***
– И они правда могут закусать пленников до смерти? – спрашивала Инга тихо, заговорщицким шепотом, точно ей открывали большую тайну, которую следовало укрыть от чужих ушей. – Как ты думаешь, как бы они добывали себе пропитание, если бы не могли? – выгнув бровь, спросила у нее Эфира, эльфка, сбрившая волосы под корень. – Серьезно, dh’oine, ты иногда меня удивляешь. – Одно дело – закусать жука или маленькую птицу, другое – целого человека или эльфа. Для отравления им необходимы разные дозы. О, даже людям разных весовых категорий яд разной концентрации может… – Помолчи, dh’oine, – отмахнулась эльфка, осматривая заброшенный муравейник. – Могут – ответ на твой идиотский вопрос. А теперь уйди, дай мне поработать в тишине. Инга скромно улыбнулась, бросая взгляд в сторону огромной кучи рыхлой земли, что муравьи натащили, строя себе дом. Эльфка, все еще относившаяся к ней с некоторой враждебностью, рассказала пленнице о том, что ее соплеменников частенько обмазывают медом и сажают в похожие муравейники, наблюдая, как мучительно обрывается хрупкая человеческая жизнь. Противно. Детальная реалистичная картинка тут же возникла в голове медички, по рукам прошлись мурашки, но вопросы все равно сыпались с губ. Некоторых даже забавляла ее любознательность. С ней начали говорить не сразу, только спустя неделю или две, следуя примеру своего командира – Йорвета. Эльфу приходилось общаться с медичкой о заботе над шрамом, о том, когда ему можно будет вновь начать курить, что так приятно холодит кожу в предложенной ею мази и как сделать ее самому, если понадобится. Рядовые не сразу поняли, что диковинная зверюшка может вести диалог. Эльфы вокруг были разными, как и люди, некогда жившие с ней по соседству. Кто-то ненавидел ее лишь за то, что уши Инги не оканчивались острыми стрелками, кто-то жалел ее после случившегося, большинству же не было до нее никакого дела. Это и к лучшему, да? Лучше быть незаметной, чем ненавидимой. Инга успокаивала себя именно так, засыпая в тонком дорожном мешке у тлеющего в ночи костра. У нее никогда не было огромных тюков одежды и обуви, но эльфы оказались щедры, одарив ее одинаковыми белыми рубахами и плотными суконными штанами, в которых плохо гнулись коленки. Инга привыкала к ним до сих пор: прежде она не носила штанов, считая их – срамом. От частых перемещений и долгой ходьбы ступни ее покрылись мозолями, ноги болели все сильнее и сильнее, руки тряслись, пока мышцы приспосабливались к новым реалиям. Йорвет не сразу отдал распоряжение забрать пожитки медички и свалить в общую кучу. Без поклажи идти было легче, но идти все равно приходилось самой. В первое время стычки случались нечасто, и все они имели случайный характер. Вооруженные путники на пути, дорожные патрули, заплутавшие батраки… Она никогда не смотрела. Эльфы старались держать ее на виду, не позволяя укрыться от чужих взглядов в тенях деревьев или за наскоро развернутыми шатрами. Они ждали, что Инга выкинет нечто подлое, что ее нахождение в лагере обязательно обернется им скорой проблемой. Почему же она не могла сказать и слово поперек? – А что это за птичка? – спросила она как-то раз у Йорвета, лениво болтавшего ногой, сидя на высокой ветви старого дуба. – Малиновка? – сомневаясь, ответил он. – Правда, не слышно, чтобы она пела. После долгого перехода устал и он, обычно звонкий голос звучал приглушенно, мысли эльфа плутали далеко в небесах, очерчивая рваные края проплывающих над ним облаков. Инга поджала губы, чувствуя, что мешает ему отдыхать, но интерес пересиливал ее. – Может, уже напелась? – спросила Инга, но стыдливо отвела взгляд, когда эльф улыбнулся ей, чуть поморщив нос от боли. – Мы надолго здесь встанем? – Планируется, – уклончиво ответил ей Йорвет. – Время покажет, Инга. Располагайся, занимай шатер. Теперь он менял свои бинты сам, скорее для того, чтобы под пожелтевшей от частых стирок марлей скрыть свое новое лицо. Прошло