослые женщины, юные девы, совсем пожилые. Здесь были монахини, продаваемые в рабство, и те, кто их продавал, здесь были батраки из ближайшего села, их дети, жены, все их семьи. Здесь был отец Луи, знавший о происходящем, но не сделавший ничего. Ничего, о чем юноша хотел бы знать. Тошнота подкатила к горлу, и сын мертвого теперь купца согнулся над землей, чтобы выблевать свой же ужин. Ему стало плохо, так плохо, что сил удержать его внутри не осталось. – Зачем ты это сделал? – шепнул он, понимая, что случилось. – Ты хотел избавить ее от этого, наказать виновных, стереть прошлое, открыть вам двоим путь в большой мир. И я открыл, Луи. Убив всех их, уничтожив это место. Волки, до сей поры мирно бродившие по территории древнего монастыря, сейчас пожирали человеческие трупы. Цветы не распустились поутру, листва опала с некоторых деревьев, и воздух, окружавший все вокруг, больше не источал сладостного аромата всепоглощающей благодати. Магическая жила под землей истощилась, святость прошла, стоило магии покинуть эти земли. – Луи? – вздрогнул тонкий девичий голос за его спиной. – Теперь это ты, Луи? Теперь это он. Услышав ее, юноша обернулся, порывисто, взволнованно, он хотел увидеть ее. И увидел. Лира сидела, привязанной к старому креслу, в котором некогда допрашивали не то преступников, не то еретиков. Лицо ее было запятнано кровью: та была здесь все время, видела все вокруг, пока реки кармина не закончили свой бег. Демон, всецело завладевший телом Луи, действовал в одиночку, и заставил девчонку ждать конца здесь, в первом ряду. – Луи, – шепнула она, дрожа всем телом. – Что ты наделал? – То, чего хотела и ты, – ответил демон за него. – Не прикидывайся, Лира, я видел твои мечты, твои мысли и желания. Ты хотела смерти всем им. Мучителям, жадным тварям, безразличным сердцам… – Нет, – ответила девушка, скаля зубы. – Нет! Я этого не хотела… Я… Я думала об этом в обиде, думала от страха, от бессилья… – Но у тебя силы есть, – ответила сущность за него. – Просто ты слишком боишься признать это. Лира заплакала. Этой ночью она плакала часто и долго, слыша, как старые подруги кричат в агонии, видя, как дикие звери нападают на недобитых людей, смотря за тем, как теплая магия покидает это место, образуя под землей пустоту. Луи осторожно шагнул вперед, понимая, что вновь единолично владеет собственным телом, а демон молчаливо ждет позади, смотря за представлением. Он затеял это ради нее, ради нее лишился отца, цели к существованию, ради нее он возвращался в это забытое всеми богами место… А она плачет, едва он расчистил путь к спасению? Разум Луи помутился уже тогда, когда он впервые открыл эту книгу. Темная сущность медленно, но неотвратимо соединялась с его душой, его мыслями, вторгалась в его планы, меняя те под себя. Еще немного, и Луи найдет в своем сердце невиданную ранее жестокость, жажду играть чужими мыслями, чужими жизнями, чужими сердцами. – Мне жаль, Лира, что получилось так, – говорил юноша за себя. – Очень жаль, я не знал об этом. Я пытался помочь тебе, как ты и хотела. – Пожалуйста, развяжи меня, – шепнула она тихо. И как он мог не повиноваться очередной просьбе? Луи шагнул ближе, его руки сами собой принялись снимать с девушки путы, освобождая ту на долгие-долгие века. Демон молча смотрел за происходящим, не решаясь советовать ему не спешить. Платье монахини мертвого храма было мокрым, ткань впитала слезы, пот, чужую кровь. Девушка дрожала, когда Луи отвязывал ее, дрожала и плакала, пытаясь заглянуть ему в глаза. От холода? Он так надеялся… – Что это за тварь внутри тебя, Луи? – спрашивала она. – Почему она руководит тобой? Что это? – Это я, – отвечал юноша, пытаясь успокоить старую подругу. – Все хорошо, Лира, все хорошо, я понимаю, ты напугана… – Она убила твоего отца, Луи, а тебе все равно. Только оглянись вокруг. Зачем? Он все уже видел, одного взгляда было достаточно, чтобы удостовериться в том, сколь все плохо. Девушка кусала губы, чувствуя, как веревки соскальзывают вниз. Она смотрела в глаза твари, находившейся за спиной своего друга, смотрела, как та скалится ей в ответ, ликуя в лучах победы. В глубине души Лира уже понимала: часть вины за ее призыв лежала и на ней, ее слабость, ее мольбы о помощи – вот, что толкнуло Луи к этой сделке. Когда юноша закончил, монахиня кинулась ему в объятья. Резко, без предупреждения, она обняла его, тонкими пальцами зарывшись в волосы Луи. Словно ничего не было, словно она не простила его, но даже не злилась. Слезы окропили его плечо, и произошедшее покрылось дымкой, налетом времени. В нем не было и капли скорби, грусти или печали, не было ничего, кроме бесконечного желания обнять ее, кроме непонимания. – Почему ты так поступил, Луи? – спросила она шепотом, на мысочках привстав к его уху. – Ради тебя, – ответил он, чтобы сердце девушки сжалось. Она зажала рот рукой, отпрянув от юноши слишком резко. Это то, чего Лира не желала ни слышать, ни знать. Боль, чувствуемая Луи в это мгновение, была легкой, в следующе – столь сильной, что над растерзанной долиной пронеся истошный крик ужаса. Она исчезла, оставив ему короткое: – Прощай…***
Солнце не стал светить ярче или тусклее, зимний ветер не сменил направления. Природа не изменилась, мир остался тем же, и останется таким еще несколько сотен лет. Мир остался, но что же станет с Луи? Того задумчивого юноши, лишенного дома, друзей, элементарной родительской нежности – не было, на смену ему пришло нечто среднее между могущественным колдуном и демоном, пожравшим десяток душ неугомонных просителей. Луи исчез уже тогда. Через несколько секунд после произошедшего в старом храме, он исчез, даже не похоронив ни в чем не повинного отца. На место Луи пришел другой человек, другое существо, нечто совершенно иное. А что Лира? От нее осталось ровно столько же. Когда-то давно он совершил ошибку: недооценил ее, маленькую хрупкую девочку, угодившую в большую беду. Луи не знал, сколь много она изучила, как обогнала его еще несколько лет назад. Всего одно движение, и в тонких пальцах девчонки оказалась прядь его волос. Этого ей хватило, чтобы наложить проклятье, скрывающее девушку от его взора. Где бы она ни находилась сейчас, а Луи ее не найдет. Не найдет, пока не получит в свою копилку десяток тысяч душ. – Мне бы только денег, семью кормить надо… А этот мерзкий Крастен! Он же всех клиентов обдирает до нитки, и я в том числе, – жаловался ему мужчина, указывая в сторону собственной лавки. – Ничего, я помогу, – ответил ему Гюнтер, оглядываясь по сторонам. – Люблю Велен… Приятное место, не находишь?