Героиня второго плана

Он приехал через шесть часов после её звонка. Бросил всё, наверняка завалив ответственное задание, дико переплатил за самолёт, и ворвался в квартиру без галстука и пиджака. Она ничего не смогла сказать. Даже провыть жалкое «Кё-сан, Кё-сан», как поступила, когда на том конце трубки ответили. Просто — расплакаться с новой силой. Просто — броситься на шею, замечая, что он успел закрыть дверь, и сжать его изо всех сил, чувствуя, как самые любимые руки на свете возвращают объятие. Просто — осесть на пол и спрятаться, потому что это невыносимо. Он всё понял, конечно же. Кому, как не ему, это понимать. Прижал к себе, впустил — так глубоко, что можно забыть себя. Она совершенно не переживала об этом — ей ли бояться раствориться в человеке, который и так ей владел. Возлюбленный, дорогой, желанный — тот, кто давно её. Они вместе пережили это. Когда тело лежит переломанной куклой, тонфа перепачканы сильнее, чем обычно, а в голове только мысль, что он всегда был слишком близко. Пережили новый труп, и ещё, ещё, ещё. Когда явь красится грязью, когда препараты работают не так, и всё выходит из-под контроля, и лишь знание, что дома тебя ждут, помогает держаться. Мир за пределами квартиры смазывается, исчезает, течёт — он бродит по городам, чтобы отвлечься, и скупает всё, что привлекает взор. Этот внешний мир словно ненастоящий — он слишком мерзкий, слишком большой. Реальность только одна — она прячется в маленькой квартире в Намимори, где ванна, тёплая вода, всевозможные блюда из рыбы и прекрасная женщина, вкладывающая всю душу в маленький фонарик. Он блуждает по миру, блуждает во тьме, где пыль, грязь и чужие кости, и только этот маленький свет дарует то, что от тщетно ищет на своём пути. Спокойствие. Они вместе пережили смирение. Принятие нового статуса, жизнь в новом доме, без татами и цветущих слив. Неудобная комната, неудобная одежда, постоянное давление и контроль уже почти не раздражали, задания превратились в рутину, а старшие поняли, что им не удастся взять контроль. Они вместе поняли, что обязаны перетерпеть — чтобы вернуться туда, к сливам, фонарику и рукавам кимоно. И потом, когда фонарик сам вернулся к ним, привезя с собой целый мир, они вместе поняли, что всё было не напрасно, и что на самом деле они устали гораздо сильнее, чем думали. Они впервые блуждали во тьме вместе — и тьма перестала быть тьмой, потому что теперь фонарик освещал их путь светом. И теперь они знали, куда идут — назад, в их настоящий мир, с замком, кимоно и цветущими сливами. Потом они вернулись в подвал. В подвал с убийцей, с Фонгом, с лестницей и пистолетом. Они вместе чувствовали, что не справятся, вместе сдались и вместе нажали на курок. И в квартире были — вместе. Тсуна не знала, сколько они просидели на грязном коврике, в окружении обуви, прислонившись спиной к входной двери. Кажется, дело было к вечеру, и кто-то ломился в дверь — кажется, Каваллоне, или кто-то из Вонголы, кто хотел вернуть сбежавшее Облако назад. Кёе было глубоко плевать — Тсуна думала, что ей теперь тоже. — Простите, я… Тихий вздох и лёгкий поцелуй в лоб. — Всё в порядке. Есть вещи, ради которых можно послать мир к демонам. Стук стал гораздо громче — кажется, теперь их дверь избивали ногами. — Вы ведь с задания, Кё-сан? Хибари выдохнул и закатил глаза, всем своим видом показывая, что он об этом думает. — Рутина Вонголы. Маленькие, но дерзкие травоядные, которые рискнули укусить того, кого кусать не следует. Смерть для них, урок остальным. Ничего важного. Тсуна отстранилась, сразу почувствовав холод. Кёя взял