много времени, и рана должна была затянуться, но эльф не позволял ей смотреть, только заимствовал мази и припарки. Инга часто видела, с каким сожалением эльф смотрел на свое отражение в лезвии наточенного кинжала, в воде, оставленной у его палатки для утреннего умывания, точно видел в этой повязке символ своего поражения, символ смерти, бредущей за ним, догоняющей. А она несла с собой напоминание или… Или спасение? Потому он был к ней так добр, что позволил жить дольше? Сколько она тут, бродит по пятам за бандитами, залечивая их раны? Месяц или два? – Лазарет устроят поближе к моей палатке, можешь заходить иногда, только кричи громче. Мало ли. – Лазарет? – спросила девушка робко. Она не спросила «Зачем заходить?». Если они собираются организовать его, значит… Готовятся к битве, в которой могут ранить нескольких бойцов? Йорвет хорошо разглядел в ее лице беспокойство, и Инга поспешила отвести взгляд, опасаясь эльфийского гнева. Она не знала, где теперь находится, как далеко от родных мест завела ее петлявшая по лесу дорожка. Понимала одно – рядом есть не то деревушка, не город, не то солдатский лагерь. Скопище людей, на которое эльфы и собираются напасть. На пару мгновений Инга задумалась, вслушиваясь в песню малиновки. Да, та все же запела, встряхнув перышки на ярком летнем солнце… Что, если медичке удастся сбежать и предупредить соплеменников? Скоят’аэлей не так много, всего двадцать семь бойцов. Внезапность была их оружием, и Инга знала, что, лишившись его, белки рискуют потерпеть поражение. И поражение уничтожит их жалкий отряд с завидной легкостью. Инга заставила себя поднять голову от земли, найти импровизированную дозорную вышку, устроенную на самом высоком из дубов. Их было несколько, и обнаружить все ей не представлялось возможным, ведь белки лучше нее прячутся в кронах древ. «Рискнешь сбежать – убьют, не станешь убегать и останешься ждать исхода – убьют уж точно, куда им еще тебя деть?», – спрашивала девушка себя. – Все верно, – произнес Йорвет, вмиг спрыгивая с ветки. – Лазарет, – повторил он тихо. Под его тяжелыми сапогами хрустнула ветка, Инга подалась назад, видя, что эльф заносит руку, направляется к ней в этот миг. Она ждала удара от каждого члена этой скромной общины, но после приветственной трепки Эфиры не получила ничего, кроме едких замечаний и обидных слов. Вот и командир лишь положил ладонь на ее плечо, точно надеясь, что так медичка лучше его услышит. – Не делай глупостей, – произнес он тихо. – Я отвечаю за тебя, и, знаешь… Отсюда все равно далеко не убежать. Эльф развернулся, разжав пальцы слишком быстро. Инге показалось, будто его ладонь оставила вмятину на ее костях: так горело под рубахой плечо. Девушка мелко кивнула, но эльф уже не видел ее немого согласия, точно ему не было до него дела. Он сделал все, что мог: предупредил о невыполнимости ее плана. Плана… В тот день Инга подумала, что командир читает ее мысли, так и не осознав, как легко намерения проглядываются по ее хорошенькому лицу. – Тебе, должно быть, противно участвовать в убийстве соплеменников, – заметил проходящий мимо Душка. – Жаль, – добавил он, обманывая. Но Инга не могла понять, что чувствует теперь, не могла понять, что в ней за буря, пока не найдется тот, кто мог бы рассказать.***
Они не кричали. Какими бы ни были ранения, будь то серьезная контузия, потеря конечностей, сложные открытые переломы – эльфы сносили их в тишине. Будто у них не было чувств, душ и эмоций, лишь цели, объединявшие весь этот род. Игла вонзалась в ее озябшие пальцы, оставляя продолговатый след на белой коже. Лазарет пах спиртом и мятой, но недолго, гниль забирала свое. В светло-русых волосах медички, заплетенных в тугую косу, виднелись следы крови, принадлежавшей не ей. Инга делала все, что могла для них сделать. Только зачем? Она редко получала благодарность, мало кто относился к ней благосклонно, даже если та спасала солдата от