Недотрога

Хатаке Какаши – шиноби Анбу, сдержанный и скрытный, подверженный всем профдеформациям сразу; оплакивающий свои потери и страшащийся новых. Он не любит чужие прикосновения и старается не сближаться с людьми. Это знают все, кроме его лучшего друга. И, похоже, то, как окружающие оберегают его личное пространство, делает только хуже. В специальном отряде убийств и тактики вообще не принято сходиться с коллегами. Там все как один скрытные, и никто не желает прикасаться к другому и даже говорить на какие-либо темы дольше, чем того требует необходимость. Впрочем, это не означает, что Какаши там полностью скрывается за уже двумя масками от общения с людьми. У него есть свои товарищи: кохай Тензо и напарник Итачи. Первый очарователен в своём восхищении старшим коллегой и в стремлении полностью оградить того от любых контактов. Кажется, он даже во время боя или сна постоянно думает о том, как бы рядом с обожаемым семпаем не оказалось ничего слишком уж человеческого. Какаши это забавляет, отчасти настораживает, но, впрочем, ему это часто бывает удобно: Ямато не только сам избегает прикосновений с ним, но и не позволяет другим подходить слишком близко, спасая от многих ситуаций, которые, скажем, тот же Шикаку назвал бы «проблематичными». Правда, рядом с ним, всегда столь откровенно беспокоящемся, Какаши и сам не может расслабиться и ненадолго забыть о своей слабости. Не то чтобы это было возможно, но данное осознание позволяет ему не чувствовать излишней благодарности по отношению к младшему коллеге. И, кажется, Тензо начинает ему подражать, избегая людей, становясь подчёркнуто задумчиво-собранным и немногословным. Такого Хатаке ему точно не желает. Но по крайней мере можно порадоваться, что кохай рекордно быстро заметил его неприязнь к прикосновениям – значит, умело находит чужие слабые места. Хороший шпион вырос. Но первое место в конкурсе проницательности достаётся новому напарнику – в первый же день знакомства. - Это называется гаптофобия, - говорит Итачи, так серьёзно и так почтительно, словно речь идёт о какой-то личной заслуге Какаши. Тот уныло кивает. Только медицинской справки ему и не хватало. Знаменитый Копирующий Шаринган Гаптофоб Хатаке Какаши. С этого момента Учиха до него не дотрагивается, вообще, и умудряется при этом быть настолько естественным, что это даже хуже услужливости Ямато. Слишком плавно, слишком умело, так что даже и не догадаешься – он специально убрал руку, чтобы не коснуться напарника, или так само получилось. Но куда хуже то, что с момента перехода в анбу молодой ниндзя получает сенсорные ощущения только во время сражений. Поправка: во время неудачных сражений, в которых приходится вступать в прямое столкновение и выходить на близкую дистанцию. Поправка: во время неудавшихся миссий, приведших к необходимости сражений. А ошибки Какаши допускает редко – его таланты и таланты напарника вместе дают почти стопроцентную гарантию того, что к нему никто никогда не прикоснётся. Тактильный голод накатывает волнами; возвращается словно неотступающее марево в глазах, постоянно ощущающаяся духота, нервозность – словно признаки уже начавшейся болезни. Какаши чувствует, что ещё немного, и Итачи порадует его озвучиванием какого-нибудь очередного диагноза вроде «затяжная депрессия», «тревожное расстройство» или что там ещё придумала цветущая и жиреющая на таком обилие материалов для исследования в Конохе психиатрия. Да и Какаши уже не ребёнок. Если раньше привычное «Мне не интересно» звучало только в кругу наивно-пошло обсуждающих отношения мальчишек, да в ответ на слишком откровенные заигрывания одноклассниц, то теперь Хатаке говорит это всё чаще, отвечая на всё более каверзные вопросы, да пытаясь выпутаться из всё более пикантных ситуаций. Тем более что каждый раз фраза звучит всё менее