My Own Crazy

— Твою ж мать, — прошипел Микеле, ударяясь каблуком о поверхность лужи. Холодная вода попала на штанину, но Локонте не обратил на это внимания. Город просыпался под его голос и звонкие удары металлических вставок каблуков по мостовой. Люди с недоумением глядели вслед, казалось бы, взрослому мужчине, который бежал по улице, размахивая тёмно-серой сумкой, точно увесистой кувалдой. Он перепрыгивал небольшие лужи, обгонял редких велосипедистов, едва ли не с подскоками пробивался сквозь небольшие толпы, обычно стоящие на светофорах. В общем, Микеле сильно опаздывал. Пока он рассматривал бледно-персиковое небо сквозь забрызганную муть стекла, было время подумать. Автобус слегка занесло на повороте. Локонте нахмурился. Он, разумеется, будет писать в объяснительной, что проспал, но вот причину, почему он проспал, нужно было додумывать. Не говорить же правду, в самом деле. Тогда до свидания, мсье Локонте. Микеле неслышно выругался. Уже который вечер он не мог избавиться от столь навязчивой галлюцинации, так умело и невинно его соблазняющей. Ласковый голос Флорана Мота звучал внутри черепной коробки, шёпотом попадая на губы, обволакивая их, точно сигаретный дым. — Он, кажется, упоминал, что курит. Правда, при мне этого не было, но ведь это и правильно, — с оттенком паники произнёс Локонте. Он сказал это немного громче, чем следовало, но стоящая рядом с ним девушка никак не отреагировала — её уши были заткнуты чёрными наушниками. Ну и хорошо. Флоран преследовал его. Микеле не сомневался, что каким-то образом Моту удалось проникнуть ему в мозг, и теперь он медленно сводил врача с ума. Локонте не желал по-другому объяснять эти густые миражи, которые в последние время стали более частыми его гостями, чем реальные люди. Он не видел Фабьена уже больше трёх недель, Офели — два месяца, Чарли — ещё дольше. Да это и неудивительно; слишком много работы — это была стандартная отмашка на такие случаи. Вот только у Микеле было отнюдь не так много работы, как могло бы быть: мадам Дассини брала на себя большую часть бумаг и отчётов и руководила группами больных в его отсутствие. Его обязанностью было только вести беседы, и он справлялся с этим. Если бы позволили, Микеле сказал бы, что мадам Дассини берёт на себя слишком много работы. Но ведь сейчас речи не шло о мадам Дассини. Речь шла о том, что Микеле Локонте, похоже, становился одержим собственным пациентом. И вчера, просидев с этими мыслями допоздна, он не смог выспаться, не услышал будильник и в итоге опоздал на работу впервые за последние полгода. … — Я искренне надеюсь, что такого больше не повторится, — в глазах Дова горел не читаемый озорной огонёк, но голос оставался удивительно спокойным. — Это ваше первое опоздание, так что не вижу повода как-либо вас штрафовать. Тем более, в объяснительной, — Аттья снова мельком глянул на написанный Микеле текст, — говорится, что вы проспали, так как слишком долго просидели, читая досье вашей группы… а это похвально. Микеле не мог понять, шутил ли Дов, прекрасно понимая, насколько нелепа такая отмазка, придуманная за пять минут до написания, или же искренне ему верил? Наверное, всё-таки первое. Но тем не менее, если удалось избежать наказания, держись за свой шанс. Не зря же Локонте сидел до поздней ночи. — Мсье Аттья, я и так сегодня злоупотребляю вашей добротой, но если вы позволите, я бы хотел предложить один эксперимент… … Микеле наблюдал за мадам Дассини. В те моменты, когда солнце наконец-то выбивало пыль с оконных стёкол и бледным лучом касалось её лица, Мике казалось, что он видит перед собой красивую резиновую куклу с неаккуратно нарисованной персиковой помадой на бледно-красном лице. Иногда, наблюдая за прогулкой пациентов у открытого окна, мадам Дассини не замечала, как ветер шутливо толкался об её торчащую прядь и