***
Много ли нужно, чтобы порадовать Эми Дайер? Бросьте; она неприхотлива и дорогих подарков не желает. Она хочет - нет, - требует искренности, и Филипп думает, что это самая сложная цена, которую он когда-либо платил. И поэтому едет в город, чтобы вернуться с двумя комплектами альпинистского снаряжения: они отправляются в горы. И там, в окружении отвесных скал и холода, Эми радостно смеётся. Смеётся, и смех ее, отражаясь от покатых боков гор, разлетается эхом все дальше, дальше; в самое небо. Эми рассказывает, что все, что мы говорим, теряется меж звезд, и иногда можно услышать чужие разговоры столетней давности, если предварительно хорошенько почистить уши. Ты хорошо чистишь их, Филипп? _ Филипп сжимает тигренка - господи, какой же он нелепый с этим своим облезшим и вымокшим хвостом, и речь, наверное, не о тигренке. Он думает, что Эми тут, под землей, холодно, совсем как тогда, в горах, когда она жалась к нему в поисках тепла и.. Он улавливает тихий-тихий звук, идущий, кажется, с самих звезд. Знакомая интонация и «ты только вникни, Филипп! Я как-то поймала разговор Бонапарта с..». Эми смеётся.***
Не рыдать, не ждать, не плакать. Джем избегает долгого одиночества. Она проводит вечера с семьей, с Гэри, с Киреном; даже, кажется, друзей заводит - ну, насколько это для нее возможно. Все вместе они пьют разбавленный соком алкоголь на волейбольной площадке на отшибе и смеются над какими-то глупостями. Джем видит миссис Лонсдэйл, переходящую дорогу. Ее плечи опустились от тяжести сумок, которые она держит в немолодых уже руках, и нет никого, кто мог бы ей помочь. Обычно она ходит в магазин с сыном, но сейчас он.. Джем отворачивается и забирает бутылку, не дождавшись своей очереди. _ Гэри дарит ей браслет. Это очаровательно-нежный жест, и Джем довольна; ей кажется, что у нее с этим мужланом может быть какое-то будущее. То есть, ну, не прямо будущее, ведь загадывать так далеко не стоит, но - какое-никакое, хоть самое плохонькое. Гэри смешит ее, целует влажно, и это, в общем-то, те немногие причины, по которым она с ним - Кендалл позволяет ей не думать. Заставляет не думать. _ Миссис Лонсдэйл ходит за покупками каждую пятницу. Джем не знает, почему она не делает этого, скажем, в воскресенье, как все нормальные люди, и узнает совершенно случайно: спрашивает об этом сама, когда встречается с женщиной в супермаркете. У миссис Лонсдэйл в глазах отчаяние утопающего, но она улыбается своим заросшим ртом и говорит, что в воскресенье по магазинам она ходит с Генри, а его, как ты можешь заметить, сейчас нет. Джем больно дышать. Она вызывается помогать женщине носить ее сумки до дома, и та вовсе не против - улыбается радостно, гладит по плечу доверительно. Говорит: ты такая хорошая девочка, Джем. Такая хорошая. _ Кирен рассказывает ей всë, а она рассказывает всë ему. Узнав, что браслет сделал вовсе не Гэри, Джем не знает, что ей делать - то ли разозлиться, то ли заплакать, и в итоге она просто потерянно смотрит в одну точку, забывая моргать. Глаза на мокром месте, но слезы не идут; у Джем, кажется, вообще ничего не идет. Гэри. Генри. Гэри. Генри. Гэри. Ге.. ...Не рыдать, не ждать, не плакать.***
Окна в их новом доме совершенно не вписываются в остальной интерьер. Они большие, белые и деревянные, и выглядят совершенно вычурно в своей снежной идеальности. Саймон говорит, что можно оставить и так - ну, давай купим шторы, занавесим их, чтобы глаза не мозолили, а? Они белые, так что любой цвет подойдет, ведь... Кирен, спотыкаясь о свои же длинные ноги, бежит за красками.***
