Lacrimosa

Wolfgang Amadeus Mozart–Requiem (Lacrimosa Dies Illa)

      Почему-то, когда ты ангел, от тебя обязательно чего-то ждут. И обязательно чего-то великого: связи с Всевышним, благодати или же чудесного избавления от всех невзгод, даров в виде бесконечной жизни… Почему-то никто даже представить себе не может, что быть ангелом, это ещё хуже, чем быть призраком — ничего толком не уметь, но негласно быть обязанным.       — Ты-то хоть веришь? — с долей укора поинтересовался я у Джехвана, но он лишь забавно пожал плечами, с лёгкостью признавая своё незнание, и принялся вновь бегать по лужам близ остановки, вызывая у прохожих лишь недоумение своей беспечностью и снисходительную улыбку, подобную тем, которые принято дарить душевнобольным людям.       Наверное, в их представлении он таковым и являлся, я же, продолжая сидеть под крышей автобусной остановки, даже слегка завидовал ему, замечая, как изредка за бесконечной невинностью его счастья радужными бликами вспыхивают крылья за широкой спиной. Пусть и невидимые для других, но они проявлялись, заставляя верить и в дремавшие силы друга, а может, и в свои собственные.       — Привет, — чужой хрипловатый голос вырвал меня из уже привычных мыслей, и те карточным домиком рухнули в небытие, заставляя поднять на подошедшего чуть раздосадованный взгляд.       — Привет, Воншик, — хмуро отреагировал я, запоздало спохватившись — люди не любили, когда их имена знал кто-то заранее. Но этот оказался особенным экземпляром — не удивился. Радостно улыбаясь и подсаживаясь ко мне, он желал продолжить диалог.       — Я тебя тут уже не первый раз вижу, — начал бойко он, заставляя меня попытаться распознать в нём задатки маньяка, но аура молодого человека была чиста и светла, как у младенца. Поразившись такой находке, я даже стал слушать его внимательней. — Ты тут всегда сидишь такой грустный и задумчивый, что я решился подойти и спросить, не нужна ли тебе помощь?       — Не знаю даже, — растерялся я. Стоило ли напрямую говорить, что в помощи на самом деле нуждается он сам? — Я тебя здесь ни разу не видел, — врал, конечно, потому что видел его постоянно, идущего из магазина или откуда-то ещё. Я обязан был следить и ждать.       — Зато я вижу тебя хорошо каждый раз, — указав куда-то вверх, на противоположную от остановки сторону, Воншик улыбнулся ещё ярче. — Я живу в этом доме, и мои окна как раз выходят на улицу.       — Это многое объясняет, — согласно кивнул я, не имея возможности смотреть на собеседника открыто. От его искренности и света хотелось жмуриться как от яркого солнца в погожий день.       — Скверная погодка, не правда ли? — он чуть погас, поднимая взгляд на затянутое тучами небо. Да, мне тоже не нравилась эта постоянная влажность, она тяжелила хоть и невидимые, но всё же ощутимые крылья, превращая их в совершенно нежеланную невыносимую ношу. Но, вместо того, чтобы жаловаться на трудности ангельской физиологии, я лишь кивнул.       — Через пару дней обещают солнечную погоду.       — Это было бы очень даже кстати, а пока… не желаешь мне составить компанию в распитии чая? У меня есть прекрасные экземпляры этого напитка совершенно разных сортов.       — Ты так всех незнакомцев к себе домой тащишь? — с сомнением оглядывая юношу, поинтересовался я, всё ещё пытаясь найти подвох, но всё не находил его, как бы не старался, а потому приходилось опускаться до самых простых форм беседы — расспросов и беглого осмотра собеседника. Высокий, даже выше меня немного. Худой и будто бы гибкий. Может быть, даже симпатичный, по крайней мере, по меркам людей. Одетый в тёмные джинсы и пёструю футболку с забавным, но непонятным рисунком. Только теперь я осознал, что одежда его, как и тонкие туфли, не по погоде легки. И потяжелевшие от дождя волосы были не самым лучшим знаком — возможной простудой от переохлаждения. Пора было заканчивать со всеми формальностями человеческих знакомств и переходить к основной части моей работы. Хотя должен был признать, нуждающийся в опеке человек впервые беседовал со мной вот так, будто бы чувствовал меня, как я его.       — Ну так что? Такое оправдание тебя устроит, чтобы подняться ко мне хотя бы на часик? — капля негодования просочилась в его слова. Уставший ждать и, возможно, почувствовавший холод, он торопил с ответом. А я… я пропустил всю первую часть его краткого рассказа.       — Хорошо, — на свой страх и риск согласился я, не понимая причины разрастающегося в коньячных глазах счастья.       — Тебе обязательно понравится, — уверил он меня, выбегая на проезжую часть ни чуть не лучше Джехвана, скрывшегося где-то на соседних улицах — я бы не удивился, узнав, что его появление было лишь желанием помочь и потратить часть своего ангельского везения на нужную череду совпадений, в ходе которых Воншик выглянул в окно и решился спуститься, чтобы заговорить.       Мне не оставалось ничего иного, кроме как последовать за юношей, чуть позже него, но перебегая дорогу в неположенном месте.       На какой-то миг в душе чуть всколыхнулось забытое чувство — возможность кого-то оберегать, в данном случае притормаживая машины и остужая пыл спешащих куда-то лихачей. Воншик не должен был пострадать. Осознание этого важного непререкаемого пункта придавало сил и уверенности в своей нужности, но… лишь до того момента, пока он не ступил на спасительную гладь тротуара. И машины за спиной зашумели с новой силой, будто бы пытаясь в злобном рычании наверстать упущенное время. Мы молча прошли к его дому и зашли в первый подъезд.       — Я живу на третьем этаже, — зачем-то оповестил он, вызывая лифт.       Надобность нахождения в этом душном многоместном гробу не могла радовать, но и обижать пригласившего в гости человека — моего человека — было бы неправильно. А потому, сглотнув подступивший к горлу комок, я ступил следом за Воншиком в раскрывшуюся пасть железного чудовища. Эта принадлежность ему ощущалось очень остро, отдавалась вибрацией воздуха вокруг нас и плавно, будто бы поглаживая, огибала крылья, заставляя тихо ликовать начатой наконец-то игре, где я послушный Хранитель, а он...       — Меня зовут Тэгун, — спохватившись представился я, желая хотя бы за разговором убить медленно тянувшееся время.       — Тэ-гу-ни, — произнёс он по слогам, как-то по-особенному, заставляя посмотреть на него с нескрываемым изумлением, будто бы… только теперь замечая истинную красоту пригласившего меня человека. — Я знаю.       — Откуда? — теперь даже яркость его ауры не была поводом для того, чтобы отвести взгляд. Должно быть, у меня был при этом очень смешной вид, Воншик засмеялся и взлохматил мне волосы, совсем не смущаясь того факта, что это наша первая встреча.       — Твой друг называл тебя по имени, — открыл он мне совершенно очевидную тайну, заставляя вспомнить, как в восторженных криках Джехвана нередко звучало и моё имя. — Кстати, ничего, что ты его там оставил?       — С ним всё будет в порядке, — заверил я, зная, что ничуть не ошибусь в своём утверждении. Джехван любил бродить по дождливым улицам, в поисках своего человека. Он был другим — счастливым и свободным, несмотря на всё ту же невозможность быть признанным этим миром, пока не настало его время. Я же терялся от одной лишь мысли, что эта встреча и есть тот шанс, чтобы стать прежним и не кутаться более в несуразную хрупкую оболочку человеческого тела.       — Ну вот мы и пришли, — вывел меня из грёз Воншик, уже распахивая передо мной неприметную деревянную дверь и пропуская вперёд.       И, несмотря на светлость этого человека, его квартира была совершенно иной — маленькой и серой, совершенно неуютной и безвкусно обставленной по принципу: всё лучшее — самое дешёвое, всё самое нужное — должно лежать рядом. И главным местом скопления этих вещей был компьютер, что не являлось для меня открытием — люди любили просиживать время в этом чуде техники, так или иначе убивая время.       — Прости за беспорядок, просто сегодня утром я вновь увидел тебя, и новая глава сама буквально выплеснулась на бумагу, ну… не совсем на бумагу, конечно, но это не важно! — обойдя меня и склонившись над монитором, он стал что-то искать, неустанно щёлкая мышью. — Хочешь почитать? Правда, написано ещё совсем немного…       — Почитать? — теперь я запоздало вспоминал обрывки фраз, напрасно упущенные мимо ушей. Передо мной уже было открыто светлое окно текстового редактора, и Воншик отступал в сторону, освобождая мне место на кровати, возле которой стоял стол.       — Ну да, это та самая книга, которую я пишу. Мне бы очень хотелось узнать твоё мнение хотя бы о начальных главах, как станет скучно читать — можешь остановиться, я не обижусь, — беззаботным тоном оповестил Воншик, но я чувствовал его внутренний трепет, в котором и крылась важность этого предложения. — А я пока сделаю чай и что-нибудь организую к обеду, ты ведь составишь мне компанию, правда?       — Да, хорошо, — не глядя на хозяина квартиры, кивнул я. Зацепившись взглядом за первую главу, я уже был не здесь, всецело погружаясь в лёгкое описание сумеречного до боли знакомого города. А после пары страниц вступления — оглянулся, чтобы убедиться в том, что я нахожусь в комнате один, и Воншик не услышит звон моего сердца, будто бы рухнувшего вниз и разбившегося на тысячи мелких кусочков. В этом рассказе был весь я… Но ни имени, ни внешности — иное сходство, более глубокое и важное, он будто бы писал этот образ с моей души, беря из настоящей невидимой им внешности лишь одно. В его рассказе — начатой книге, — я был ангелом. Но не тем сказочным и светлым существом, что принято было представлять в сказках. Я был настоящим. Вникая в каждую следующую строку с замиранием так и не разбившегося сердца, я забывал, где нахожусь, не думал о том, что это всего лишь история, выдуманная человеком с хорошей фантазией и неплохим уровнем писательского навыка. В ней был я. Ровно тот, которого я уже почти разучился видеть в самом себе.       Пропитываясь строками ровного повествования, тянущегося подобно грустной песне, я совсем не сразу заметил, что на свободное место у клавиатуры опустился широкий поднос, заставленный едой. Только почувствовав аромат фруктового чая, наполнивший историю неожиданно нужной атмосферой тепла, я краем глаза уловил Воншика стоящим в стороне. Казалось, он даже не смеет дышать, чтобы ненароком не отвлечь меня.       Незаметно восхитившись преданностью этого человека собственной работе, я продолжил чтение, только теперь понимая, что его светлость — это не умение принимать мир нынешний, это умение жить в мире своём — выдуманном.       Строки истории оборвались неожиданно, отдавая куда-то в подреберье вполне материальным уколом боли. Этот рассказ… он должен был быть написан! Поэтому неожиданное окончание истории вызывало чувство сродни тому, что испытываешь, когда спотыкаешься на ровном месте — странно и не очень приятно, — ощущение того, чего быть не должно. А стоящий в сторонке, видящий окончание чтения Воншик, ждал моего мнения. Всё с тем же трепетом, с усиливающимся волнением, он обрывал все свои попытки погрызть ногти и покорно ждал приговора. А я не знал, что ему сказать. Слишком много меня было в этих строках, чтобы передать всецело эмоции от прочитанного.       Поддаваясь неожиданному порыву, я поднялся с места и обнял его, стараясь передать хотя бы часть испытанного своим теплом, искренностью своей благодарности и чем-то большим, что не могло обрести слов даже в мыслях. Он резко выдохнул, явно не ожидая подобной реакции, а после, поражая меня в самое сердце, обнял в ответ, прикасаясь к спине и нерешительно скользя по ней руками.       — Не хватает одной маленькой детали для полного сходства, — попытался пошутить он и даже не подумал выбраться из затянувшихся объятий. Он был прав, сейчас, той крохотной, совершенно забытой части образа сейчас не было — его руки скользили по гладкости спины, совершенно не встречая под собой преграды, но… теперь я был уверен, что рядом с ним это было временное явление. Нас объединяла одна важная вещь — в нас обоих никто не верил, но вместе мы, кажется, верили друг в друга.       — Чем закончится эта история? — подняв на него неожиданно полные слёз глаза поинтересовался я, достаточно было одного взмаха ресниц, чтобы пролить первые капли солёной влаги, а оттого я и вовсе не моргал более, боясь показать излишнюю сентиментальность.       — Я думаю, только мы вместе можем ответить на этот вопрос, — он хитро улыбнулся, но в его действиях уже прослеживалось смущение, он хотел отступить прочь, а мне нужно было ещё немного этого тепла, чтобы насытиться. И нужен был этот шанс — единственная возможность стать для кого-то нужным. Обрести своё призвание и стать Хранителем, как давно мечталось.       — Ты прав. Вот только этой книге не суждено увидеть свет без должного старания. Ты для всех такой же неизвестный, как и я…       — А ты…       — А я тот, кто может тебе помочь, не за бесплатно, конечно. Мне нужно будет кое-что взамен, — сбивчиво попытался объяснить я, чувствуя, как в горле пересыхает от волнения, и в голосе наравне с дрожью пробивается заметная хрипотца.       — Ты заберешь мою душу? — только теперь я осознал, что Воншик больше не вырывался прочь, он заворожено смотрел в мои глаза, которые наверняка сейчас, от переполняющих меня эмоций, хаотично меняли цвет. Его предположение смешило и в то же время заставляло взгрустнуть.       — Только если ты захочешь, — признался я, пряча улыбку во всё ещё влажных прядках его волос, пахнущих дождём.       Почему-то, даже когда ты ангел, тебя продолжают воспринимать как демона. Всё-таки, к сожалению, наличие перьев порой вещь немаловажная, но сейчас всё удавалось и без них. Мысленно обещая парню подарить самые красивые крылья из увиденных им, я сильнее обнимал своего человека, зная, что теперь, прежде чем мы расстанемся, пройдёт ещё очень много времени.