кружил её, отчего казалось, что под шапочкой у неё целый выводок маленьких вьющихся змей. Змеи в волосах хорошо сочетались со сталью в картонном взгляде — это Микеле отметил сразу же. Он также заметил, что младшая сестра — Мелисса — постоянно поглядывала на него с неописуемой грустью и подозрительно часто просила у мадам Дассини повода выйти в коридор и потеряться в белоснежном лабиринте стен, словно она непрерывно кого-то там искала. Микеле знал, что мадам Дассини недолюбливала его. Они работали вместе уже не один месяц, но что-то неизменное оставалось между ними: что-то, отчего Микеле так часто чувствовал, как по его спине проходятся скальпелем без наркоза — так неуютно ему было под этим взглядом, точно туман, прятавшим в себе все эмоции. И он прекрасно понимал, почему сейчас рубцы от взгляда мадам Дассини не заживали. Она смотрела на него слишком много. Микеле искренне считал, что выездка на природу в парк — это хорошая идея. … Больные бродили по парку, точно слепые котята. Невольно начинаешь улыбаться, глядя на то, с каким детским трепетом Солаль разглядывал цветок василька в своей казавшейся такой огромной ладони. Как Мерван спокойно прогуливался вдоль дорожек, о чём-то споря с Ямином. Как Лоран безвозмездно любовался красотой зелени вокруг, не беря красоты взамен. Микеле не мог скрыть спокойного тихого счастья, трепещущего в его груди, когда он наблюдал за своими подопечными. Мадам Дассини, точно памятник, неподвижно сидела на скамейке, расположенной у входа в парк, и наблюдала, чтобы никто лишний не вошёл и никто нужный не вышел. Она была хмура, но молчалива, и если забыть о том, что она вообще здесь присутствовала, можно было получить от прогулки полноценное удовольствие. Чем, собственно, все и занимались. Локонте начал понимать, что что-то не так, когда позвал всю группу для того, чтобы раздать всем пачку цветных мелков и несколько бутылок холодного «лимонада», который он тайком упрятал в своей сумке. Каждый из мужчин благодарно пожал ему руку за это. Солаль, Лоран, Ямин, Мерван… — Блять, — только и успел охнуть Микеле, когда кто-то с силой дёрнул его за руку, оттаскивая за дерево. — Вы всё ещё на работе, если что, — рассмеялся Флоран Мот. Микеле судорожно бросил взгляд в сторону — мадам Дассини не заметила его пропажи, сосредоточенно наблюдая за разворачивающимся на парковой дорожке творческим процессом. — Я практикую ваш метод лечения. Он с каждым разом мне кажется всё более эффективным, — фыркнул Локонте в ответ. Мот улыбался слишком нагло и красиво, чтобы реагировать на него спокойнее. — Я выздоравливаю? — Я успокаиваюсь. Они помолчали. — Вы даже не заметили моего отсутствия, — капризно протянул Флоран, а Мике только сейчас заметил, что Мот всё ещё держит его за рукав куртки. — Мне ни мелка, ни лимонада не досталось… — Дам порисовать в своём альбоме, если отпустите, — быстро отдёрнул руку Локонте. — Я не умею рисовать, — вдруг вздохнул Флоран удивительно кротко, — никогда не умел. А вы? Этот мимолётный порыв нежности оглушил Микеле, точно пушечный выстрел. Он взглянул на Мота и коротко и рвано вздохнул: ресницы у мужчины были очень красивыми, лёгкими и тёмными, почти пушистыми. Это была явно ненужная информация. — Умею, — ответил Локонте. — Учились? — Самоучка. — Мм. И их снова накрыла непроницаемая тишина, наполненная кроткими цветочными брызгами аромата апреля и солнечными бликами, отражающимися, почему-то, в глазах смотрящих друг на друга. Микеле хотел ударить Флорна, очень хотел… Хотел. — Вам нравится наша группа, — заговорил Мот, разрывая нить их взгляда и поднимая глаза на чистое небо. Мике больно прикусил щёку, ощутив тёплую отдушину стали во рту. — Вы этого и не скрываете. И это проблема. Мадам Дассини ненавидит вас. — Я могу собой гордиться — я ведь для этого решительно ничего не делал. — Делали. Вы