***
– Дура, – шепнула Цири, сидя в собственной комнате, сжимая голову обеими руками, будто это могло облегчить ее злость. На улице она не разговаривала с собою вслух. Знала, что это – странно. Цири и без того все вокруг считали странной, не хватало еще усугубить ситуацию неосторожно брошенным словом. Это не могло не расстраивать. У Цири было мало друзей, ей не с кем было поговорить, кроме самой себя и папы, но молчать она не любила. А папе… Папе не расскажешь всего. Цири опустила голову ниже, сжимая ее острыми коленками. «Мальчишескими», – с отвращением подумала она, чувствуя, что от напряжения синяки на них заболели сильнее. Все девочки в ее классе начинали округляться, их тела обретали приятную плавность черт, Цири же оставалась тощей и длинной палкой, будто сухая ветвь ольхи на заднем дворе их старого дома. Талия не рисовала плавный переход к бедрам, она шла к ним прямой линией, грудь оставалась плоской, щеки – впалыми. Несправедливо, правда же? Плохо быть одиннадцатилетней девочкой, живущей с папой в маленьком провинциальном городке. В Цинтре даже нет кинотеатра или торгового центра, где Цири могла бы найти отвлечение от повседневного ада. Еще эта чертова Мистле с ее бесконечными дразнилками. Иногда Цирилле казалось, что от нее никуда не скрыться. Так случалось с ней часто, Цири любила запираться в комнате и жалеть себя. Каждый раз она отсчитывала, как долго сможет сдержать слезы, как долго сохранит видимое спокойствие прежде, чем начнет колотить подушку от злобы. Только сегодня что-то пошло не по плану. Цири услышала стук, будто камешек врезался в стекло. Она подняла голову, осматривая окно: ничего. Несколько секунд – ничего, после следующий камешек стукнулся о гладкую поверхность. Цири проследила за ним взглядом, тут же подбегая к окну, чтобы распахнуть его. Это – Мистле? Мистле и ее глупые подружки добрались сюда, до ее дома, чтобы подразнить ее даже здесь? Но на улице никого не было. Идеально подстриженный зеленый газон грелся под ярким весенним солнцем, где-то работала электрическая поливалка, иволга пела со стороны дома миссис Фрейзер: старушка установила новый дверной звонок. Цири не сразу поняла, что источник шума был куда ближе. Она подняла глаза, к которым уже подступили злые слезы, и заметила его в противоположном окне. Кагыр махнул девочке рукой, и Цири смущенно улыбнулась ему. Кагыр вернулся из колледжа два года назад, ему недавно исполнилось двадцать четыре года. Цири знала его всю жизнь: красивый, высокий и стройный. Его черные волосы чуть вились, обрамляя приятное лицо, губы казались полными, почти женскими, в глазах плескалось самое теплое летнее солнце. Она помахала в ответ, чувствуя, что боль отступает. – Ласточка! – послышалось с первого этажа, отец вернулся с работы. – Ласточка, что-то случилось? Да… Он был одиноким отцом, замотавшимся на госслужбе, но Эмгыр знал, что если Цири швырнула куртку на пол и убежала к себе, не достав даже йогурта из холодильника, в школе что-то произошло. В очередной раз протерев глаза рукавом, Ласточка захлопнула окно, не одарив соседа очередным взглядом. Папа ждал, и Цири хотелось к папе.***
Цири возвращалась домой медленно, опоздала. Хорошо, что отца сегодня не будет до десяти вечера, и ей не придется оправдываться до самого утра. Ласточка шла по тротуарной дорожке, волоча за собой самокат. Железная рама скрежетала по камню: Цири потеряла колесо, споткнувшись о бордюр. Странно… Странно, но Мистле, видевшая ее падение, не смеялась и не ерничала, она протянула ей руку, собираясь помочь встать. Цири, конечно же, эту руку от себя оттолкнула, тут же убегая домой. Колесо она не успела найти, даже не пыталась, решив, что самокат испорчен безнадежно, да унижаться перед одноклассниками дольше она не могла. Кровь текла из разбитой коленки, и Цири чувствовала, как она стягивает кожу, высыхая. Отец будет недоволен, когда увидит ее такой. Ему не нравилась задиристость дочери. Эмгыр всегда говорил, что умелый политик должен выходить из конфликта, не применяя ничего, кроме силы слов. Если Цири расскажет, что упала и сломала самокат, пытаясь побыстрее удрать от обижавшей ее девчонки, он не обрадуется, а Цири устала его расстраивать. – Эй, что там у тебя? – спросил кто-то, остановившись над ней. Тень накрыла Ласточку, и девчушка заставила себя повернуться к хозяину голоса, укрытая до самой макушки. Кагыр загораживал солнце одной лишь своей спиной. Цири знала, что раньше он играл в регби, но она не имела понятия о том, продолжил ли тот занятия в колледже. Жизнью своего красивого соседа она интересовалась мало, полагая, что ответной симпатии у него не вызовет. Слишком маленькая, слишком тощая и слишком похожа на мальчика, чтобы сравниться с теми девушками, что иногда выходили из его дома. – Ничего, – почти обиженно шепнула девчушка, закрывая сломанный самокат своей фигуркой. – Иди мимо. – Ха-ха, – улыбнулся Кагыр, явно не впечатленный ее напором. – Ты похожа на хорошенького шипящего котеночка, когда злишься. Он улыбнулся, а Цири почувствовала, как краснеют ее щеки, не лишенные теперь детской припухлости. Сосед будто смеялся над ней, как все те жестокие девчонки. Цирилла нахмурилась, отводя взгляд. Она отступила назад. К газону, который все еще оставался идеальным. Если проволочить по нему поломанный самокат, отец сразу же поймет, кто сделал это, да? – О, похоже, ты потеряла колесо. Большая проблема, не круто, – сказал он тихо. – Папа убьет меня, – ответила Цири, не поднимая головы. – Не напоминай об этом. – Я могу починить его. У меня в детстве был такой же, – рассказал Кагыр, наклонившись, проверяя