Недотрога

Хатаке Какаши индифферентен к людям, его не волнуют человеческие отношения, и он не выносит, когда к нему прикасаются. Это знают все, кроме его соперника. Но команду Какаши это всё ни разу не волнует. Минато жизнелюбив и беззаботен, он любит ерошить волосы своих подопечных и абсолютно не смущается тем, что юный хмурый гений постоянно пытается скинуть с себя чужую руку. Он иногда даже неожиданно обнимает его, исчезая прежде чем Хатаке успевает не то что запустить в него чем-нибудь, но даже понять, с какой стороны прилетело западло в лице сенсея. У этого есть и свой плюс в виде мотивации: Какаши упорно тренируется в увеличении скорости, чтобы когда-нибудь догнать чёртову Жёлтую Молнию. Рин слишком мила и несколько излишне настойчива в своей доброте. Она всегда убеждает Какаши принять от неё медицинскую помощь, и тот неизменно рано или поздно сдаётся, позволяя ей дотрагиваться до его кожи, обрабатывать раны. Обито… просто Обито. Его Какаши избегает так сильно, как это только возможно. Благо, от его мстительных попыток ухватить сокомандника или хотя бы хлопнуть по плечу — если это удостоится внимания Рин, то всё не напрасно — увернуться куда легче, чем от умиляющегося учителя. Какаши очень успешен как шиноби, но не застрахован от страхов, ошибок и заблуждений. Его спокойную чёткую жизнь раздирает противоречиями, его жизненная философия, противопоставляемая отцу, едва выдерживает дружелюбие жителей Конохи. Ему всё труднее сохранять невозмутимость среди бывших одноклассников, столь искренне веселящихся вместе даже посреди войны. Он постепенно становится более открытым, снисходительным и даже немного приветливым. Он начинает мириться с различиями в разношёрстной компании молодых ниндзя. Куда сложнее мириться с тем, что попытки увидеть лицо Какаши постепенно становятся национальным спортом страны огня. Со времён Шиноби Кумите чужие прикосновения уже не вызывают такого ужаса, но по-прежнему неприятны. Да и Какаши ещё слишком юн, чтобы действительно безразлично относиться к миссиям, не запоминать бессознательно каждый бой, не ждать подвоха от каждого встречного, не напрягаться от любой близости к другому человеку. Впрочем, один человек по-прежнему не имеет ни малейшего понятия о том, что его драгоценный соперник избегает любых прикосновений. Отчасти это потому что Гай то ли интуитивно, то ли по счастливому совпадению не так часто касается других людей, как можно было бы подумать. При встречах он обычно выдаёт смехотворно-торжественные позы и речи, не стремясь нарушать чужое личное пространство различными выражениями привязанности. К тому же, его товарищи по команде тоже не были большими поклонниками объятий и создания умилительной дружеской атмосферы и всеобщей любви. Так что Гай не наваливается на Какаши при встречах, как некоторые шиноби, держащиеся запанибрата, не прижимается со спины, как заигрывающие девушки, не пытается испортить причёску, смутить, обидеть или сорвать маску. И вообще в плане прикосновений со всеми ведёт себя достаточно сдержанно — хотя у большинства жителей Конохи слова «Гай» и «сдержанность» никогда бы не встали рядом ни при каких обстоятельствах. Но куда важнее того, что он не трогает Какаши, то, что иногда он всё же к нему прикасается. Ни тренировочные спарринги, ни настоящие бои на миссиях не дают телу Хатаке и десятой доли тех сенсорных ощущений, какими прогоняют его неистребимый тактильный голод поединки с Гаем. И Хатаке не может выразить это явление никак иначе кроме как словом «доверие». Его тело доверяет Гаю, словно тот в обход его хозяина умудрился с ним подружиться. Впрочем, Какаши знает, как именно было получено это доверие. Оно досталось Майто через проигрыш, электрический разряд и рукопожатие. Закрепилось оно позже, за несколько дней до окончания академии, на поле, полном подсолнухов. Кажется, место соревнования в тот раз выбирал Какаши. Или так случайно получилось — неважно. Важно то, что в тот раз он был непростительно рассеян, ослеплён обилием света, цвета и тепла, а Гай