правдоподобно. На самом деле, интересно. И спасибо Дзирайе и литературному отождествлению, что в мире есть порно. Которое неожиданно очень успешно снимает стресс, утоляет любопытство и помогает удовлетворять потребности взрослого организма без необходимого присутствия другого человека. Хотя сказать, что этого вполне хватает, всё-таки нельзя. К тому же, у Дзирайи все описываемые акты происходят у героя-рассказчика исключительно с женщинами, а Какаши… Ну, с Какаши всё по жизни сложно. Но литературное плацебо хоть не полностью, но всё же успокаивает тактильный голод, и в Конохе вскоре привыкают к тому, что Генму никто не видит без сенбона, Асуму без сигареты, Эбису без очков, а Какаши – без какого-нибудь порнографического чтива. Только жаль, что на миссии этот суррогат сенсорных ощущений брать не получается: вскоре его начинают узнавать по книге в руках не хуже, чем по шарингану, а для анбушника светить свою личность – не самое разумное решение. Но в деревне можно. Жители привыкли, штаб проржался, начальство смирилось, отдел пыток и допросов сделал выводы, да и у каждого свои способы самовыражения. Некоторые вон зелёные обтягивающие костюмы носят – и ничего. Нет, вообще-то, чего. Гай, резко преодолевший переходный возраст, сильно вырос, раздался в плечах и заметно окреп. И вообще со своими сухими мускулами стал походить на ходячее анатомическое пособие: накачано всё, что только можно накачать тренировками любого вида. Благо, через плотную зелёную ткань всё отлично можно рассмотреть. И Какаши всё труднее ввязываться вместе с ним в авантюры и соревнования, уже давно превратившиеся из драк в смесь самых необычных споров и цирковых представлений на потеху селению. Да что уж там сражения, ему сложно даже ходить обедать вместе со своим лучшим другом. Гай слишком открытый. Слишком громкий, яркий, тёплый и телесный, у него душа и джонинский жилет нараспашку, и вместе с ним тоже почему-то хочется быть таким же здоровым, правдивым, безудержным во всех своих желаниях и стремлениях. Его хочется… касаться. Хатаке от этого в полном ужасе. Тем более что к нему по ночам всё чаще приходят сны, от которых наутро стыдно и до омерзения неприятно, которые Какаши пытается отгонять успокоительными отварами трав и холодным душем. Он отчаянно пытается их забывать и не возвращаться днём к бессознательным воспоминаниям об этих кажущихся слишком реальными фантазиях, но тело с ним не согласно. Так с ним всегда: у хозяина страх перед прикосновениями, у него – тактильный голод от их нехватки, у хозяина полная невозможность и помыслить о каких-то близких отношениях, у него – накапливающееся сексуальное желание. У Какаши прекрасная непорочная дружба с молодым Майто, у тела… своё мнение насчёт того, как эту дружбу можно было бы использовать на благо раскрепощения хозяина. И всё становится только хуже, когда Какаши, поддавшись мистически заразительному энтузиазму Котецу и Изумо, соглашается отметить что-то с оравой повзрослевших, но желающих забыть об этом бывших одноклассников. В горячих источниках. Стоило на мгновение поддаться молчаливым уговорам организма, измотанного долгой миссией, требующего расслабления, чистоты и тепла, как власть над ним была потеряна. Благо, от поднимающегося от горячей воды пара почти ничего не видно – Какаши остаётся только изумляться способности Дзирайи хоть что-то рассматривать, подглядывая за девушками в таких местах – и он находит место в углу, где можно расслабиться, откинуться на деревянный бортик, поправить отяжелевшую от влаги маску и посмотреть на своих коллег и товарищей по миссиям в непривычной обстановке. Все кажутся какими-то оголёнными не физически, но внутренне, заметно отдыхающими; Хатаке думает, что, по-видимому, всем шиноби в той или иной мере не хватает уюта, безопасности и дружеского общения. И он поддаётся