номер модели, выведенный на ручке. – Не такой девчачий, конечно… Он снова засмеялся, проведя пальцем по сиреневой раме. Цири не выбирала цвет, ей хотелось крикнуть об этом, но голос пропал. Эмгыр в этом плане оставался традиционалистом: мальчикам – голубое, девочкам – розовое, Цири не позволили возразить. Смущение заняло ее нутро так плотно, что не осталось место ни воздуху, ни звуку. Ласточка краснела, смотря на своего доброго соседа, соседа, что водит домой девушек на десять лет старше нее и на десять баллов красивее. – Ну как? Могу я тебе помочь? – спросил он, выгибая тонкую бровь, будто выщипанную, как у школьной учительницы Цири. – Да! – выпалила она нетерпеливо, понимая, что лучше будет обсмеяна Кагыром, чем наказана отцом. – Только у меня нет денег, чтобы заплатить тебе. – Забудь о деньгах, Цири, мы же соседи, это – соседское одолжение, – улыбнулся ее спаситель, наклоняясь, чтобы забрать самокат. – Я починю за ночь, а ты забеги ко мне завтра утром, чтобы забрать, пойдет? – Ага, – ответила Цири, отчаянно пытаясь сделать вид, что ей наплевать. Внутри нее что-то заворочалось, заворочалось там, в самом низу живота. Никто и никогда не помогал ей прежде, не считая отца и матери, умершей много лет назад. В закромах памяти еще хранился расплывающийся образ бабушки, властной и холодной, но Цири помнила только ссоры с ней, никаких подачек, никакой похвалы. Это так странно, так ново – получить помощь от постороннего. Красивый сосед улыбнулся, разворачиваясь к ней спиной. Кагыр не пошел в дом, обогнул его, медленно шагая к сараю, ждущему на заднем дворе его участка. Цири следила за каждым шагом, отметив про себя, насколько легко ему было поднимать ее самокат. Тот, что она могла лишь волочить по земле, оставляя за собой полосу на сером камне тротуара. – Спасибо, – надув губки, шепнула она, когда за юношей захлопнулась дверь. Юноша… Цири едва-едва исполнилось двенадцать, Кагыру же скоро будет двадцать пять.***
Цири представляла себя настоящим ниндзя, пробираясь сквозь пеструю толпу, проходя мимо шумящих групп друзей-подростков, мимо длинноногих дам, увешанных заполненными вещами пакетами. Жизнь кипела вокруг, и ее, маленькую бактерию, простейший из существующих на этой земле организмов, не должны заметить. Отец запрещал ей ходить в торговый центр. С тех пор, как его повысили в должности, в доме начали появляться красивые дорогие вещи, отец сменил машину, гонясь за новым классом, одну из комнат их дома оборудовали под домашний кинотеатр, другую – под гардеробную для его костюмов, часов и туфель. Только не все оказалось столь радужным: с тех пор, как отец получил доступ к информации, паранойя его начала нарастать, крепнуть, под ее ногами появилась твердая почва. «Ты знаешь, как северяне опасны, Цири? Только в прошлом году они совершили два терракта на территории Нильфгаарда.», – говорил он, возвращаясь домой заполночь. У отца было все меньше времени на общение с ней, все реже он замечал плохое настроение, реже пытался утешить, раздражаясь каждым проявлением слабости. Цири перестала делиться радостями и горестями, поняв, что за каждый свой рассказ получит неминуемый упрек. Он запрещал ей посещать массовые скопления людей, и когда в Цинтре открыли первый торговый центр, шумный и манящий, Ласточке, разумеется, запретили к нему приближаться. У Эмгыра не было времени, чтобы следить за ней целыми днями, и он просто не оставлял ей карманных денег. Ни гроша. Цири всегда была одета по последней моде, сыто ела и дома, и в школе, могла заказать себе что-нибудь с Ведьмазона, но сходить в магазин или кино – нет. Только яркие краски, шум толпы и люди все равно манили ее к себе, будто мотылька, летящего на свет сквозь кромешную ночь. Ей никогда не хотелось сидеть дома, уткнувшись в книгу или ноутбук. Цири смотрела на людей вокруг, воображая, что пришла сюда с друзьями. Она схватила с одного из столиков использованный кем-то до нее фирменный пластиковый стаканчик, сняла с него крышку и вынула трубочку. «Храни королева самообслуживание», – подумала Цири, наполняя стакан разбавленной газировкой из автомата. Система «Купи стакан, наливай сколько захочешь» всегда играла ей на руку. – Привет, – прошуршал над ее ухом знакомый голос, и Цири вздрогнула, облив колой рукав. Теперь она пахла ванилью и сахаром. – Отвали от меня, – ответила Цири, едва разлепив губы. Мистле она узнает по голосу, по звуку ее шагов, даже поворачиваться не нужно. Вчера Цири случайно врезалась в нее в школьном коридоре, и старшеклассница пригвоздила ее к шкафчикам, велев убираться на свой этаж. Этаж для тринадцатилеток. Цири казалось, что год разницы между ними – не так уж и много, это – не пропасть. Это – не тринадцать лет разницы с красивым соседом, ведь так? – Ты что, здесь одна? – спросила подпевала задиры, Искра, эльфка, выпускница пятого класса. – Пошла к черту, – огрызнулась Ласточка, порывисто разворачиваясь к говорившим. «Крысы», – подумалось ей. Мистле, очевидно, пришла в кино, компанию ей составила Искра и ее парень, что был старше лет на пять или шесть, на этот раз с ними увязался и темноволосый молодой нильфгаардец, переехавший сюда не так давно. Ласточка взглянула на странную парочку: двадцатилетний парень и девочка лет пятнадцати. Это законно? Раньше они часто ходили куда-то втроем, теперь же банда Мистле росла, пополнялась, раздражая Цири все сильнее. – Ужасно, ты такая грубая, – сказала Искра, наигранно скривив носик. – Это все потому, что папочка забил на тебя болт? – Или потому, что все вокруг забили, – вставила Мистле, хмурясь. – Может, будь у тебя