ампутации. Работая в холодном полумраке масляной лампы, она штопала рваные раны, вырезала наконечники стрел из еще живых тел, отрезала почерневшие пальцы. Инга и сама чувствовала себя неправильно, помогая врагу, уничтожающему ее род. – Тише, тише, тише, – затараторила она, вправляя руку эльфке, что когда-то обходилась с ней жестоко. – Просто вывих, будет болеть еще пару дней. – Вывих, – повторила пациентка после эльфского ругательства, которое Инга уже научилась различать в веренице незнакомых слов. – А эти что лежат? Девушка кивнула в сторону своих собратьев, лежащих на сыром земляном полу. Эльфы слабо корчились от нарастающей боли, запах спирта и аниса приглушал аромат сукровицы и нагноения. Вместо ответа Инга отвела глаза, давая понять: это – трупы. Она делала все, что могла сделать, но иногда приходилось признать: смерть маячит на горизонте, смерть вот-вот явится забрать их с собой. – Они… Я думаю, что это случится ночью, – ответила Инга тихо. – Долго нам тут еще придется стоять? – Сколько придется, столько и простоишь, – бросила эльфка, покидая палатку. – Они умирают, а ты ничего сделать не хочешь. Делай свою работу получше, если собираешься и дальше жрать из наших котлов. А если не собирается, ее отпустят домой? Эфира вышла, оставив медичку здесь, слушать тихие предсмертные всхлипы солдат чужой армии. Мягкий свет масляной лампы не давал места полному мраку, даже если тот стремился отхватить все больше. В лазарете томились умирающие эльфы, Инга не знала их, эти были из другого отряда. Увидев девушку впервые, они возмутились, принялись говорить что-то самому Йорвету, но после его объяснений замолчали. Выбора у них не было. Кто-то перестал дышать, и Инга втянула в себя больше воздуха, точно забирая чужую порцию. Ей хотелось плакать в этот долгий жгучий момент. «Сколько придется», – эхом пронеслось в разуме. А сколько ей отведено по их милости? Бледные пальцы медички невольно сжались в кулаки, и никто бы не смог узнать, чего в ней теперь больше: злобы или отчаяния. Ей хотелось бежать, бежать отсюда. Девушка поднялась с места, заставив себя погасить лампу, позволить мертвецам не видеть друг друга, уходить под укрытием тени. Ночь спрятала и ее скорое бегство: Инга вышла на улицу, отодвинув край старой засаленной палатки. Кожа ее покрылась мурашками, тело словно удивилось тому, как пахнет свежий воздух. Ни аниса, ни молока с медом, ни гниения живой еще плоти. Инга согнулась, руками упершись в собственные коленки. Она не была ранена, но ей хотелось кричать, словно подбитой крольчихе. «Они плачут, как человеческие дети», – сказала она, впервые узнав тот звук на охоте. Взяв ведро, стоявшее у лазарета, медичка двинулась вглубь поляны, мимо эльфов, нервно подпирающих деревья. Битва кончилась неподалеку отсюда, она явно была крупной, хоть Инге и не объясняли всех деталей схватки. Когда она робко задала командиру белок вопрос о том, где же они встали, Йорвет только ухмыльнулся, попросил ее держать губы сомкнутыми. Медичка шла вперед, шла не оборачиваясь. Эльфы же видели ее ведро и думали, что раненым нужна вода, что девчонке нужно постирать какие-нибудь тряпки, мало ли у нее дел у старого замшелого озера. Утопцев в нем не водилось, отражение луны покрывалось рябью: водомерки играючи разрезали водную гладь, камыши окружали со всех сторон. Инга поставила ведро у самого края берега, там, где воды озера касаются сырой земли. Почему теперь она плачет? Осознание приходило медленно, отголоски его плескались в глубине разума, жгли. Инга схватилась за рукава рубахи, принявшись засучивать их до локтей, точно собиралась наклониться к воде. Но медичка не знала, что следует сделать, вместо действий она застыла, глядя перед собой. Слезы текли по ее щекам, срывались к земле, крупными каплями падали в воду, на сушу. Она плакала, плакала, но все не могла понять, почему. Потому что ощущала себя ненужной? Когда девушка сорвалась