её за плечи и мягко поцеловал в лоб. — Посиди пока на кухне. Я разберусь. После этого оябун поднялся и открыл дверь, сразу попадая под непрерывный ор. Это действительно оказался Дино Каваллоне, который сразу же начал с обвинений в духе «ты что, не понимаешь, как для нас важна эта семья?!», «Пять трупов в аэропорту, потому что охранники были слишком медленными!», «Я тысячу раз говорил, чтобы ты не брал с собой телефон!». Кё-сан активно делал вид, что слушал, но на самом деле уже предвкушал идеально заваренный чай. Картинка чашки с персиковым чаем так ярко стояла в её мозгу, что это даже было забавно. С широкой улыбкой Тсуна пошла доставать свой набор. Это было быстро, почти на автомате — Конь успел высказать всего три или четыре претензии. Ей было спокойно и хорошо — потому что это было тем, что Кё-сан испытывал в её присутствии. Они всё ещё были вместе — Тсуна не думала, что будет после того, как их души перестанут быть единым целым. Удивительная штука — Пламя. И её искорёженное Небо ещё удивительнее. Кёя сразу узнал, что чай готов, и просто развернулся и вошёл, оставив Каваллоне за порогом. Прошёл внутрь, сел, взял чашку и с титаническим спокойствием наблюдал, как Тсуна готовит свою порцию. Дино Каваллоне, вошедший внутрь, прислонился к дверному косяку и скрестил руки на груди. — Я думал, мы уже обсудили это. Я не собираюсь извиняться. Ни перед ней, ни перед тобой. И твоё поведение… — Мне не нужны ваши извинения, Дино Каваллоне. Вы вообще мне не нужны. Тсуна пропела это, доставая сладости — дешёвые и итальянские, но всё лучше, чем ничего. Как Кё-сан вообще живёт в таком эйфорическом состоянии? — Я не выпил таблетки. Как видишь, это распространяется не только на агрессию — просто она самая… скажем так, опасная. Не волнуйся, я всю жизнь с этим живу. Дино Каваллоне вздрогнул — потому что фраза, которую произнёс Кёя, явно была ответом на вопрос, который никто не задавал. Тсуна встала, чтобы налить воды. — Я помню, Кё-сан. Не волнуйтесь. Это должно было помочь, но Конь всё ещё выглядел слишком задумчиво. Хибари достал небольшую коробочку с крышкой, и действительно принял несколько пилюль. Это всё ещё никого не убедило, но Тсуна, как и Кёя, сделала вид, что они одни, и спокойно продолжила пить чай. Итальянец вздохнул. — Что, даже не предложишь мне сесть? Игнорировать. Не думать. Жить в новом состоянии, перетягивать на себя привычку — к запаху, к трупам, к страданиях и ощущению, когда чужая жизнь обрывается в твоих руках. Они убивали уже несколько лет — они привыкли, обратили событие в рутину. Это так, ясно? Её первое убийство свершилось несколько лет назад. — Кёя-кун… Всё в порядке. Всё нормально. Всё очень хорошо. Она уже пережила это. Сжала месяцы в минуты, забрала чужой опыт, взяла лучшее, отдала худшее — потому что позволили, потому что попросили, потому что сказали, что можно, и что он справится. — Кёя-кун, у тебя есть определённые обязанности. И я всё ещё твой друг — даже если ты считаешь иначе. Хибари слегка повернул голову, уставившись на Коня с потусторонним спокойствием. — Я никуда отсюда не уйду в ближайшие сутки. И тебя за стол не посажу. Можешь подождать за дверью, если так хочется. Если бы у неё не было её Кёи, всё закончилось бы очень плохо. Она сломалась бы — конечно, у неё оставался Занзас, Сквало, Фонг и Такеши-кун, но едва ли они смогли бы собрать её так филигранно, мягко и быстро, как Кё-сан. А он всё ещё был рядом и рисковал собой, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке. Надо сказать ему, что не стоит делать что-то подобное ради неё — что