сиськи, нашелся бы какой-нибудь парень, что мог бы составить компанию. – Но придется ждать шестнадцатилетия, чтобы богатый папуля подарил тебе силиконовые, да? – спросила эльфка, преграждая путь к отступлению. – О, у меня хотя бы есть папа, – ответила Цири, выплеснула это девушке в лицо. Она знала, что отец Искры ушел много лет назад, оставив ее мать с тремя дочками. Наверное, с этих пор ей и нравились мужчины постарше, с этих пор она мечтала найти замену потере, кого-то, в ком могла бы видеть защиту, опору… Цири ухмыльнулась, понимая, что попала в самую точку, лицо эльфки вмиг потеряло всю кровь, будто ее обсыпали мукой. Только долго улыбаться ей не пришлось, парень Искры шагнул вперед, недвусмысленно готовя кулаки. Цири ходила на карате не так долго, чтобы суметь опрокинуть его головой о кафельный пол. Она оглянулась вокруг, понимая, что зал полон такими же школьниками, как она сама, да обслуживающим персоналом, взрослых вокруг было не так много. Шансов никаких, можно будет лишь найти его после экзекуции, изучив записи видеокамер. Ласточка оценивала свои шансы, решая, сколько секунд она выиграет, плеснув в парня ванильной кока-колой. Только воспользоваться планом ей не пришлось. Тень снова нависла над ней, закрывая тощую фигурку, скрытую белым сарафаном. Цири подняла взгляд, замечая соседа. Он изменился, изменился с тех пор, как починил ее самокат. Волосы Кагыра отросли так, что он начал убирать их с небольшой хвостик, подбривая лишь у висков. Загар сошел, оголяя бледную кожу, с лица сошла и дружелюбная улыбка. – Проблемы? – спросил он у шайки подростков, окруживших Цири со всех сторон. – Нет, – буркнула Мистле, взяв на размышление несколько мгновений. – Пошли, наш сеанс скоро начнется. Удачи… Голубки, – добавила она тише, и Цири показалось, что в голосе задиры она слышит обиду. «Крысы» ушли, забирая с собой меньшую часть ее проблем. Цири почувствовала себя жалкой, маленькой и жалкой в глазах единственного парня, что нравился ей все это время. Она почувствовала, как предательски дрожат губы, как рот превращается в тонкую нить, а слезы подкрадываются к глазам. Все тренировки прошли напрасно, эмоции брали над нею верх, побеждали… Словно все книги о том, что девочки сделаны из чувств – не врали. Цири закусила губу, заставляя себя бежать прочь. Кагыр не сказал ни слова, не требовал от нее благодарности за спасения, не спрашивал, как так случилось. Когда на следующий день Цири сдержанно кивнула ему, юноша отвечал тем же жестом. Все шло так, как должно было идти.***
– Но ты обещал! – кричала Цири, выбегая за ним на улицу в коротких домашних шортах, длинной футболке с белым единорогом и домашних тапочках. – Ты обещал мне еще неделю назад! – Прости, Ласточка, – оправдывался отец, оглядываясь назад через плечо. – Планы меняются так быстро, что я и сам не успеваю за ними. Может, в следующую субботу. Но она уже знала, что в следующую субботу все повторится. Его обещаниям верить нельзя. Отец сел в машину, не удосужившись даже махнуть дочери рукой, и от него в мгновение ока остался лишь пыльный след в воздухе. Жара стояла давно, и сейчас, когда облака нависали над землей, никто не сетовал о дожде, люди ждали его, как подарок небес. Рев мотора затух вдалеке, погружая Ласточку в колючие раздумья. Цири обняла себя, невольно кусая губы от обиды. Когда она перестанет надеяться? Ласточка стояла у собственного дома долго, долго вглядывалась вдаль, точно ожидая, что Эмгыр вернется. Только никто не придет, пора было запомнить простую истину: работа важнее дочери. Время шло, совсем недавно ей уже исполнилось четырнадцать лет, а все, что у нее было – он. Цири чувствовала себя другой, как многие подростки в этом возрасте. Она отчаянно пыталась подружиться хоть с кем-то, но девчонки не разделяли ее взглядов, мальчишки не хотели иметь ничего общего с девушкой, не вызывавшей романтический интерес. Когда дождь первыми каплями ударил по асфальту, девушка не двинулась с места. Порыв ветра захлопнул ее входную дверь, вода застучала по асфальту. Цири оставалась стоять под дождем, кусая губы, заставляя себя ждать. Может, Эмгыр увидит ее на записи видеонаблюдения и вернется? «Нет», – шептало подсознание, но Ласточка не желала слушать. Будто ее вера могла вернуть отца назад и исполнить обещание, будто упрямство могло даровать его время. Дождь усиливался, капли били по лицу, но боль, принесенная ими, освежала. Боль прогоняла злость. – Эй, ты же заболеешь! – заставил ее очнуться окрик, голос соседа. Кагыр вышел из дома, на ходу стягивая с себя куртку, чтобы укрыть ею подрагивающие плечи Ласточки. Она уже видела его утром, когда тот выставлял за дверь очередную подругу… Цири быстро отвела взгляд, понимая, что майка намокла и прилипла к его телу, телу спортсмена, каким он всегда был. Юноша осторожно накрыл ее, положив тяжелую руку на спину Ласточки. Он не спрашивал, не ждал ответов, надавил на ее лопатки, заставляя идти вперед. И Цири шла. Шла медленно, не спеша. Она шла к порогу его дома, ожидая, когда хозяин приветливо распахнет двери. Ласточка поймала себя на мысли о том, что никогда прежде не была здесь, но часто представляла внутреннее убранство. Их семьи, кажется, дружили, но никаких походов в гости или совместных пикников Цири вспомнить не могла, даже когда мама была жива. – Пройди, сядь на диван, – сказал он, указывая в сторону серой гостиной, своей аскетичностью напоминающей древнюю усыпальницу. – У меня есть приставка, – будто пытаясь заинтересовать ее, озвучил хозяин дома. – Ты пьешь кофе? – Пока нет, – призналась Цири, но тут же смутилась своей незрелости. – Но