Время быть героями

      ЯН ВЭНЬЛИ       Его называли Волшебником, Чудотворцем, гордостью Тринадцатого флота и героем всего Альянса Свободных Планет. Обычно Ян от всего этого открещивался, отодвигал ненужную патетику, потому что в глубине души никогда не верил этой чепухе. И после того как его заперли в комнате с серыми стенами и решёткой на окне, да ещё приставив надзирателя, Ян внезапно почувствовал себя намного младше. Словно не было восьми лет, отделявших его от спасения Эль-Фасиля. Казалось, глянешь на воротник куртки – а там лейтенантский значок. Яну представлялось даже, что его арестовали за фатальную оплошность, повлёкшую гибель трёх миллионов невинных человек…       Он резко помотал головой и взъерошил волосы. Взгляд очень кстати упал на адмиральские звёзды на воротнике. Нет, с фантазией лучше не шутить. Эль-Фасиль давно спасён, и многие вспоминают Яна Вэньли добрым словом.       Однако могло быть иначе. Просто правящей верхушке удачно подвернулся хороший поступок одного человека, и из этого раздули легенду по принципу «Стране нужен новый герой». Вот почему Ян не доверял словам о «чудотворце» и «волшебнике», вот почему сбегал с приёмов. Ему казалось, что говорят вроде бы о нём, но всё же не про него. Настоящий Ян Вэньли имел мало общего с овеянным славой символом, которому придали человеческие черты.       Едва за надзирателем закрылась дверь, Ян сорвал с головы берет и с силой бросил о стену. Он упал звездой вниз. Век бы её не видеть!       Пять минут назад закончилось первое слушание Яна. Оно проходило в маленькой комнате с огромным возвышением, за которым в уютных креслах разместились девять «судей». По-другому их было не назвать, потому что его судили и осуждали. Сначала – за уничтожение «Ожерелья Артемиды». А ведь он сделал это в том числе ради них, чтобы загнанный в угол Военный комитет не взял их в заложники. Потеря «Ожерелья» психологически ослабила врагов, смерть адмирала Гринхилла довершила дело, и гражданская война закончилась прежде, чем Империя успела воспользоваться ею. Такого развития событий Ян опасался даже больше, чем захвата чиновников. И что теперь? Эти же самые люди давят на него, чтобы он признал свою вину там, где её не было, чтобы уволил Фреда Гринхилла из-за родства с мятежником, чтобы плясал под их дудку. Чёрта с два!       – Они же сами назначили меня командующим! Как будто мне это нравится! А теперь жалуются, сидя здесь в комфорте!       Ян порылся в ящике и достал лист бумаги. Разлинованный, с гербом Альянса – то что нужно.       Он сел за стол и начал писать, а снаружи часто-часто забарабанил дождь. Ян поднял голову. Крупные капли падали так тяжело, что дребезжали водосточные трубы и светлая завеса дрожала между крыльями здания, построенного в форме подковы. Стоило оглядеться и напрячь память, как понимание само пришло к Яну: он находился в следственном изоляторе, где обычно ожидают суда. Но другие арестанты, в отличие от него, имели право на адвоката, молчание и прочие преимущества демократии. Ян скрипнул зубами.       В детстве он любил ходить с родителями в парк развлечений. Однажды, когда Ян катался на карусели, она сломалась. Мелодия начала фальшивить и «съезжать», движение по кругу замедлялось, и замедлялось, и замедлялось. К тому времени, когда аттракцион остановился, у Яна уже вовсю болела голова.       Нечто подобное происходило сейчас, только роль аттракциона исполнял зал следственных слушаний, вместо фальшивой мелодии были бредни политиков, и ничто не могло вызвать у Яна такую головную боль, как тянущаяся изо дня в день нудятина.       Слушания постоянно откладывались и переносились. Его пытали неизвестностью и бездействием – правда, цель по-прежнему оставалась неясна. Пока он нужен в войне с Империей, от него не избавятся. Значит, надо просто наблюдать, а точку поставить в самом конце.       Председатель Комитета обороны Негропонти представился как инициатор слушания, но чем больше он говорил, тем яснее становилось, что он только исполнитель. Сколько бы ни опровергали мифы о Большом Зле, оно не могло иметь внешность импульсивного, недалёкого и, в общем-то, очень глупого здоровяка. Настоящее зло оставалось за кулисами, выглядело лучше и пахло дороже.       