Splash!

— Ещё раз будешь так себя вести — я перестану с тобой дружить. Дружить. Оливия прячет взгляд, разворачивается на каблуках и просто уходит из его комнаты, потому что может. Потому что, судя по всему, он сказал что-то не то. В принципе, Енох всегда говорит что-то не то, что-то колкое и едкое, что-то прямолинейное и больное, но сейчас чаша терпения Оливии переполнена. В голове Еноха отдалённо звучит тревожный звоночек, но парень отмахивается и вновь поворачивается к ещё не готовой кукле. Он смотрит на неё несколько секунд, прежде чем осознаёт, что у него отбито всякое желание к работе. Дружить. Дружить! Они ведь дружат, верно? Но до чего же это слово несуразно звучит с уст Оливии. Он помнит его значение, но, кажется, что Оливия имела что-то более... Что-то серьёзнее, чем... Енох фыркает и опирается на край стола, взъерошивая свои волосы и прислоняясь к прохладной поверхности. Он устал. Да, именно устал. Но что дальше? Пойти полежать в постели? Он не уснёт. Пойти поискать чего-нибудь на кухне? Бессмысленно. Оливия обиделась. Девчонки вообще обижаются. Например, Эмма. Когда Эмма обижается, она обижается громко. Громко отодвигает стул в столовой, громко опускает вилку и громко хлопает дверью. Когда Эмма обижается, Еноху куда легче. Потому что когда Эмма обижается, её обида граничит со злостью. А когда обижается Оливия... Ему еще хуже. Потому что обида Оливии граничит с... Эмма обижается не так, как Оливия. Эмма... Её имя так часто встревало в его памяти, что он уже не знает его смысла. Когда-то при имени Эммы у Еноха бежали мурашки вниз по спине, горели щеки и подрагивали кончики пальцев. Теперь имя Эммы превратилось в привычку. Привычка, которая потеряла всякий смысл. Привычка, которая надоела. А Оливия — не привычка. Пусть он и привык к ней, пусть привык настолько, что забыл её ценность, она — не привычка. Вот рыжая обиделась — и все. Внутри у Еноха все ноет, все болит. Задета не его гордость, а нечто более неуловимое. Оливия — это лекарство. Лекарство, которое иногда дают от кашля, и после него так быстро засыпаешь... И хочется ещё этого лекарства, ведь засыпать самому так трудно и долго... — Оливия? — Енох ищет её по всем комнатам, по всем коридорам, по всем уборным... Наверное, она в саду, вместе со всеми... Когда Оливия обижается — неизвестно, что будет дальше. Что дальше? Что дальше? Что дальше? Енох находит её на кухне, и от облегчения и собственной глупости — где же она могла быть, кроме как не на кухне — ему хочется улыбнуться. Но наваждение проходит, когда на её щеках оказываются покраснения от дорожек слез, а чайник не кипит и не дымится. Она все это время была здесь, но ничего не делала. Просто сидела на широком подоконнике и смотрела, как близнецы вместе с Хью и Бронвин играют среди кустов, и плакала. — Прости. Слово само вылетает из него, не дав мозгу додумать полноценную фразу. Олив поворачивается в его сторону, блестящими грустными глазами смотря на него. — Я... Я не должен был говорить о них. Я не должен... — Да знаю. Оливия говорит тихо. Она вытирает нос натянутым рукавом кофты. — Просто... Ты должен понять, что это ничего не изменит. Оливия, нескладная долговязая Оливия, со своими огненными волосами и тёплым сердцем. Он смотрит на нее, на её покрасневшие от покусывания губы, на покрасневшие крылья носа и щеки... Он смотрит на неё, и тихий ужас от осознания того, что он обидел ее, разрастается внутри Еноха. — Говоря об Эйбе и Эмме, ты делаешь больно не только себе. Но и мне. — Я... Енох прислоняется к дверному косяку, чтобы почувствовать хоть какую-то опору. — Прости, что сделал тебе больно, — хрипло говорит он. Оливия спрыгивает с подоконника, кутается в свою кофту и подходит к парню. Она берет его холодные пальцы в свои голые руки, подносит ко рту и греет своим дыханием. Енох осторожно проводит большим пальцем по её щеке. — Когда больно тебе — больно и мне, — спокойно произносит Оливия.