я могу! – выпалила она, плотнее кутаясь в его одежду. – О, нет, – ответил Кагыр, слегка потрепав ее по волосам. – Твой отец убьет меня за это. Я иногда забываю, что тебе всего четырнадцать… Я сделаю какао, а ты садись. Цири почувствовала, как губы ее растекаются в улыбке. Он помнит, сколько ей лет. Серый диван оказался удивительно мягким и удобным. Мебель вокруг казалась новой, будто ремонт прошел не так давно. Только Ласточка не могла вспомнить, чтобы здесь были рабочие или кто-то привозил новую утварь… А ведь она проводила дома большую часть отведенных ей дней и не могла не заметить шума. – Вот, – сказал добродушный сосед, протягивая Ласточке дымящуюся кружку. – У меня, правда, нет маршмеллоу, – улыбнулся он осторожно. – Я, к сожалению, не особенно люблю сладкое. – А какао у тебя есть, чтобы заманивать детей в дом? – В точку, – улыбнулся сосед, проводя рукой по черным волосам. – Наслаждайся, пока я добрый. – Спасибо, – пискнула Цири, обжигаясь первым глотком, но не прекращая пить, делая вид, что ничего не случилось. – Итак, – тихо заметил Кагыр, включая телевизор. – Что произошло? Я не то, чтобы хотел лезть не в свое дело, но все же… Я видел, как ты выбежала на улицу в пижаме, а твой отец укатил в закат. – В рассвет, – поправила его Ласточка, снова потупив взор к ковру. – Он обещал, что поучит меня вождению сегодня, а сам, как обычно, просто поехал на работу. Кагыр и сам сделал глоток. Цири не плакала, нет, нарушающий договоренности отец – не то, чтобы новое для нее явление. Он частенько пропускал ее выступления на ринге, не являлся на вечера домашнего кино, не находил минутку, чтобы просто поздороваться. Политика занимала его куда больше, чем собственная дочь, и это не изменится уже никогда. Даже если станет поздно. – Паршиво, – выгнул бровь юноша. – А где твои родители? – спросила Цири, оглядываясь к лестнице, ведущей на второй этаж. – О, они съехали еще года три назад, – улыбнулся Кагыр, заставляя Цири смутиться в очередной раз. – Ты не замечала, что их нет? – бросил он смешок. – Уехали на юг, у нас там небольшая вилла... У моря. – Круто, – ответила Ласточка со вздохом. – Круто, – подтвердил сосед. Промокшая, замерзшая, все еще кутавшаяся в его куртку, Цири пила какао медленно, чувствуя обожженный язык. Тишина не пугала ее, пугало осознание, что совсем скоро придется уйти домой, остаться в тишине пустого здания. Услужливый дождь продолжал барабанить по окнам, и Цири надеялась, что Кагыр не выгонит ее на улицу прямо сейчас, после того, как позволил согреться. Его волосы, увлажненные, неуложенные, вились, с них стекала дождевая вода. Ласточка ловила на себе взгляд соседа, но не могла встретить его, не могла поднять зеленые глаза от холодного серого ковра. Ей хотелось поблагодарить его за то спасение, за это, за незримое присутствие в ее недолгой, но весьма несчастливой жизни… Но единственным звуком, срывавшимся с ее губ сейчас, было тихое хлюпание. Может, это скажет ему хоть что-то, кроме: «А у нее дурные манеры»? – Я могу научить тебя, – с улыбкой сказал сосед, и Цири невольно вздрогнула. – У меня, конечно, не такая крутая тачка, как у твоего отца, но я могу давать уроки на своей. Водить машину несложно, главное – практиковаться. – Правда? – спросила девчушка тихо, не веря в то, что такой парень готов возиться с ней. – Конечно. Но зачем тебе это так рано? Ты все равно не сможешь получить права раньше шестнадцати, еще два года можно блаженно бездельничать. – Я просто надеялась, что так… Мне будет проще завести друзей, – созналась она тихо. – Чем быстрее получу права, тем лучше. Пойду в самый день рождения. Цири в очередной раз принялась корить себя за откровенность. Теперь он решит, что она – неудачница без друзей и личной жизни, и ведь будет прав. Ласточка закусила губу, готовая провалиться под землю в опустившейся на нее тишине. Только диван скрипнул, прогнулся под чужим весом, не позволяя ей этого сделать. Тяжелая ладонь Кагыра снова легла на ее спину, прошлась вверх и вниз, поглаживая ткань собственной куртки. Юноша хмыкнул, допивая кофе. – Тогда договорились, – резюмировал он. – Я научу тебя водить и стану твоим первым другом. Круто. – Круто, – подтвердила Ласточка.***
Цири чувствовала, как пот стекает по ее лбу, по рукам, по взмокшим в танце ляжкам. Она никогда прежде не посещала ни концерты, ни рейвы, ничего из того, чем заняты обычные подростки… Какая удача, что Кагыр достал билеты на Ведьмаков и пригласил ее. Нет, она не особенно любила тяжелые песни, но сейчас, в этой атмосфере общего веселья, Цирилла не могла не скакать около сцены, задирая руки особенно высоко. Кагыр держался поближе, облаченный в фирменную футболку с изображением железного волка. Он подарил такую и ей, Цири натянула ее прямо на водолазку. Взмокшая и уставшая, она продолжала качать головой, прыгать по кругу и кричать слова еле-еле узнаваемых ею песен. Цири чувствовала, что подводка ее растеклась по векам от жары и пота, и сейчас глаза ее обрамляли черные круги. – Я принесу тебе пиво! – крикнул Кагыр прямо Ласточке на ухо. – Нет, не принесу, просто пойдем к бару. Он схватил ее за руку, чтобы потянуть за собой сквозь пышущую жаром толпу. Цири улыбалась, понимая, что нарушает закон. Ей всего-то пятнадцать, и Кагыру пришлось сделать для нее фейковое удостоверение личности, чтобы провести сюда, а теперь он собирается угостить ее настоящим пивом. Сам сосед не пил, он – трезвый водитель. Всегда трезвый, Цири часто бывала у него в гостях теперь, но ни разу не видела, чтобы он веселился, как остальные двадцативосьмилетние люди. За последний год они