не видите в нас больных. А для неё это и сравнимо болезни. — Разве вам не должно быть плевать? — хмыкнул Микеле, поднимая взгляд следом за Флораном. Светло-голубой пергамент небес был весь испачкан белыми чернилами акварельных перьевых облаков. Солнце напоминало золотой оттиск печати. — Должно быть, — согласился Мот. — Она может сильно усложнить вам жизнь. Не успеете оглянуться, как она вырвется из-под своего стеклянного купола и устремится вверх, точно дуб, разрастаясь с каждой секундой всё сильнее, — он замолчал и вновь перевёл взгляд на Локонте, по-прежнему смотревшего вверх. — Пока ваша роза не ослабеет и не завянет, задушенная её огромными корнями. — Вы так любите розы, что не хотите, чтобы моя задохнулась от собственной слабости? — произнёс Микеле почти неслышно. Но Флоран уже стоял слишком близко. Небо слепило его. — Не хочу. Но в то же время хочу, чтобы вы стали слабым в её глазах. — А в ваших? — В моих вы уже никогда не изменитесь. И тут Флоран Мот поцеловал его. Сладость растеклась по губам, словно ручей, и звенящими потоками хлынула вниз, заставив задрожать. Микеле судорожно ухватился за его предплечья, чувствуя, как с непозволительной нежностью руки Флорана ложатся на его талию. Они едва успели обжечься первыми искрами страсти, как тут же, не сговариваясь, замерли. Их губы по-прежнему соприкасались, но ни один из них не двигался, отчего поцелуй получался сухим и до сладкой истомы невинным. Мот сделал шаг назад, непрерывно глядя на Микеле; Локонте передёрнуло — в глазах горело сумасшедшее обожание. — Вы не боитесь стать слабым, — прошептал Флоран. Микеле ударил его в челюсть. Он размахнулся слишком хаотично, отчего удар получился смазанным, но сильным. Флоран отшатнулся от него, хватаясь за скулу. Внутри Локонте что-то дребезжало, ему было жарко, но руки всё равно покрылись мурашками. — Я не боюсь, — выдохнул Мике сквозь зубы. — Но только не ради вас, мсье Мот. Флоран посмотрел на него, и Микеле подумал, что перед ним появился уже третий Флоран Мот, которого он раньше не видел ни разу. В глазах этого Мота ледяным блеском пылала ярость, столь густая и резкая, точно потрескавшаяся, тёмно-синяя гуашь. — В вашей власти, — бросил он с презрением. После чего одним движением сдёрнул с Локонте сумку, в которой тот держал документы и те самые бутылки с «лимонадом». Выудив последнюю бутылку, Флоран демонстративно открыл её перед лицом Мике, отсалютовал ему и сделал два больших глотка. После чего громко расхохотался, точно от какой-то шутки, и быстрым шагом вышел из-за дерева. Больше к Микеле он сегодня не подходил. Локонте только сжал зубы, когда мадам Дассини сделала Моту замечание за то, что тот раскурил сигарету, припрятанную в пачке в кармане джинс, на что тот неприятно пошутил о том, что мадам Дассини давно стоило приучиться курить после секса — тогда бы она поняла, как это полезно для нервов. Лишь когда все покидали парк, возвращаясь в выделенный для них автобус, Флоран посмотрел на Мике долгим взглядом, словно он с ними возвращаться не собирался, словно Микеле Локонте навсегда остался стоять там, под тем чёртовым деревом, где они впервые поцеловались. А Микеле и в самом деле не решился ехать с ними. Наврав про резко поднявшуюся температуру и объяснив, что живёт тут недалеко, он попрощался со всей группой и мадам Дассини и в течении получаса вернулся домой, где до самой поздней ночи молча пил коньяк, сидя на полу в гостиной. Счастье от прогулки, улыбки группы, сухая сладость поцелуя, ноющая боль в костяшках от удара, и отчаянное презрение в шершавом голосе смешивались с горьким привкусом карамели, рисуя в голове лишь один образ: огромную алую розу, которую Лоран, Мерван, Ямин и Солаль нарисовали для Микеле на асфальте в парке. Середина цветка была грязно-серая — Флоран Мот бросил туда сигаретный окурок.