Прислушайся, Саймон. Что тебе говорит твое сердце? Оно говорит, что это наша коммуна спасла тебя, дала кров, одежду и друзей. Мы сделали для тебя все. Я сделал для тебя все, Саймон, и теперь ты хочешь предать мое доверие? Ты сбился с пути, но это ничего; ведь все мы люди, и все мы ошибается. Еще не поздно вернуться на тропу - гляди же, на ней все мы. Ты хочешь так и стоять на обочине, раболепно принимая лицом все брызги, что достаются немертвым из-под колес живых машин? Это твой выбор, Саймон. Сделай правильный выбор. Здесь только один возможный вариант. Выбор. Ты должен сделать выбор. Саймон, послушай!..***
Рортон - место, где образовалась первая народная дружина. Рортон - город, который стоял до конца. Рортон - ночной кошмар всех немертвых, потому что здесь пролилось столько черной крови. Родственной им крови. Саймон видит все это, и, в общем-то, трезво взвешивает минусы и плюсы, когда решает остаться. Ему некуда возвращаться, да, не к кому, но он мог бы и.. Рортон - ужасное место для того, чтобы жить, потому что здесь можно просто подохнуть от скуки. Но именно отсюда отказывается уезжать Кирен, и Саймон, наверное, согласен с ним. Потому что иногда над Рортоном поднимается слабое солнце.***
Сладость или жизнь? На Эми красивое платье и совсем нет тональника и линз, но она расстраивается, что не одна такая сегодня: в этом году чертовски популярен образ зомби, восставшего из мертвых, и это делает ее менее уникальной, потому что глаза с разорванными зрачками встречаются сплошь и рядом. Тьфу на вас, думает Эми, жуя сахарную вату. Никакой оригинальности.***
Тишина никогда не напрягает их. Наверное, со смертью - перенесенной смертью, - каждый из них говорит меньше, становится более тихим и задумчивым. Еще бы, когда есть, о чем поразмыслить. Кирен очень быстро привыкает рисовать в компании Саймона, когда тот, устроив книгу перед собой, усаживается прямо у его ног. Доверчиво прислоняется раскуроченной спиной к чужим ногам, перекидывает руку через колени, и Кирену неловко - это, черт возьми, выглядит так неоднозначно. Но Саймон не двигается и молчит, только тихо листает страницы, никоим образом не отвлекая. А Кирен через пару минут продолжает свое занятие и думает, что да, так рисовать гораздо приятнее, когда в процессе можно отложить кисть и запустить подрагивающие пальцы в темные волосы, вызывая рассеянную улыбку. Саймон чувствует мягкие поглаживания, но ничего не говорит, чтобы не спугнуть. В конце концов... Тишина не напрягает их.***
У Сью сердце замирает, когда она, возвращаясь домой, не находит Кирена дома. Ему было велено не выходить из четырех стен, но он, должно быть, просто не выдержал этого немого плена, и.. Нет, думает она, ничего ужасного не случилось. Он в порядке. Он просто вышел провериться, потому что стены дома, когда долго пребываешь в них, давят. Он не может снова, говорит она себе, в панике натягивая куртку. Он не... Она находит его в той самой пещере. Смотрит издали на дрожащее пламя свечи и, кажется, тихонько молится, хотя вовсе не верит в бога. Боже, пожалуйста, пусть он окажется живым. То есть, немертвым живым - пожалуйста, боже, судьба не может быть так к нам жестока, чтобы каждый из родителей нашел его бездыханное тело. Но Кирен чертыхается от неожиданности, когда его окликают, и это, черт побери, лучший момент в ее жизни.***