действительно стали друзьями, Цири проводила с Кагыром много времени, впитывая его образ жизни, пропуская через себя. Эмгыра, как обычно, не бывало дома, и теперь пятничное кино Цири смотрела в компании соседа. Иногда он выбирал что-то странное, вроде «Спящей красавицы», фильма, в котором с главной героиней, накаченной наркотой, ложатся спать мужчины, или «Лолита», где маленькую девочку превращают в игрушку старого извращенца, выставляя все так, будто она виновата сама. Ласточка никогда не возражала, опасаясь, что ее прогонят домой, если сказать «Фу», но больше любила выбирать фильмы самостоятельно. – Лови, – крикнул он, протягивая открытую жестяную банку. – Пей медленно, Цири, можно сильно опьянеть. – Я справлюсь, – нетерпеливо ответила девушка, делая глоток. – Ой, это так ужасно. – Я знаю! – подтвердил Кагыр, улыбаясь. – Это – не то, что можно или нужно пить постоянно. Но сейчас пей, я за нее заплатил. Кагыр всегда выполняет свои обещания. Он обещал сводить ее на концерт, обещал купить ей футболку, обещал устроить настоящий «рейвовый вечер»… Оставалось только закинуться травкой, но Цири помнила, что об этом речи не шло. Она старалась улыбаться, допивая пиво, но горечь, оседающая на языке, не позволяла ей выглядеть натурально. Музыка становилась все громче, стучала в самой груди, и сосед покачивался ей в такт. – Цири? – спросил кто-то, хватая ее за плечо, чтобы развернуть к себе. Мистле. Ласточка не видела ее полгода или больше, «подруга» перешла в другую школу, ее выгнали за неуспеваемость. За недолгое время отсутствия она изменилась сильно: обрезала волосы до ежика, проколола крыло носа и симметрию на губах, сделала пару татуировок, весьма портачных, но для пятнадцатилетней девочки и они были крутыми. Цири видела край ее соска, выглядывающий из-под черной майки с логотипом выступавшей группы. – Давно не виделись, – сказала она тихо, показывая ровный ряд зубов. – Кто тебя сюда вообще пустил? – А тебя? – спросил Кагыр, внезапно вмешавшийся в беседу. Он знал о вражде, длившейся между ней и его Ласточкой долгие годы. Цири уже не могла вспомнить, с чего началось, но припоминала, как разбила игрушку Мистле еще в начальной школе. «Таить обиду так долго – невероятная тупость», – заключил тогда Кагыр, и Цири кивнула в ответ его словам. Только сама она все обижалась на отца, нарушающего клятвы. – Это – клуб моего брата, – отвечала девчонка, тут же возвращая Ласточке все внимание. – Ты выглядишь очень хардкорно! – Спасибо, – внезапно вежливо ответила Цири, не почувствовав в словах Мистле жестокой насмешки. Она казалась такой красивой в своей усталости. От Мистле пахло карамелью, она всегда наносила именно такие духи: приторно сладкие, заставляющие людей вокруг облизывать губы от голода. Неужели Мистле не чувствует себя липкой, нося их? Цири показалось, что внутри нее самой очнулась жажда, желание взять кусочек, облизнуть ее. Это же только от духов, ведь так? – Ну и как тебе концерт? – спросила Ласточка, чувствуя, что Кагыр смотрит на нее сейчас, стоя невыносимо близко, будто сторожевой пес. – Весело, – ответила Мистле, смиряя Цири высокомерным взглядом. – Это – твой первый концерт, да? Все бывает впервые. Ты выглядишь… Повзрослевшей. – Правда? – Цири демонстративно сжала в руках банку пива. – Ну, это должно же когда-нибудь случиться. – Ага, – сказала Мистле, внезапно делая еще один шаг навстречу Ласточке, сокращая разделявшее их расстояние. – Не хочешь ли как-нибудь сходить на концерт вдвоем? В ответ на вопрос Цири только вскинула бровь, пытаясь упросить, уговорить себя не выглядеть настолько глупо, настолько нелепо и удивленно. Кагыр стоял рядом, он молчал, сложив теперь руки на груди. Цири встретила его взгляд стойко, не позволяя себе отвернуться. Она не задавала ему вопросов, но сосед отчего-то качнул головой, будто выбирая ответ вместо самой вопрошаемой. Он действительно стал ей другом, но мог ли он за нее решать? – Конечно, – ответила Цири будто назло, следуя странному порыву – желанию быть ближе к той, что задирала ее все это время. Это из-за того, что у нее приятные духи? Цири попыталась улыбнуться, но вышло криво, и девчушка поспешила поднести ко рту недопитое пиво. Кагыр прокашлялся, а Мистле самодовольно улыбнулась произошедшему. Ласточка готова была поклясться в том, что видела, как сосед пронзил ее холодным взглядом. – Вот мой номер, – произнесла Мистле, протягивая Цири бумажку. – Напиши мне, когда попадешь домой, окей? До скорой встречи. Она наскоро поцеловала Ласточку в щеку, не спросив разрешения для столь тесного контакта, только Цири не казалась обиженной этим фактом. Мистле ушла, ее стройная фигурка затерялась в толпе, а девушка поднесла к губам банку недопитого пива, чувствуя, что что-то заворочалось внизу ее живота, и то не было несварением. Жаль, Кагыр выхватил из ее рук напиток. – Дай сюда, – произнес он уже после того, как отобрал пиво. – Оно плохо на тебя влияет… Что это вообще было? – Мистле, – пояснила Цири, не вполне понимая, что расстроило ее соседа. – Я узнал ее, да, у меня два прекрасно видящих глаза, и я стоял прямо напротив вас. Почему ты не послала ее ко всем чертям, Цири? – Не знаю… – честно ответила девчушка, чувствуя, что краснеет, думая о произошедшем. – Наверное, я просто простила ее. Ты ведь сам и говорил, что нужно прощать. Кагыр открыл было рот, чтобы что-то ответить, но тут же сцепил губы вновь. Ему не хотелось спорить или ругать Ласточку теперь, когда все решено. В конце концов, он хотел, чтобы этот вечер прошел идеально, чтобы она запомнила свой первый концерт с ним, чтобы полюбила шум толпы, крик электрогитары. Цири улыбалась, продолжая двигаться в такт резким мотивам, Кагыр стоял позади нее, привалившись спиной к барной стойке. Ночь должна была длиться долго, Эмгыр снова уехал в командировку, предоставив дочь самой себе.***