по-прежнему превосходил его в скорости, и Какаши пропустил удар, второй, третий, четвёртый смог предугадать, парировать, замахнуться — и оказался прижатым к земле. С учётом того, что кулак, оставивший след на горячей пыли, мог бы сломать ему ребро, на победу это явно не было похоже. Но кунай, невесомо касающийся задней стороны шеи Гая, недвусмысленно указывал на то, что и поражением это не было. - Ничья, — разочарованно протянул Гай, не отпуская, прижимая к земле, а Какаши зачарованно смотрел на его растянутые в улыбке губы. Бой был серьёзным, ожесточённым, а его результат не устраивал их обоих, но Гай почему-то смеялся, и у Какаши болезненно сводило скулы, но он не мог заставить себя не улыбаться в ответ. Было почему-то так хорошо лежать на жаркой земле, ощущать тяжесть чужого тела, стук чужого сердца, неровное чужое дыхание. Заведённая за шею рука с кунаем придавала позе сходство с объятиями, да и вообще вся поза была невинна для сражающихся мальчишек, но абсолютно, вопиюще интимна для юного Хатаке. Гай говорил что-то явно перенятое у отца, нелепое и вдохновлённое, а Какаши расслабленно и неподвижно смотрел на него, улыбался и никак не мог сосредоточиться ни на одной мысли, ни на одном ощущении. Рядом с соперником было спокойно, тепло и надёжно; можно было не бояться. Можно было просто лежать, щуриться от солнечных лучей, словно горящих светом подсолнухов, ослепительной улыбки Гая, и можно было даже верить его светлым речам, как и верить в то, что всё так или иначе будет хорошо. Много позже они сражаются уже на экзаменационной арене, и Какаши одерживает красивую победу, за которую удостаивается звания джонина. Он получает в подарок от Гая какой-то жутковатого вида спортивный инвентарь, от сенсея — кунай, от Рин — медицинский набор. Спустя пару дней он получает подарок и от Обито. И возвращается в Коноху уже совсем другим. Опустошённым, сломанным, едва дышащим от разрывающего грудь горя. Он выплакал все слёзы, произнёс все обещания, увидел воочию все кошмары. Он едва видится с Минато: тот тоже горюет о своих учениках, но на войне ему некогда останавливаться даже ради последнего оставшегося Какаши. Он не видится с Гаем: тот со своими сокомандниками находится на миссии. На той самой миссии, где встреча с семёркой шиноби-мечников тумана отнимает у него самого дорогого человека. Они встречаются на кладбище вечером, под пронизывающим ветром, посреди войны. Гай утирает слёзы, смотрит на него, на закрытый повязкой левый глаз, на дрожащие плечи — и его, кажется, тоже прорывает какой-то странной молчаливой истерикой. Какаши неловко тычется лбом в его плечо, судорожно цепляясь в зелёную ткань, чувствуя, как ноет всё тело в болезненных крепких объятиях. Им приходится стоять так до самой ночи, цепляясь друг за друга, трясясь от рыданий, смешивая своё горе с чужим. Сенсорная чувствительность возвращается к Хатаке не сразу, отзываясь только болью в новом глазу, напряжением мышц, мокрым холодом от слёз. Объятия Гая, его руки, часто поднимающаяся грудь, тепло его дыхания у закрытой маской и воротником шеи, вся эта близость не кажется неприятной или неправильной. Какаши расслабляется, выравнивает дыхание, успокаивающе проводит ладонью по напряжённой спине, чувствуя, как в ответ тяжело выдыхает его соперник и друг. Навещая могилы Обито и Рин, Какаши называет их своими первыми друзьями. На могилу отца он приходит впервые за долгое время, усталый от неотступающей печали и стыдящийся самого себя. Он рассказывает безмолвной плите о потерях и переосмыслении; от раскаяния неожиданно становится легче, и Какаши просто не в силах остановиться, говоря абсолютно обо всём. - Мы смогли подружиться, как ты и хотел, отец, — шепчет Хатаке, оглядываясь на фигуру Гая, склонившегося на другом конце кладбища над ещё не заросшей могилой героя-генина Конохи. — Ты был прав, он стал отличным соперником… И моим лучшим другом. Какаши уходит с кладбища плечом к плечу с Гаем и лишь слабо благодарно сжимает его пальцы, когда тот неловко и стыдливо берёт его за руку.