Французские круассаны оказываются совсем не такими, как он предполагал. То есть, они, конечно, неплохие, но все надежды и ожидания Кирена разбиваются о простую истину: они обычные. Самые простые булочки из теста без особенного вкуса, которые, однако, почти доводят его до расстройства, потому что они - одна их тех вещей, ради чего он вообще приехал во Францию. По его возвращению Сью готовит булочки - не круассаны, а скорее даже пирожки, и кладет в них варенье, яблоки и тыкву, выпечка с которой нравится домашним больше всего. И Кирен думает, что, в общем-то, не было особенного резона ехать в такую даль.***
Хватит быть таким маленьким говнюком, Гэри! - кричит отец, не досчитавшись очередной бутылки в своем алкогольном шкафчике. Тебе же, тупой ты сукин сын, всего четырнадцать, так какого черта ты воруешь у меня водку и думаешь, что я не замечаю? Ближе, мерзавец, вот сюда; и доставай свой ремень. Хватит быть таким говнюком, Гэри! - кричит Джем, разозленная его жестокими словами по отношению к немертвым, ведь немертвый и ее брат тоже. Она защищает его, сама того не желая, и эта защита выглядит более высокоморальной, чем отвоевывание стеклянной бутылки, но, в общем-то, почти одно и то же. Кирен тонкий, как бутылочное горлышко, и глаза у него такие же стеклянные. Кирен говорит Джем, что Гэри тот ещё подонок, - честное слово, Гэри слышит это, - и не понимает, почему она все еще водится с ним. Гэри и сам не знает, но слышит перезвон пустого стекла, идущий от Джем и всей ее семейки. А дети, как известно, выбирают себе в партнеры тех, кто похож на их родителей.***
Царапины на запястьях широкие и глубокие: Кирен прикладывал все свои отчаянные силы, чтобы хоть что-то в своей жизни сделать на совесть. Порезы действительно похожи на следы от чьих-то когтей - кого-то очень большого и, по-видимому, разозленного. Монстр, что оставил их, давно исчез; он пропал, как только мертвое тело шевельнуло мизинцем и зашкреблось в крышку гроба. Монстра больше нет. Кирен прячет свои царапины, потому что не хочет, чтобы кто-то знал: монстр внутри него.***
Человек может вытерпеть многое - такова уж его натура. Может выдержать смену обстановки и скачки температуры, ограничение в еде, сне и отдыхе. Он все переживет, этот человек, и в этом, наверное, заключается его сила. Рик слабый, и, наверное, не человек вовсе, когда оставляет растерянного Кирена за спиной. Рик крепко сжимает рюкзак, сидит в поезде: он везет его в лагерь. Сильнее цепляется за металл винтовки, потому что приклад больно упирается в плечо, а отдача ставит бесчисленный синяк. Рик спит на жестком матрасе с выступающими пружинами и три раза в день питается тем, что военные повара имеют кашей. Рик не жалуется - он приспосабливается. Учится стрелять, шутить похабно в стиле товарищей по кампусу, спать на неудобной кровати. Учится, но сам думает не о женских грудях, а о мальчишечьих острых коленках; укладываясь на неудобную койку, почти чувствует теплую руку, обнимающую его за плечи. Рик сжимает зубы, в который раз поднимаясь после бессонной ночи на ноги, и идет делать то, что должен: стрелять, шутить, ворочаться на матрасе с пружинами. Приспосабливается, в общем. Ведь человек, в конце концов, всегда так делает.***
Шлюха гниющая, как-то бросил вслед Эми какой-то незнакомец, днем увидевший ее гуляющей без макияжа. Это было грубо, но ожидаемо, ведь люди в этой округе совсем дикие. Слова не ранили ее, вовсе нет; но отпечатались в памяти, как если бы действительно были чем-то важным. Эми сидит на кровати, смотрит на свое отражение и красит губы, слушая, как дыхание Филиппа меняется с сонно-медленного на беспокойно-неровное: просыпается. Она так и сидит к нему спиной, даже не смотрит, и почему-то ждет этих самых слов - гниющая шлюха, - потому что знает, что по