Время быть героями

      ДЕ ВИЛЬЕ       Служба в молитвенном зале только что завершилась, и по всему помещению витали ароматы фимиама и ладана. Повсюду горел огонь: в факелах, в массивных чашах, в узком жёлобе, который опоясывал амвон. Послушники постепенно расходились. Большинство молча – те, кто с достоинством и покорностью принял свою священную миссию. Но были и другие. Они вступили в ряды Культа недавно и в упоении делились друг с другом впечатлениями о своей первой службе.       С де Вилье было иначе. Ему было двадцать три, когда родной брат вернулся из командировки с Хайнессена взбудораженный и с сияющими глазами. Вскоре он познакомил Филиппа с новыми братьями – не по крови, но по убеждениям. Тогда ещё никто не знал, что старший де Вилье уйдёт с престижной работы, ограбит банк и будет убит при попытке бегства. Никто, кроме Великого Архиепископа, задумавшего всё это. Но для Филиппа было поздно: он уже преклонил колено и произнёс клятву. Несмотря на очарованность наставником, Филиппу с трудом дался отказ от прежней жизни – насыщенной, яркой, полной удовольствий. Однажды он чуть не ушёл под покровом ночи. И быть бы этому случаю всего лишь очередным скандалом, одним из многих за годы шатаний по клубам и борделям. Но трагедия с Мишелем положила этому конец. Филипп остался, и ночь из вечной подруги героя-любовника превратилась в союзницу убийцы. Де Вилье до сих пор удивлялся, как быстро он сменил пошловато-развязные фразы на молитвы. Много позже, но так же быстро золотой медальон служителя высшего ранга стал ему дороже золотых монет. И всем Филипп был обязан Великому Архиепископу, включая гибель брата. Это не добро и не зло – просто наставник увидел в нём способности, которыми Мишель был обделён. Филиппу понадобилось ещё пять лет, чтобы научиться, подобно Архиепископу, видеть потенциал людей. Зато теперь, владея этим умением, он был уверен: в игру вступили те, кого нужно уничтожить, иначе они уничтожат всё.       Трое служителей задержались в зале, и де Вилье вопросительно посмотрел на них. Как и он, они носили чёрные балахоны – значит, были почти ровней, только без медальона-солнца.       Один, долговязый мужчина с лицом коршуна, приблизился к де Вилье.       – Великий Архиепископ недоволен вами. Вам поручено наблюдать и делать выводы, а вы только наблюдаете. Мир меняется быстрее, чем вы успеваете за всем уследить.       «Ты слишком стар для этой миссии», – слышалось де Вилье. Он подавил гневный вздох.       – Я действую по плану.       – Неужели? – долговязый саркастически поднял бровь. – Веррозион и Империя заключили договор. Как скоро они обратят свои взоры на Теорос? Забыли, что эта планета стратегически важна как врата во Внешний Рукав?       «Как новая зона нашего влияния».       – Не разговаривайте со мной таким тоном, Салтроуд. Я действую по одобренному плану. Или вы хотите спорить с Великим Архиепископом?       – Нет, что вы, – собеседник сделал вид, что пошёл на попятную. – Я не вхож в Камелот.       «Пока не вхож. Но буду, если ты провалишь задание».       Его мысли отчётливо читались во взгляде, а мечты буквально отражались на лбу. И этому-то простофиле быть в Камелоте? Единый никогда такого не допустит.       – А ещё ходят слухи, что мы теряем Хайнессен, – гнул своё Салтроуд. – Трунихт больше не поддерживает нас?       – Дело не в этом, – де Вилье скривился. – У него не было власти: всю отнял Военный комитет.       – Но комитет потерпел поражение от Яна Вэньли. Сначала Дория, потом это «Ожерелье Артемиды»…       Мог бы не напоминать. Это де Вилье придумал такую защиту – автоматическую систему обороны, состоящую из двенадцати «бусин». Правитель Феззана Рубинский продал её столице Альянса, потом такую же – имперской планете Лабарт. Мало кто знал, что это была ещё и система слежения. Впрочем, какая теперь разница? Зигфрид Кирхайс с одной стороны и Ян Вэньли с другой уничтожили оба «Ожерелья». Сами того не подозревая, они выступили единым фронтом. В итоге имперец стал одним из самых популярных офицеров, Ян-Чудотворец победил Военный комитет, а Культ Земли потерял двадцать четыре глаза. Отвратительно.       – За «Ожерелье» огребает Рубинский. Системы были уничтожены, и у потенциальных заказчиков появилось серьёзное основание для недоверия. Ему придётся залечь на дно.       – Вы уверены, что мы вне подозрений?       – Абсолютно.       – Зачем же Рубинскому так подставлять себя?       Вообще-то де Вилье и сам не понимал. Важнейшего союзника Культа не зря называли Феззанским Лисом: он из всего умел извлекать выгоду. Нынешний же его уход напоминал бегство крысы с корабля, и это настораживало… но о сомнениях де Вилье никому знать не полагалось.       – Феззанский Лис действует в интересах Культа, но в свои планы не посвящает даже Камелот, – де Вилье пожал плечами. Говорить о Рубинском – это как переливать из пустого в порожнее. – Управлять Трунихтом удобнее. Он слишком дорожит своей жизнью, и у него нет выбора, кроме как служить нам.       – А Ян Вэньли? Народ боготворит его. Он вполне может стать новым диктатором.       – Исключено. Не такого он склада.       – Но мы можем использовать его.       – Тоже мимо. Если мы подберёмся к нему слишком близко, он нас раскроет.       