– Ужасно, – произнес отец, прочитав лишь заголовок. – Это ужасно, Ласточка. Цири же не могла подобрать нужных слов. Ей казалось, что она все еще чувствует на своих губах ее губы, что все это – утка, гнусная ложь журналистов, обман, призванный взбаламутить тихий городок. Только это – лишь первый акт выступления театра эмоций, захвативших ее. «Пропавшая девушка была найдена мертвой», – сухо, скупо, но на первой странице, главный заголовок дня. Фото ее трупа распечатали тысячным тиражом и разложили в почтовые ящики, сбоку для сравнения предоставили фото еще живой Мистле... Только сравнить сложно, на другом снимке с заблюренным телом у нее все равно не было головы. – Это просто ужасно, – качал головой отец, не подозревая о том, кем она была. Эмгыр интересовался жизнью дочери все меньше и меньше. Он метил в конгрессмены, часто рассказывая о том, что политика – их семейная жилка, побуждая дочь вступить в дискуссионный клуб. Цири не рассказывала о том, как ночью целовалась с Мистле под луной, как катала ее на подаренной отцом машине, как любила ее, простив все те годы. Когда Мистле пропала три месяца назад, Цири самолично собирала людей на поиски. Вначале они объехали все больницы, после обзвонили и морги, прошерстили леса и канавы, каждую улицу, каждый дом… Но сейчас ее разлагающийся труп нашли в одном из оврагов к северу отсюда. Изнасилованную, избитую, обезглавленную. «Девушку держали взаперти несколько дней, экспертиза показала, что отделение головы от тела произошло еще при жизни, что….», – прочитала Цири мельком, чувствуя, как во рту копится желчь. Отец продолжал причитать, но Ласточка не слышала. Пропажей Мистле был обеспокоен весь город, в Цинтре давно не случалось ничего подобного. Никогда не случалось. Только для каждого из них она была просто девочкой, жертвой какого-то психопата, для Цири… Для Цири она была всем. Ее руки дрожали, с губ едва не сорвался крик, крик, полный боли и отчаяния. Глубоко внутри Ласточка знала, что Мистле давно уже нет в живых, но теперь, когда нашли ее тело, у нее не осталось маневра для мечтаний. – Кагыр, ты слышал это? – спросил отец у соседа, вышедшего из дома, чтобы подобрать газету с крыльца. Он не улыбался, когда Цири подняла взгляд. Уставший и сонный: снова работал всю ночь. Цири знала, что у банка, в котором тот трудился не то инженером, не то сисадмином, что-то стряслось с серверной, и Кагыр опять провел все выходные на работе. Последнее время он избегал прогулок с ней именно этим предлогом. – Я не могу представить, сэр, кто на подобное способен. – Монстр! – воскликнул Эмгыр, вырывая газету из рук дочери. – Хищник, падальщик! Подумать только, ведь ей всего-то семнадцать, жить и жить…А каково ее родителям? «Им плевать», – хотела сказать Ласточка, но промолчала. Ее родители слишком богаты, чтобы позволить себе стресс. Сейчас они, кажется, улетели в Зерриканию, пытаясь отвлечься от пропажи младшей дочери, той, что не оправдала надежд, не стала истинной леди и гордостью клана, не вступила в капа-капа сестринство. Мистле была им обузой, и избавление от нее – ничего. – Меня часто нет дома, Кагыр, и я бы… Я бы хотел, чтобы ты присмотрел за моей Цири, – сказал он так, будто ее и не было рядом. – Конечно, сэр, я присмотрю за ней, – бесцветно ответил сосед. Отец и Кагыр продолжали обсуждать произошедшее, обвиняя во всем и развращенность молодежи, и беспечность властей, а Цири молча стояла рядом. Взгляд ее упирался в выложенную плиткой дорожку, губы мелко дрожали, и шум в голове становился все сильнее, все чище. Хотелось не кричать, вопить, что есть мочи. Хотелось разорвать мерзкую газету, принесшую ей правду, которой так хотелось избежать. Цири взглянула в глаза Кагыра, прежде, чем развернуться к дому и исчезнуть за скрипучей дверью. Он не улыбнулся ей, только кивнул.***
Цири сидела на крыльце, выкуривая уже вторую сигарету за этот вечер. Огонек зажигался в ночи, прорезая мрак, после затяжки чуть затухал, а дальше все повторялось вновь. Цирилла не хотела возвращаться домой. Отец снова уехал на одну из своих двухнедельных конференций, оставил ее одну в пустом доме, и все после того, как ее девушку похоронили… Едва ли два месяца назад. У нее до сих пор дрожали пальцы, когда Цири думала об этом, о той их последней ночи, полной поцелуев и ее рук. Мистле не была пай-девочкой, конвенциальной красавицей из фильмов про маньяков, она не была и откровенной стервой, чтобы желать ей страшной смерти. Кто и зачем мог сделать такое с ней? У Цири не было ответа, и что-то глубоко в душе подсказывало, что он никогда не найдется. Иногда ей нравилось думать, что тело, найденное в том овраге – и не ее вовсе, а какой-нибудь бедной пропавшей девушки. Да, татуировки совпадают, но ведь их можно сделать специально, чтобы запутать следствие… – Грустишь? – спросил Кагыр, выглянувший из окна собственного дома, из того, чьи окна как раз смотрели в окна ее спальни. Теперь Цири общалась с ним мало. Она получила права с его помощью, с его помощью нашла себе новых друзей, с его помощью получила все, чего хотела... Только теперь Ласточка поняла, что пора оставить детскую влюбленность в прошлом. Теперь влечение к еще более взрослому мужчине, которому уже почти исполнилось тридцать, казалось ей странным, неправильным. – Нет, что ты, – ответила она, не скрывая сарказма. – Какой глупый вопрос. – Я не