с места, побежав в сторону глубокой лесной чащи, эльфы не обернулись ей вслед. В лагере осталось мало солдат, и все были заняты тревожными разговорами, делились переживаниями, не замечая человеческой девушки рядом с собой. Только не стоит обманываться удачей, ее все равно заметит ближайший аванпост. Заметит и тут же пустит стрелу в спину беглянке, пробьет ее легкие... Она захлебнется кровью, едва успев сделать шаг в сторону. О, у многих из эльфов уже давно чесались руки. Только то, что случилось после, Инга расценила как везение. Временное помешательство, овладевшее ею, прекратилось, когда ее сбили с ног подсечкой. Медичка упала к земле, губа ее треснула от неожиданной встречи с неприветливой холодной поверхностью. Чей-то сапог оказался на ее спине, вжал девушку в землю, заставляя судорожно выдохнуть. – Значит, вот так, а? – произнес знакомый ей голос, голос, заставивший девушку стыдливо поджать разбитые губы. – Нет, нет… Я случайно, – честно созналась она. – Я не… Я не знаю, зачем бежала и куда. – Это можно опустить, меня больше интересует – почему, – произнес Йорвет, так и не убрав ногу. – Я плохо с тобой обращался? Будто он один имел с ней контакт. «Почему?», – спросила себя Инга. В волосы, испачканные чужой кровью, вплелась грязь: земля, разведенная водой, сухая листва, гниющая под деревьями. Острый корень, торчащий из земли, врезался в ребра медички, но она все равно боялась предпринять даже попытку встать с места. Не получив ответа, Йорвет сильнее надавил тяжелым солдатским сапогом на ее спину, и девчонка решила, что так и наступит ее конец. – Потому что мне тут не место! – выпалила она громко, должно быть, слышали и в лагере. – Потому что все ненавидят меня, потому что я только мешаю, занимаю чужое место. Они все, все ненавидели ее, терпели, но время исходило. Инга чувствовала себя чужой, чувствовала, что эльфы не желают видеть ее рядом с собой, и от того отчаянно желала исполнить все их желания: устраниться. Ей осталось не так много времени, так почему же нужно провести его здесь? Командир убрал сапог не сразу, какое-то время они провели в звенящей тишине, нарушаемой редкими шорохами вдали, у самого лагеря. Инга плакала беззвучно, эльф уговорил себя дышать тише, спокойнее, будто злоба не вскипала в его груди в этот долгий момент, будто воздух вокруг не был разряжен. – Кто-то сказал тебе это? – спросил Йорвет тихо, пока медичка не пыталась подняться. – Если кто-то из них… – Нет, – шепнула девушка, осмелившись вытереть слезы. – Мне не надо говорить, я все вижу, у меня же есть глаза. – Протри их, потому что я даже с одним вижу, что ты нужна этому лагерю. Эльф наклонился и одним лишь движением поднял ее с земли, точно девчонка ничего и не весила. Инга молчала, когда тот, перебросив ее через плечо, понес медичку в сторону озера. Она не была против, если тот решит утопить ее в этих мутных водах. До соседнего берега было меньше десяти метров, но глубину измерить не так просто. Поросший камышом подход не смутил Йорвета, тот все равно подобрался ближе. Он замер, стоя в воде по щиколотку, и Инга продолжала молча висеть на его плече, ожидая конца. – Что ты видишь? – спросил он, указывая на поверхность воды. – Ил, – ответила девушка, шмыгая носом. – А что нужно? – Я хочу, чтобы ты посмотрела и увидела то, что теперь вижу я. Смотри внимательнее. Ей пришлось поднять голову, заставить себя смотреть. Ничего. На разрезаемой движением водомерок поверхности воды не было ничего, илистое дно под нею скрывала дымка ночного мрака, и даже если в глубине озера водилась рыба, Инга не видела ее. Ответа не последовало, и эльф осторожно опустил девушку ниже, медичка почувствовала холод, исходящий от озера, на несколько долгих мгновений закрыла глаза, ожидая, что вот-вот упадет в воду и захлебнется. – Ты не видишь ничего, правда? – спросил он, носком сапога поддевая в воде ветку. – А я вижу, как проиграл тогда, как потерял