Энрике Оливейра, президент университета Независимости, взял на себя роль «доброго полицейского». У него было для этого всё: безупречное владение голосом, благородная осанка, добрая мягкая улыбка. Но он обладал поистине поразительной способностью наговорить много, так ничего и не сказав. Ян понял из его речи только то, что они союзники и должны сотрудничать. Ага, как же. Во многом потому, что Ян избегал любителей заговаривать зубы, он и дожил до тридцати.       На бессловесную пешку Трунихта, начальника тыла адмирала Рокуэлла, Ян сразу решил не обращать внимания. А вот председатель комитета труда дал понять, что действительно на стороне «подсудимого», и дело было не столько в улыбке, сколько в комментариях, брошенных будто бы невзначай.       – Может, передохнём? – предложил Хван Руй скучающим голосом, прерывая речь Негропонти. – Я уже не могу это слу… в смысле, устал.       И улыбнулся, отчего Яну стало легче.       Однако после перерыва голову снова будто в тисках зажали. Другие члены комиссии оставались безликой, действующей на нервы массой. Ян был уверен, что, когда всё закончится, он даже не вспомнит их лиц. Но до этого нужно было набраться терпения.       – Вы, адмирал, ещё молоды, – степенно вещал Оливейра, – и до конца не понимаете, что такое война. Такие вещи, как мир и свобода, расслабляют людей и ведут их к деградации.       «Это такие вещи, которые совсем не вещи. И вообще… слышала бы тебя сейчас Джессика».       – Война же приносит послушание, помогает людям сохранять как физическое, так и психологическое здоровье.       – Восхитительная точка зрения! Я бы, может, и согласился с ней, если бы не было людей, потерявших из-за войны родственников. Если самопожертвование и защита Родины настолько важны для вас, то, прежде чем приказывать другим, почему бы сначала самим не попробовать? К сожалению, люди у власти прячутся в спокойном месте и поддерживают войну, навязывают согражданам чувство патриотизма и отправляют умирать на фронт. Разве ради мира с Империей не стоит сначала избавиться от подобных паразитов?       «Жизнь достойных врагов ценнее жизни ничтожных соотечественников», – мог бы добавить Ян, но этого не понадобилось. Застучал судейский молоток, и «паразиты» вскочили со своих мест, плюясь гневными словами.       – Допрос будет продлён! – завизжал Негропонти.       – На каких основаниях?       – Объяснения не требуются! Просто подчинись! – поросячьи глаза налились кровью.       «Всё, пора».       – Скажу вам прямо: я уже вас ни слышать, ни видеть не могу. Считая это частью работы, я терпел, но с меня хватит.       Он вытащил из кармана куртки лист и распрямился.       – Я подаю в отставку, – зазвучал его собственный, но как будто незнакомый голос.       «Судьи» как-то скукожились, мгновенно став мелкими и далёкими. Только Хван Руй подался вперёд и оперся подбородком на сцепленные перед лицом пальцы.       – Что ж, адмирал Ян… Эээ… – председатель совета обороны судорожно вытер лицо платком. – Ваше решение…       – … полностью обдуманное и окончательное. У вас нет никакого права держать меня здесь.       Ян был готов к тому, что его станут увещевать, разубеждать, удерживать всеми правдами и неправдами. Но, видимо, распоряжений насчёт такой ситуации не поступало и Негропонти просто не знал, что делать. Его плечи поникли. При других обстоятельствах вид председателя вызвал бы у Яна жалость.       – Слушание прекращено, – бесцветно произнёс Негропонти.       Закат 8 августа был таким ярким, какого Ян давно не мог припомнить. Небо полыхало оранжевым, розовым и малиновым, и он описал бы его, если бы был поэтом.       Он спустился по лестнице, стараясь не оборачиваться к ненавистному зданию, и сладко потянулся. Солнце ослепило глаза, он зажмурился и только тогда понял, что улыбается, как ребёнок, дождавшийся каникул.       – Командующий Ян!       В десяти шагах от него стоял Фред, рядом выходили из машины адмирал Бьюкок и мичман Машунго.       Ноги сразу сделались ватными, а осознание, что он уже не командующий, впервые подёрнулось грустью. Ничего, начало не может быть лёгким. Ян улыбнулся так открыто, как смог, и шагнул навстречу друзьям.