знал, как начать беседу, – улыбнулся он так непринужденно, что Цири тут же почувствовала укол вины. – Ты простынешь, если будешь вот так сидеть на холодном камне. – У меня под задницей картонный квадратик, – ответила Цири, чуть приподнявшись, чтобы показать кусок коробки от телевизора. – Может, зайдешь? – спросил он тихо. Цири прикрыла глаза на секунду, позволяя себе затянуться в последний раз. Сигарета закончилась, от нее ничего не осталось, и Ласточка потянулась за следующей. Она только начинала курить, это успокаивало разум, но тело сопротивлялось. Цири чувствовала, как начинает мелко дрожать, как голова ее кружится, но не могла остановиться. Что-то в глубине шептало ей, что это – нехорошо, инстинкт, атавизм из прошлого… – У меня есть пиво, – осторожно заметил Кагыр. «Пиво», – пронеслось в ее голове, и Ласточка улыбнулась. Да, было бы неплохо. Она поднялась с места, демонстративно отряхивая штаны, и побрела в сторону соседского участка. «Дорожки нужно будет подмести», – напомнила она себе, ступая осторожно, медленно и лениво, будто пробуждаясь от дремы. Кажется, об этом просил отец, когда уезжал. Цири открыла незапертую дверь, улыбнулась Кагыру, встретившему ее на пороге собственного дома, а после поспешила плюхнуться на диван. Хозяин дома не предлагал, но Цири все равно взяла кусок пиццы из открытой перед ней коробки. Возмущения не последовало, сосед вел себя особенно учтиво. Четыре сыра – ее любимая, будто специально. Холодное пиво легло ей в руку, и на пару мгновений пальцы Кагыра коснулись ее собственных. Девушка неловко улыбнулась, понимая, что что-то в ее душе возрадовалось такому повороту событий, что-то глубоко внутри хотело, чтобы дальше все шло именно так. Кагыр сел в кресло напротив, улыбнувшись Ласточке так, как никогда прежде. В нем словно мелькнуло что-то хищное, что-то опасное, чего Цири прежде не могла разглядеть. – Твоего отца часто не бывает дома последнее время, – сказал он, едва Цири сделала первый глоток. – Работа? – Да, – ответила Ласточка тихо. – Хорошо, что ты присматриваешь за мной. Мне не хотелось бы… Мне не очень хочется… – Его поймают, и в нашем городе снова станет спокойно и тихо, – отозвался Кагыр, не дав Цири закончить предложение. – Того, что случилось с Мистле, больше не случится ни с кем. Он и сам сделал глоток из бутылки, лежавшей в его руках неподвижно. Девушка улыбнулась вновь, вспоминая, как проводила в этой гостиной целые дни, изучая правила движения и просматривая тоннами гиковские сериалы прошлых лет. Цири на секунду задумалась о том, может ли попросить хозяина дома не упоминать имя Мистле вслух. Ей казалось, что от этого становится плохо. Алкоголь после сигарет действовал на Ласточку странно. Голова кружилась еще тогда, когда Цири переступила порог, но теперь, после пары глотков – к головокружению примешался шум в ушах, тяжесть в конечностях. Как опьянение, только чуть хуже, сложнее. Спектр накрывших ее эмоций ширился, и Ласточка не могла за ним успеть. – Мне больно видеть тебя такой одинокой, – внезапно заявил Кагыр, и Цири вновь заставила себя улыбнуться. – Мне не очень хорошо, – ответила девушка, понимая, что картинка перед глазами расплывается, предметы вокруг теряют контуры, и что-то продолжает шуметь внутри ее головы. – Тебе нужно прилечь. Он не спрашивал, не просил совета или позволения. Кагыр молча повалил ее на диван, толкнув одной только рукой. Ласточка не противилась, она не могла сопротивляться, не могла понять, что происходит с ней теперь. Ноги Кагыра оказались по обе стороны от ее бедер, и Цири почувствовала себя пойманной в капкан. Говорить не получалось, звуки застревали во рту, так и не превратившись в слова. Цири не могла заставить себя начать вырываться, потому что не до конца понимала, что происходит сейчас. Кагыр говорил с ней, он шептал что-то неразборчивое или же Ласточка уже не могла разобрать. До ее разума доносились отдельные слова «Так ждал… Такая красивая… Моя Цири», – но они не задерживались надолго. Одна мысль сменяла другую, и Ласточка не успела понять, как сосед стянул с нее джинсы, как его холодные пальцы, только что сжимавшие вынутую из морозилки бутылку, гладили ее бедра все настойчивее. – Расслабься, – шепнул он, но Цири не могла понять просьбу. – Я хотел, чтобы все прошло романтичнее, но больше я не могу ждать. Цири почувствовала, как что-то холодное проникает в нее, как он тыкается туда, куда никто не должен. Она чувствовала смущение, смущение и больше ничего, потому что все, что знала об этом процессе – услышала в школе. А в школе говорили, что это – табу, что так нельзя делать до свадьбы, и если уж оно случилось, надевайте презерватив. Ласточка не могла понять окончательно, но что-то подсказывало, что Кагыр не станет заморачиваться подобным. Гнев, бывший самой частой эмоцией Ласточки, не накрыл ее в этот раз. Быть может, виноваты сигареты и пиво? Сначала он погрузил в Цириллу пальцы, медленно и осторожно, вглядываясь в ее раскрасневшееся от близости лицо. После Кагыр заставил девушку чуть раздвинуть бедра, открыться перед ним, протяжно мыча. Его язык скользил по ее шее, мокрые следы холодил воздух гостиной. Цири не могла осознать, что именно происходит сейчас, но самым краем сознания понимала: ей не нравится. Несмотря на опьянение, на дурман, овладевший ею, Цири отчетливо ощутила боль, пронзившую нутро, не готовое к вторжению. Ласточка пискнула, но на рот ей легла теплая теперь ладонь соседа. Кагыр навис над нею, и Цири, обычно считавшая себя слишком плечистой, слишком большой для девушки, вдруг поняла, какой маленькой кажется рядом с ним. Движения были резкими, нетерпеливыми, словно вся выдержка соседа испарилась, прошла… – Ты такая красивая, – шептал он, кусая мочку ее уха. – Такая красивая… Шум в голове нарастал вместе с пульсом, и Цири не знала, в какую из минут ей удалось провалиться в забытье, закрыть глаза и уже не открывать их.***