с десяток хороших бойцов, молодых бойцов, Инга, не таких потрепанных, как я сам. – Я… – залепетала она, не понимая, о чем идет речь, волнуясь о том, что эльф все же опустит ее головой в воду и даст захлебнуться. – Они могли создать семьи, продолжить род, они могли оставить свой след в истории. А что теперь, Инга? Они кормят червей в братской могиле где-то под Яругой… В лучшем случае, – выдохнул эльф, возводя взгляд к небесам. – Скорее всего люди нанизали их тела на колья и выставили на потеху своей детворе. Медичка дышала часто, сердце колотилось будто у самого ее горла. Прошла целая вечность, прежде, чем эльф поднял ее, поставил на ноги, заставив намочить ботинки. Он стоял близко, слишком близко, и сейчас это не было неприличным. Инга чувствовала, как от него пахло табаком и ласточкиной травой, будто командир позволил себе закурить трубку, но тут же промывал рот, чтобы избежать воспаления. Она не сразу поняла, что речь шла не о том, что таится на дне покрытого тенью озера, что эльф говорил ей о метке, оставленной на его некогда красивом лице. Каждый раз, видя свое отражение в поверхности воды, он вспоминал о тех, кого подвел когда-то. Она не знала, что для Йорвета этот шрам значит так много. – Они могли бы выжить, Инга, если бы в нашем отряде был медик, знаешь? Только одного убили за несколько дней до налета, и я решил, что мы справимся и без него. – Это не твоя вина, – отчего-то произнесла девушка, но тут же прикусила язык, боковым зрением замечая, что эльф перевел взгляд на нее. Зачем ей успокаивать врага, зачем ей утирать слезы эльфу, что убивал ее сородичей в гневе? Йорвет ухмыльнулся, давая понять, что не нуждается ни в ее жалости, ни в оправданиях своей же самонадеянности. Рука его невольно взметнулась вверх, легла поверх бинтов. – Он уже затянулся, да? – спросила девушка тихо. – Да, – ответил ей командир. – Ты хочешь взглянуть? Сердце пропустило удар, но Инга отчего-то кивнула, соглашаясь на его предложение. Она хотела видеть, хотела смотреть на него сейчас, словно желая убедиться в том, что не найдет под повязкой мертвых эльфов, призраков, о которых говорил командир. Йорвет разматывал бинты осторожно, руки его не дрожали в волнении. Он точно скрывал свою рану слишком долго, точно должен был продемонстрировать ее тому, кто хотел узреть ее. – Прости меня, – шепнула девушка, когда бинт оказался в ее руках, когда новое лицо эльфа предстало перед ней в холодном лунном свете. – Я… Я не буду пытаться сбежать, пока ты не встретишь другого лекаря. – Мы вернемся в лагерь, – ответил он, игнорируя слезы, блестевшие на ее глазах. – И я буду смотреть за тобой тщательнее. Инга не могла возразить, не хотела.***
О том происшествии никто не узнал: медичка не рассказала, а командир не любил болтать попусту, отчитываться перед кем-то о своих действиях – тем более. Со стороны Инге казалось, что эльф успел забыть о том, что произошло… Но она-то помнила его слова до боли в груди четко. Его не волновала утерянная красота, не пугал шрам, но изводило то, что составляло его историю. В ранении, навсегда запечатленном на некогда чистой белой коже, он видел свой позор, командирский промах, омытый кровью вверенных ему в подчинение солдат. Эта мысль заставляла ее сердце болезненно сжиматься каждый раз, стоило медичке взглянуть в сторону своего командира. Он продолжал носить бинты, прятал шрам от себя, ото всех вокруг, не желая смущать собратьев. Только бинты – недолговечны, их все равно приходилось сменять снова и снова, в бою они спадали, пачкались, мешали ему, на врагов производили неправильное впечатление. Решение замеченной ею проблемы пришло к Инге не сразу, чтобы понять, что следует сделать, ей пришлось найти в себе немного смелости. Смелости расстаться с прошлым. Все, что Инга смогла унести с собой из старого лазарета на окраине опустевшей деревни – выцветший много лет назад карминовый платок. Его из города привез