этой общности, тем более что поход в горячие источники оказывается не таким травмирующим событием, каким представлялся раньше: его тело, как и тела коллег, целомудренно скрываются паром и широкими полотенцами, и пространства достаточно, чтобы никак ни с кем не соприкасаться. Так что Хатаке успокаивается и даже, оказавшись втянутым в какой-то разговор с Иноичи и Асумой, ловит себя на мысли, что ему действительно комфортно – и рассеянно отмечает, что не может вспомнить, сколько именно раз ему подливали саке. Горячие источники оказываются ещё горячее и теснее; и даже, кажется, начинают качаться волнами вместе со всё нарастающим весельем его посетителей. А в Гае саке, по всей видимости, открывает какие-то дополнительные, не предусмотренные его техникой врата, отчего тот становится ещё громче, ещё больше, ещё энергичнее, радостнее и ярче. Настолько, что заполняет собой всё окружающее пространство, и Хатаке с какой-то нездоровой физиологичностью ощущает себя заполненным им. Какаши, не понимая больше, где в этом месте остались безопасные дальние углы, оказывается в центре всеобщей кутерьмы. Он отмахивается от чужих шуточных прикосновений, брызг, хохота и взглядов. Кроме Майто. Ему он с наигранной благосклонностью позволяет всё: и приобнимать за голое плечо, и непринуждённо хватать за запястье и тащить куда-то, и даже, кажется, опять втянуть в какой-то спор. Хатаке наполовину чересчур чуткой интуицией анбушника, наполовину мнительностью чувствует на себе чужие мимолётные насмешливые-понимающие взгляды. Гаю он разрешает всё, Гай – друг с привилегиями. Большими такими. И даже больше: Хатаке запоздало отмечает, как он сам беспрерывно дотрагивается до своего друга, берёт его за руку, приваливается нему, садясь рядом, касается всё чаще и больше. От саке и переполненности тактильными ощущениями Какаши весь залит румянцем, и это, похоже, видно даже через маску. Этот вечер восполнил его нехватку прикосновений за несколько лет, с лихвой, и он чувствует, как неминуемо близится откат, словно похмелье. И хотя кажется, что с каждым мгновением это надвигающееся отвращение от других людей всё ближе, оно не наступает ни через минуту, ни через час – и Хатаке, растерянный реакцией своего организма, прощается со всеми только под утро, хотя изначально согласился отдохнуть со всеми лишь до конца вечера. - Пока, соперник, - улыбается ему подозрительно трезвый в своём опьянении Гай, подходя как-то неожиданно близко, так, что Хатаке прижимается спиной к холодной стене. Майто протягивает руку к его лицу, и Какаши с какой-то обречённостью закрывает глаза, прежде чем чувствует, как тот оттягивает наверх край маски, сползшей на кончик носа. - Спасибо, - бормочет он, оглушённый гулко раздающимся в ушах стуком собственно сердца. Ему неловко от того, что он сегодня сам на себя не похож, что ему всё ещё не стало плохо от того, от чего он привык себя ограждать; ему неловко от того, что полуголый горячий Гай стоит так близко, что… что прикосновения к маске становится недостаточно. Желание прикасаться к нему жжётся где-то внутри, и Какаши торопливо уходит, затянувшимся дежа вю ощущая на себе горячий взгляд. Ему хочется к себе, в одиночество и недружелюбную компанию саморефлексии, и Какаши, наконец, буквально заваливается домой, падает на кровать, открывает на любимом месте последний роман Дзирайи – и долго смотрит на слова, которые не складываются в текст и в привычные фантазии. Они складываются в накачанное тело, мощные руки, золотой загар, тёмные соски, скользящие по коже капли, белозубую улыбку, едва держащееся на широких бёдрах полотенце, и что-то такое непорочное, солнечное и радостное. Какаши со стоном роняет книгу и беспомощно смотрит в потолок. Он до дрожи хочет своего лучшего друга, и он понятия не имеет, что с этим делать – теперь и вообще.