Утром она проснулась раньше, намного раньше него. Вспомнив прошлую ночь, Ласточка поежилась, захотела кричать, но сдержала порыв. Кагыр заснул рядом, притянув полуголую Ласточку к себе, заперев ее в кольцо собственных жадных рук. На ее футболке красовалось пятно его спермы, джинсы так и были спущены до колен, как и нижнее белье, а в волосах будто свили гнездо птицы. Цири никогда прежде не двигалась так осторожно. Разбудить Кагыра сейчас казалось ей самым жутким из всего, что могло с нею произойти. Он что-нибудь скажет, он попытается объясниться, но этому нет объяснения. Цири знала, что все, что с нею произошло сейчас – не досадное происшествие, а спланированное изнасилование. То, чего он хотел, хотел давно. Странно было улучить в подобном соседа, человека, что когда-то казался ей не просто приятным, но лучшим из всех. Цири вспомнила свою детскую влюбленность, натягивая джинсы вновь, выбегая во двор. Слезы лились по щекам так, как на похоронах Мистле, как прошлой ночью, пока девушка вспоминала утраченную любовь, думала о предсмертных муках… Ее тошнило, идти домой не хотелось, и Цири повернула в противоположную сторону. Она шла мимо домов, мимо людей, не поднимая головы для приветствия. Цири знала, что ей нужно дойти до полиции, но нутро шептало: «Они спросят, почему ты сама зашла в этот дом, почему взяла из его рук пиво, почему вообще в шестнадцать общалась с тридцатилетним. Они скажут, что ты виновата сама, вот же будет позор». И Ласточка слушалась, избегая чувства вины, чувства страха, преследовавшего ее теперь. Нельзя рассказать, отец расстроится, его политическая карьера может быть уничтожена, если мир узнает, какой шлюхой была его дочь. Цири опомнилась на качелях, на старой площадке, заброшенной на самом краю города. Она качалась вперед и назад, вперед и назад, пока небо меняло цвет, от голубого сиреневыми оттенками скатываясь к черному. Когда позади послышался шум тормозящих колес, когда кто-то припарковался, Цири продолжала надеяться, что это не он. После случившегося ее все еще тошнило, но шум в голове давно прошел. – Цири, сядь в машину, – без прежней мягкости в голосе, без заискивания, без фальши сказал Кагыр. – Пошел к черту, – ответила девушка громко, так и не развернувшись к нему лицом. – Я не буду больше просить дважды. Ведь этого и не требовалось. В нее тут же вонзилась игла, Кагыр резко надавил на поршень, заставляя Ласточку закричать от неожиданности. «Ч-ч-ч-ч-ч-ш-ш-ш-ш-ш», – прошипел он над ухом, поглаживая ее по сбившимся волосам, заставляя Цири, почувствовавшую внезапный прилив слабости, положить голову ему на плечо. Он гладил ее, будто при походе к стоматологу, будто успокаивал от страха перед кем-то другим, а Цири вырывалась, чувствуя, что силы затухают. – Тихо, тихо… Это все равно должно было когда-то случиться, просто вчера я… Я сорвался, – будто оправдывался он, поднимая Цири на руки. – Я собирался дождаться твоего совершеннолетия, но появилась эта чертова Мистле и… И ты начала курить из-за нее. Я не мог на это смотреть! – Мистле, – повторила за ним Ласточка, бездумно и тихо. – Мистле, да, – с уколом злости ответил тот, языком поддевая ненавистное имя. – Испорченная девчонка, она так кусалась, так верещала… Сначала я отрезал ей язык. – Что ты? – спросила Ласточка, смысл слов доходил до нее все хуже и хуже. – Вы так много времени проводили вместе, что ты начала забывать обо мне. Таком одиноком и несчастном. Я сохранил ее череп для тебя, – улыбнулся сосед, едва сдерживая смех. – Я не смог раздобыть достаточное количество формальдегида, чтобы сохранить всю голову, но череп… О, он будет стоять в твоей комнате какое-то время. Потом мы вместе выкинем его на помойку. Когда ты привыкнешь, Цири. – Что? – шепнула она, пока не могла разобрать слов, пока судорожно цеплялась за остатки сил, остатки сознания, пока думала о том, что в полиции посмеялись бы над ней. – Она такая теплая, такая уютная, тихая. Прямо в сарае, Ласточка, прямо в сарае. Там есть отопление, настоящая кровать с поручнями, даже книги, что ты так любишь. Я купил для тебя пару комиксов на первое время, потом ты перестанешь читать эту чушь. Там есть все, что тебе нужно. Все, – говорил он, усаживая Ласточку на переднее сидение собственной машины. – Отдыхай. – Ты – ублюдок, – оскалилась она, закрывая глаза, пытаясь переварить услышанное, понять, осознать. – Я… Я тебя… – Я люблю тебя, Цири. Я всегда тебя любил. В салоне пахло пивом, травой и потом: Кагыр нервничал, разыскивая ее по всему городу. Цири плотно сжала губы, думая о его словах, не в силах сообразить, собрать воедино мозаику. Все, что оставалось ей теперь – уснуть, машина плавно покачивалась при движении, а Цири не весила ничего, когда Кагыр перенес ее тело из салона в подвал сарая на собственном заднем дворе. Когда отец вернется домой через неделю, он найдет записку от Ласточки: «Не ищи меня, мне все надоело, я ухожу». Цири заставят написать ее, не запачкав следами слез. Ее вещи тоже исчезнут, исчезнет вся она, и полиция Цинтры не продолжит поиски долго, сославшись на то, что подростки иногда сбегают из дома. Эмгыру придется смириться, Кагыр же в скором времени продаст дом, чтобы увезти ее еще дальше – за город, туда, где можно будет поселить Ласточку не в подвале, а держать на цепи у собственных ног.