покойный ныне Свен, купил его, когда учился в Академии. Нет, купил отнюдь не Инге, а девушке, которую когда-то любил, той, что вышла замуж за другого, пока возлюбленный ее «тратил время» на грамоту. «Удивительно быстро ты забыла о нем», – подумала Инга, разрезая ткань. Кожаный ремень пришлось украсть, ради ниток распустить одну из рубах: черную, самую жесткую из всех ей предложенных. Благодаря эльфу она осталась жива, это же стоит ее беспокойства? Лагерь свернули, эльфы вновь начали свой путь, столкнулись с другими отрядами. Белки смотрели на Ингу неодобрительно, но лишь первое время. Постепенно сердца их теплели, в душах находился отклик и для нее, такой круглоухой и чужой с виду. – Держи, – сказал Душка однажды, принеся с собой банку старого засахаренного варенья из сливы. В тот вечер белки решили выпить рома, Инга не решилась экспериментировать с крепкими напитками. – Компот из него хороший, возьми чайник на вахте у костра и разведи с яблоками. Инга улыбалась все чаще, все искреннее, понимая, что эльфы вокруг начинают к ней привыкать. Девушка замечала, что многие из них начали здороваться с ней по утрам, говорить с тем же видом, что с собратьями – без презрения и затаенной злости. Так, словно она была там, где нужна была. Медичка шила недолго, ей хватало и пары взмахов ножом и иглой, чтобы закончить с убором. Долго пришлось собираться с силами, чтобы сделать шаг навстречу своему доброму командиру. Она никогда не была смелой, дерзкой – тем более, и решиться на подобный шаг Инге оказалось тяжело. Да и воспоминания о той ночи… Она не знала, чувствует это одна или же эльф вспоминает об этом с тем же теплом. Теплом странным, щемящим. Оно не грело: дразнило урвать для себя еще кусочек, еще хоть один… Так разве это – не лучший момент? Из своей палатки медичка видела, как командир пил со всеми вместе, как он повеселел после рома, как взял с собой одну из бутылок в свою палатку и укрылся там в густом шуме чужих голосов. Этой ночью эльфы оставались неспокойны, они не то отмечали чужую победу, не то свой собственный праздник, Инга не могла выпытать правду: не хотела беспокоить их вопросами. Сегодня или никогда. Схватив изрезанный в попытке угодить платок и ремень к нему, девушка покинула лазарет. Сухая трава мерно шуршала под ее ногами, отсчитывая расстояние, никто не смотрел в сторону медички. Лагерь утопал в песнях и танцах, ликующие эльфы резвились под луной. Словно в сказках, рассказываемых старыми повитухами, собиравшими истории много лет. – Можно? – спросила она робко, заметив Йорвета, повернутого к ней спиной. Эльф не ответил, только махнул рукой, позволяя ей войти. Здесь, в его палатке, спрятанной на окраине лагеря, пахло алкоголем. Над потолком еще курился табачный дым: командир только-только закончил. Трубки под рукой не было, точно он поспешил спрятать ее, едва заметил, что Инга пришла в гости. Но ведь незачем, она все равно не сможет его отчитать, не хватит смелости, чтобы заставить себя вновь перечить чужому слову. Слову такого важного члена общества, как он. – Ты так поздно, – сказал он слишком тихо, делая к ней неторопливый широкий шаг, после – второй. – Я просто хотела подарить вам кое-что. Мужчина выгнул бровь, чуть наклонив голову на бок. Словно он и не ждал. Йорвет не похож на хорошенькую девицу, ждущую в подарок платки и украшения… Инга улыбнулась самым краешком своих тонких губ, на бледных руках вытягивая вперед дар: платок, изрезанный ею, с пришитыми к нему тонкими лямками ремня, она точно пришла посмеяться. Эльф улыбнулся, не совсем понимая, в чем дело. Бинт, словно специально, сполз с его глаза, испачканным краем закрывая часть его носа. – Это… Оно для шрама, – сказала девушка, указывая на собственное лицо. – Закроет его и не упадет, как бинт… И, ну, смотрится красиво. – Красиво? – улыбнулся эльф. – Поможешь мне? Инга заметила, что его руки трясутся. Она уже видела такое прежде, пьяные плохо