Как раскрыл план Лоэнграмма или скорее Оберштайна, который вовремя нашёл контр-адмирала Линча, с позором дезертировавшего в Империю. За обещание золотых гор со званием в придачу Линч вернулся в Альянс и спровоцировал восстание. И много бы ещё совершил, если бы не застрелил адмирала Гринхилла. В ответ, разумеется, был застрелен сам. Жаль. Из него получился бы неплохой шпион.       Салтроуд намеревался что-то возразить, но подошедший послушник сообщил, что де Вилье ждёт Великий Архиепископ.       Наконец-то! Неподвижный взгляд наставника вызывал мелкую дрожь, зато в нём не было НИЧЕГО – ни насмешки, ни досады, ни зависти.       Де Вилье обогнул хмурого Салтроуда, явно недовольного, что его вынудили заткнуться, и последовал за послушником.       База Культа на планете Земля имела семнадцать выходов на поверхность. Давным-давно, идя по бесконечным коридорам с высокими потолками, де Вилье замедлял шаг и зачарованно смотрел по сторонам. И было отчего: остальные помещения, обитые панелями, казались осовремененными пещерами. Но коридоры были особенными. Резьба на камне и золочёных опорах, сплошные серые глыбы и простая каменная кладка, летящие вверх своды и устрашающе глядящие вниз сталактиты. В местах пересечений коридоры образовывали площадку в форме восьмиугольника, цветка лотоса или солнца, обязательно с возвышением, и множество мелких пролётов поразительно напоминали внутренности чудовища.       Это и было чудовище – база, планета, сам Культ. Де Вилье вспомнил Феззан и усмехнулся: похоже, тяга к монстрам у него в крови.       Он дошёл до очередного «лотоса» и свернул влево – туда, где посверкивали древним блеском сталактиты. Де Вилье уже не любовался, но по-прежнему замедлял шаг: здесь ему хорошо думалось, и мысли часто принимали неожиданный оборот. Массивная чёрная дверь в конце коридора открылась с лёгким скрипом. Её бы смазать, но Великий Архиепископ любил скрип, резкие шорохи, неприятную дисгармонию… в которой при большом скоплении звуков была своя гармония.       Двое охранников были отпущены движением глаз наставника. А затем взгляд главы Культа обратился к де Вилье, и Филипп ощутил себя почти нагим.       – Подойди.       Он повиновался. Преклонил колено и поцеловал перстень на протянутой морщинистой руке.       – Встань и налей мне вина. Себе тоже.       Архиепископ тянул время. Попивал напиток, по-старчески причмокивая, и почти не смотрел на де Вилье. Филипп же осушил бокал в три непрерывных глотка. Наконец, поставив пустой бокал на стол, Великий Архиепископ заговорил:       – Сожалею о твоей потере, Филипп. «Ожерелье» было твоим лучшим творением.       – Господин…       – Лучшим до этого времени. Но ты мудр и способен на большее.       – Приказывайте. Я повинуюсь.       – Конечно, повинуешься. Иначе тебя уже ничто не спасёт.       Агат в его перстне неприятно сверкнул, и де Вилье опустил голову ниже. Архиепископ чёрной тенью подошёл к нему.       – Братья, прибывшие с Хайнессена, говорят, что там всё не так однозначно, как докладывает Трунихт. Есть те, кто на самом деле рад свержению комитета, но большинство в смятении. Многие в бойне на стадионе потеряли родственников. Самое время пустить новые корни. Пусть прорастают в послушное нам дерево. Займись этим, но отбор должен быть самым тщательным, понял?       – Да, господин.       – В Империи заканчивается гражданская война. Зигфрид Кирхайс разгромил маркиза фон Литтенхайма, и это сделало возможным атаку на Гайерсбург – последний оплот мятежных дворян. Лоэнграмм и его адмиралы сейчас стягиваются туда. Думаешь, будет осада?       – Нет. Дворяне выступят всем оставшимся флотом, но проиграют. Это неизбежно.       – Я тоже так считаю. И тем опаснее становится уже фактически победивший Лоэнграмм. Его все боготворят, но истинный Бог – наш Единый. Мы заставим людей прозреть, а не прозрят – уберём с дороги или повергнем в прах.       – Что будет с Лоэнграммом, господин? – де Вилье взглянул на наставника исподлобья. Великий Архиепископ выдержал паузу, и подобие улыбки скользнуло по тому сморщенному и бесформенному, что когда-то было губами.       – Мы уничтожим этого мальчишку. Слишком долго он путался у нас под ногами. Действуй осторожно. Сыграй на всеобщей любви к этому имперскому божку.       – Слушаюсь.       – И последнее: Веррозион. Они, наверное, думают, что, заполучив в союзники Империю, стали непобедимыми. Мы развеем этот миф.       – Что я должен сделать?       – Ты – ничего. Разве что помочь нашему юному другу.       Архиепископ повернулся и сделал приглашающий жест.       Из боковой двери в комнату робко вошёл мальчик лет одиннадцати, в новенькой школьной форме, опрятный, чистенький, с аккуратно расчёсанными пшеничными волосами. Карие, широко раскрытые глаза оглядели помещение и остановились на де Вилье.       – Иди сюда, Адам, – повелел Архиепископ. – Я познакомлю тебя с твоим наставником.       Де Вилье ожидал какого угодно наказания за свои промахи, а вместо этого получил награду – ученика, которому можно будет передать знания, опыт и власть.       – Я лично выбрал этого мальчика из нескольких сотен, – со значением сказал Великий Архиепископ.       Де Вилье, снова превратившийся в Филиппа, благодарно кивнул. Адам без колебаний преклонил перед ним колено, и он впервые протянул руку для поцелуя.