утрам без тональника ее кожа совсем серая, а уродливые шрамы от лейкемии почти горят при солнечном свете. Она уже не гниет, но очень на то похоже. Давай же, скажи это. Я знаю, что именно так ты и думаешь. Все вы, живые, такие. Филипп подползает поближе, и выглядит совсем забавно со своим расфокусированным взглядом и прической в духе «корова лизнула». Наклоняется к уху - давай же, идеальнее момента не придумаешь, ну, скажи это, - и... Целует ее в плечо. Щелочь входит в состав Первитина - так ему говорили. Саймон ловит себя на ленивой мысли, что вообще слабо понимает, что такое щелочь, но думает, что это что-то кислое и опасное - как соляная кислота. Бензин тоже входит, и Монро чувствует себя машиной. Покореженной, совсем разваливающейся, но - машиной. Рычит, пародируя заводящийся двигатель, смеётся гортанно, и товарищи-торчки спрашивают друг у друга: что это с ним? Один отвечает, мол, он сегодня «винтовый». Саймон улыбается, похлопывает себя по ноге, а под пальцами будто отдает гулом металлическое покрытие капота. Ну его к черту, говорят остальные, и покидают комнату один за другим. Я слышал, что один «винтовый» зарезал свою жену. О, я тоже об этом слышал. Это ж как надо обдолбаться, чтобы принять женщину за кусок ливерной колбасы? Не знаю, брат, но я сейчас настолько в щи, что не думаю, что смогу защититься от него, если что. Пойдем отсюда, мужики. Проспится и все. Где он вообще достал... Саймон чувствует подкатывающую к горлу тошноту, когда понимает, что один. Вокруг только холодные стены, а он сидит на холодном полу, и руки его, кажется, быстро становятся холодными тоже. Он трогает их неспешно, но касаний не чувствует, будто вовсе не себя ощупывает. Голова пульсирует внезапной болью, а ноги вдруг превращаются в пыльные шины, живот - в кузов, а сам он уже смотрит на мир не глазами, но фарами. Вскидывается, бьет ногами-шинами по полу, бросается на стены, потому что так хочет разнести все вокруг и себя в том числе на куски. Р-р-р-р-р!.. За окном уже день, и дверь открывается - на ее пороге один из его, Саймона, товарищей. Он подходит к Монро, присаживается рядом на корточки, щупает жилку на шее, после чего мрачно констатирует: «Вот же блять».***
Это не моя вина - мантра, которую нужно повторять трижды в день, как проговаривают молитву перед едой. Это не моя вина - на кладбище, среди мертвецов. Это не моя вина - в супермаркете, с Эми. Это не моя вина - в баре, с Гэри. Это не моя вина - у гаража с мерзкой надписью и другом, сидящим под ней. Это не моя вина - на кладбище, среди восставших мертвецов. Это не моя... Вина.***
Юг Рортона всегда нравился жителям больше, чем север. Неизвестно, почему так - может, потому что на юге сосредоточена вся инфраструктура, может, потому что здесь дома преимущественно красивые, чистые, а за первым холмом стоит церковь. Дело, наверное, именно в церкви: на севере ее нет. Но есть кладбище, обклеенное желто-черной лентой, и это еще одна причина, почему юг нравится жителям больше.***
Яркое послеполуденное солнце уже не жарит, но приятно ласкает кожу, согревает ее своими теплыми поцелуями и немножко даже слепит. Эми настолько любит смотреть на закат вот так вот, сидя бок о бок с Киреном на старой станции открытого вокзала, что жмурится от удовольствие, ловя ресницами последние лучи заходящего светила. Говорит что-то про восточные легенды, которые ей читала бабушка, и про солнечного бога, а Кирен улыбается и осторожно переплетает их пальцы - не романтически, а дружески, потому что сейчас им так важно чувствовать тепло. Тепло оживающих тел.