владели собственными телами. Хуже, чем ими владеют трезвые. Инга кивнула. Несмело, но она согласилась, думая лишь о том, что снова дотронется до своего командира. Старый бинт он стянул сам, сам поспешил избавиться от стиранной много раз тряпки, сам бросил ее на землю, словно говоря тем самым, что больше она ему не пригодится. Шрам действительно портил его лицо. Инга видела, как он нарушает гармонию линий, как скрадывает былую красоту, но… Она не видела в нем признаков трусости, о которой Йорвет говорил тогда, у озера. Эльф, точно смутившись от того, что медичка рассматривает его так долго, поспешил сделать к ней еще один шаг. Опомнившись, девушка принялась закреплять свое творение. Его волосы оказались мягкими на ощупь, они приятно щекотали ее пальцы, дразнили, звали потрогать еще и еще. Руки девушки двигались быстро, и Инга корила себя за спешку, уговаривая дразниться чуть дольше, чуть сильнее. В прорезь легло его острое ухо, последние застежки ремешков закрылись в ее руках. Медичка нехотя отступила на шаг, чтобы взглянуть на терпеливо ждущего эльфа. Йорвет снова улыбнулся ей. В его вещах не было зеркала, но старая медная тарелка могла воспроизвести размытое отражение. Он видел себя в свете старой лампы, в скудном огне, окруженный полночным сумраком. Инга замерла позади, сложив руки перед собой в защитном жесте. Она все еще не знала, покажется ли ему глупой ее затея. Командир молчал, отряд гомонил снаружи, продолжая распевать старые эльфские песни и кричать друг другу все громче и громче. – Я очень… Я старалась. Но сложно было шить без примерки, – говорила она. – Я представляла себе вас и… – Я тоже тебя представлял, – сказал эльф, порывисто развернувшись к ней. Он замер, замерла и она, не в силах поднять глаз к говорившему. Девушка только хлопала ресницами, чувствуя, как кровь приливает к бледному обычно лицу. Гостья молчала, не зная, что ответить на его признание. Она думала о том, как эльф мог представлять ее, как и зачем, но спросить все не решалась. А Йорвет не желал говорить. Вместо этого он шагнул ближе, медичку обдало сладким запахом рома, он застыл на ее обветренных губах. Потому, что их коснулся его поцелуй. Не невинный, мимолетный, когда друг друга целуют друзья или родственники, когда краешек губ едва-едва касается чужой плоти и тут же прерывает контакт, но такой, что заставил ее приоткрыть губы. Он ласкал ее языком, щекотал, заставив дыхание сбиться. Мгновение тянулось долго, Йорвет положил руку на ее талию, придвинул девушку ближе, нетерпеливо, жадно сжал пальцы. Инга привставала на мысках, ерзала в его руках от того, что тело дрожало... Ей хотелось продолжения, хотелось большего, того, чего она не знала, но тело предвкушало, словно следуя инстинкту, первобытному рефлексу, вложенному в нее при рождении. Только эльф отступил. Поцелуй кончился, в палатке повисло молчание. Командир смотрел на нее, и на лице его можно было отчетливо углядеть осознание, оно медленно приходило к нему, заставляло эльфа стыдиться произошедшего. Он никогда прежде не был перед ней столь растерянным, словно мальчишка, юнец, оскорбивший себя ложной надеждой. Йорвет провел рукой по платку, закрывающему его ранение, отвернулся, словно не желая смотреть в глаза гостье. – Спасибо, – кивнул он, пальцами касаясь карминового платка. – Выйди, – сказал эльф тихо. – Я… – начала Инга, не зная, как следует продолжить. – Я сделала что-то не так? – Не ты. Я хочу побыть здесь один, – добавил он уже громче, тверже, и запах алкоголя вновь ударил ей в нос – Уходи, я сказал тебе. Третий раз повторять не потребовалось, девушка закусила губу, все еще чувствуя его вкус. Эльфы продолжали петь, веселье их крепло, медичка же чувствовала, как быстро колотится ее собственное сердце. Она вышла, комкая в пальцах край жесткой рубахи, понимая, что здесь плакать нельзя, что нужно дойти до лазарета, чтобы там вцепиться руками в собственные волосы.