имеющегося уже достаточно, что дальше справится сама… Только вот её Кёя не послушает — потому что он всё ещё где-то в ней, и он точно знает, что это неправда. И это значит — он останется, и будет рядом, пока необходимо. Дино Каваллоне разозлился. Глаза потемнели, тело напряглось, на лице заходили желваки. — Кёя-кун… Её Облако безмятежно. Смотрит спокойно, уверенно — в воздухе отчётливо пахнет готовностью биться до смерти. — Я приехал к своей жене, Конь. Не замечал в тебе тяги к извращенствам вроде подглядывания, но уж извини — мы не собираемся этому потакать. Так что не мог бы ты выйти? Дверь там. Конь всё ещё не был убеждён до конца, но теперь его отступление стало более вероятным. Предлог, под которым его пытались выставить, по крайней мере был понятным оправданием. Неубедительным, топорным, не очень подходящим под ситуацию — но этого было достаточно, чтобы обе стороны могли разойтись и сохранить лицо. — Что-то раньше ты не особо рвался уединяться со своей женой. Это магия раздельного проживания? Или вы из тех, кто «только после свадьбы»? Оскорбительно, конечно — но сейчас на кону слишком многое, чтобы оскорбляться. Тсуна знает, что её Кёя даже не слушает — потому что он сидит напротив, потому сейчас он целиком с ней, весь, и не собирается тратить своё внимание на что-то ещё. — Можешь считать это запоздалым пубертатом, если хочется. Вон. Конь в последний раз усмехается, отчётливо вкладывая в это «сделаю вид, что поверил», и выходит. Тсуна словно сдувается — ложится на стол и тихо всхлипывает. Они действительно провели вместе сутки или около того. Тсуна не знала — с реальным миром связывался её Кёя. Разговаривал с Реборном, с Иемитсу, с Занзасом, Фонгом и всеми остальными. Для своих — правда, для чужих — на коленке сляпанная байка о беременности и аборте, в которую даже кто-то поверил. Им было плевать — им требовалась трава, чтобы скормить Вонголе, ЦЕДЕФу и Дино Каваллоне. Всё это время Тсуна училась жить заново. Дышать, видеть, слышать — ходить, разговаривать, делать вид, что всё в порядке. Надо сказать, у неё даже получалось — потому что сейчас рядом был её Кёя. Когда надо было дышать, он дышал за двоих, когда требовалось увидеть, они смотрели его глазами, слышали его ушами, ходили, повинуясь его приказам. Разговаривали, потому что им требовалось говорить — но на самом деле почти все их диалоги произносились внутри, языком Пламени. Тсунино Небо позволило им стать единым целым, и это состояние устраивало их гораздо больше, чем поиски и одиночество. Целое лучше, целое многогранно, целое сильнее. О, если бы можно было не разделяться! Потом пришло время прощаться. Этого было достаточно, хотя гораздо меньше, чем им хотелось бы — но здесь и сейчас было не место и не время поддаваться своим желаниям. Тсуна знала, что она в порядке. Тсуна видела, что, если бы не Кё-сан, ей бы потребовалось несколько месяцев. Кёя был настолько мил, что даже вызвонил Сасагаву. Боксёр пришёл одновременно с Конём, так что они успели попрощаться с Кё-саном и закрыть за ним дверь — после этого Рёхей прижал Тсуну к груди, окуная в своё Солнце, и неуклюже забормотал, что всё будет хорошо. Тсуна не знала, какую версию ему сообщил Кё-сан — она просто прижалась к нему и закрыла глаза. Не зря Сасагава пошёл во врачи — его Солнце мягкое и очень тёплое, оно смывает усталость и прогоняет дурные мысли. Несколько минут в его обществе, и Тсуна почти смогла заставить себя не думать о произошедшем несколько дней назад. Не думать о том, что в мир, с диким рёвом, сотрясающим преисподнюю и небеса, ворвалось новое чудовище.