sleep in loony bin

Зико, он умеет. Он знает, очень хорошо знает, что и как нужно сделать, как наврать, как прикинуться лапушкой, и как стерпеть дикую головную боль, чтобы потом стало хорошо. И он терпит, широко улыбаясь этому дураку Пак Кёну, потом отлёживается в палате, заткнув уши наушниками. Кён хороший, он разрешает музыку, музыка увеличивает головную боль до космических масштабов, но он терпит. Терпит бесконечные четыре дня. Таблеток всё равно недостаточно, хватит на какой-то час, и мучения того, конечно, стоят, но хочется покруче. Поэтому он выбирается из своей палаты, озирается по сторонам и идёт на поиски того, кто может ему помочь, к тому, кто заменим сейчас. Теиль находится почти сразу, как по сценарию – у дверей в процедурную. - Айо, - плавно тянет Зико, широко и немного криво улыбаясь. - Не хочу с тобой разговаривать, - отрезает Теиль, сжимая что-то в кармане. Взгляд у него недоверчивый и настороженный. Зико это не нравится, сам Теиль ему не нравится тоже, но всё тело уже начинает ломать, и эта ломка перебарывает личное отношение. В конце концов, какая разница, кому принадлежит рука Дающего? Зико подходит поближе к своему потенциальному спасителю и понижает голос до доверительного шёпота. - Мне нужен резерпин. Совсем немного. И мепробамат, мепробамат, упаковка. М? Теиль косится на этого «ямайского бедняка», как называет его про себя, и поджимает губы. - С чего ты взял, что Теиль может достать это всё? Когда Теиль нервничает, он говорит о себе в третьем лице, а голос его становится шелестящим и отчётливо злым. - Перестань, парень, сколько уже раз ты доставал для меня эти симпатичные кругленькие таблеточки? Мне очень плохо. Жизнь, понимаешь ли, не та совсем. Помоги, а? Ну чего тебе стоит? Зико из последних сил держится, чтобы не схватить этого психа за грудки и не вжать в стену. Нельзя, нельзя потерять, пусть и номинальное, но расположения этого мастера спиздить и припрятать. - Пожалуйста, - наконец цедит Зико и даже коротко кланяется. - Что мне за это будет? – Быстро спрашивает Теиль и оглядывается, чтобы убедиться, что никто не слышит их разговор. - Смотря что тебе нужно, ну, - нетерпеливо шипит Зико и нервно перетаптывается с ноги на ногу, - Я сдохну сейчас, ну! - Ну и подыхай, - широко улыбается Теиль, поправляя шапку с надписью «comme des fuckdown», - мне не жалко. - Блядь, - тихо говорит Зико, - ну блядь. Ну пожалуйста. Теиль думает. Долго думает. В голове прокашливается голос, прокашливается и сообщает, что нельзя ничего этому парню давать. Он же упорется, и все старания санитаров и врачей опять пойдут коту под хвост. И вообще – способствовать чужому самоуничтожению, это бесчеловечно. Теиль выслушивает голос, пожимает плечами и с размаху бьёт по едва живой своей «здоровой» и «адекватной» личности увесистой битой равнодушия. Зато будет весело, если забраться к нему в палату и посмотреть. - Потом расплатишься. И стой тут, отвлекай врачей, если что. Зико кивает, расплываясь в совершенно идиотской улыбке, и часто-часто кивает, уже не обращая внимания на всё возрастающую головную боль. Зико растирает таблетки на подоконнике, смешивает с последними каплями спирта из давно и самостоятельно спизженного пузырька, и видит море. Море бескрайнее, разноцветное, переливающееся водоворотами ярчайших красок. Небо над морем, напротив, остаётся словно бетонным, неподвижным, ни на полутон не меняя глухого зелёного окраса, и сиреневое солнце ползёт по нему, словно на шарнирах. Зико даже слышит скрип шестерёнок, и блаженно улыбается. Время замирает, исчезает и от него не остаётся и следа, оно не мешает смотреть в себя. Море втекает в него через десяток мелких дырок на сгибе локтя, заполняет до самых краёв, и приятно щиплется внутри. Море шумит, накатывает волнами, и Зико медленно плывёт к осиротевшему, пустому дну. Дно серое, острое, как высушенная губка, и лёгкое, как пенопласт. Зико лениво улыбается, когда этот пенопласт трескается под ним, рассыхается и расходится колючим песком, пропуская в своё нутро. И становится темно. Очень темно, гулко, жарко и море затихает внутри, делаясь неподвижным стеклом. Зико больше не хорошо, не приятно и не весело. После темноты наступает боль, сначала приятная и почти щекотная, она поднимается из низа живота и постепенно вымещает собой море. Тогда Зико стонет и сворачивается в комок на полу у окна. - Пак Кён, Пак Кён! – Весело щебечет Теиль, дёргая санитара за рукав, - Там, в седьмой палате, там, там! Его тошнит, он кричит и ему, кажется, очень плохо. Пак Кён быстро оставляет свои дела и бежит к указанной палате. Он поднимает голову горячего, влажного от пота, бледного, как смерть Зико, кладёт себе на колени и засовывает два пальца в открытый рот. - Вам не противно, Пак Кён? – с нескрываемым интересом спрашивает Теиль, маяча на безопасном расстоянии, - А вдруг его глюки в Вас попадут? Вот же будет весело. Кён не обращает внимания на слова пациента, отирает белую пену с лица ничего не соображающего, уже притихшего Зико и тихо шепчет что-то успокоительное. - Позови Минхёка. Умоляю тебя, позови Минхёка, он же умереть может. Зико открывает глаза, смотрит в тёмно-серый, растресканный потолок, и тихо, почти беззвучно оплакивает своё погибшее море. Сейчас он не думает о том, что через неделю головной боли сможет увидеть его ещё раз. OWARI