Героиня второго плана

Это невозможно. Плохо, страшно, тошнит. Страшно настолько, что чувство превратилось в боль, и теперь ей казалось, что каждый вздох выдирает рёбра, и они, развороченные, торчат из её груди. Это необходимо. Фонг рядом. Стоит, переполненный сочувствием, смотрит, веря в неё и её решимость. Он поймёт, если она не справится сегодня. Они отступят, уйдут отсюда, забудут об этом месте на несколько дней. Они много говорили о том, что если она не готова, то она не обязана — о том, что она и так много сделала за такое короткое время. Это отвратительно. Она чувствует, что падает. Падает, падает, падает — в бездну, в яму, в Ад. Разрывается, корёжится, превращается в нечто мерзкое и изломанное. Зачем? За что? Она уже сделала всё, что требовалось. Уже сломала себя об колено, уже растоптала, сожгла, бросила в горнило своей верности и любви. Она убила «Саваду Тсунаеши», продала фурисоде, выкрала драгоценности и сожгла мосты. Что ещё от неё надо? Разве этого было недостаточно? Это её жизнь. Ответственность не для слабых. Она тяжёлая, отравленная, она гнёт тебя к земле. Она никогда не исчезает бесследно, забираясь под кожу свинцовой татуировкой, и имеет дурную привычку напоминать о себе в самый неподходящий момент. Например, сейчас, когда в комнате на пять этажей выше лежит её домашнее задание, уши всё ещё болят от криков и слёз Ханы-тян, а Гокудера позвал её на мотошоу. А она здесь — стоит, умирая каждую секунду, размазывает слёзы по щекам левой рукой, и пытается разломать себя ещё сильнее. Это невыносимо. Глок уже нагрелся. Шершавая рукоять изучена, отпечатана на ладони — тавро горит, тавро плавит плоть и крошит кости. Мышцы уже болят, а рука неизменно дрожит — она дрожит всё время, с того момента, когда Тсуна вытащила пистолет из кобуры и навела на цель. Это то, что она выбрала. Сама. Убийца сидит напротив. Связанный, скованный страхом, отмеченный длинной чередой преступлений, за которые он и был выбран. Он — мусор, отброс, маргинал. Из тех людей, которых презирают все слои населения. Против них принимаются бесчеловечные законы, против них бастуют, им не помогают, не помнят, не ждут, и преступления конкретно этого создания уничтожают даже базовое уважение, которое один человек испытывает к другому человеку. Фонг озвучил это, и она даже согласилась. Умом — но так и не смогла заставить себя перестать считать его человеком. Ты знала, что придётся, девочка. В тот момент, когда ты решила последовать за Ашурой, ты сказала себе — если падать, то на самый низ. Не потому что Занзас требует от неё чего-то подобного, не потому что этого хочет Кёя или Фонг — потому что это то, что она создала в своей голове. Она знает — Хибари Кёя никогда не упрекнёт её, если она сейчас остановится. Как не упрекал, пока она была секретаршей в рядах бойцов, как позволял отстраняться и сам просил не лезть. Потому что слабая, неуклюжая девчонка с шокером не может по-настоящему биться с кем-то вроде Сузуки Адельхейд. А вот Хибари Тсунаеши, Блестяшка, ходящая под Занзасом, могла. Потому что слабость скрыта пистолетами, потому что неуклюжесть истреблена серёжками, потому что прятаться негде и незачем. Конечно, можно остаться в стороне — но та, кто в любой момент может подхватить Шествие Тысячи Демонов, не может быть слабее подчинённых. Ашуры — разумеется, но не остальных. И её бойцы, её воины, её Хибари-гуми делают это — значит, и она должна. Её уже даже не отговаривали — потому что каждый знает, что она всё давно решила. Некоторые офицеры Варии считали это дурью, но они хотя бы не пытались мешать. Ей действительно не обязательно делать это, и никто не осудит, если она сдаст назад. Но разве можно сказать — «никто не осудит»? Потому что осудят, и осудят так, что хоть бросайся с моста. Потому что — раз сказала, так сделай. Потому что — гокуцума. Потому что её клыкам нужен самый смертоносный яд. И потому что от себя не спрятаться. Давай. Давай. Давай! Ты зачем ехала сюда? Зачем училась? Зачем плакала? Ты сама хотела стать тенью, заместителем, женой, частью целого. Ты теперь «Хибари» — и это значит, делай это. Убивай. — Тсуна… Самое сложное — не смотреть в глаза. Не смотреть на лицо. Не смотреть на тело. Не смотреть на человека, чью жизнь она пытается оборвать. Смотреть на каменные стены, с которых очень удобно отмывать мозги, смотреть на каменный пол с выемками, по которым удобно стекает кровь, смотреть на едва заметный уклон и три ступеньки, ведущие прямо в небольшую выемку — так удобно столкнуть тело и придумать, как от него избавиться. Сжечь, расчленить, закопать, выкинуть в море — у Варии прекрасные палачи с богатой фантазией. -Тсуна, пожалуйста. Ты стоишь так уже полчаса. Так мало? Ей казалось, две недели. Не оборачиваться. Нельзя — за спиной Фонг. За спиной лампы, дверь, лестница и дорога назад. За спиной — доказательство того, что она не справилась. — Я не могу. Не могу. Не могу. Её мастер самый лучший. Он позволил ей это пережить — не дёргал, не подталкивал, не направлял. Хочешь? Делай. И сама посмотри, что будет. Чёрт. Чёрт. Чёрт! Нет, она не справится. Она не знала, каким чудом пистолет не выпал. Тело ватное, руки не слушаются, слёзы кончились. Слишком много напряжения, слишком мало сил. Она маленький, слабый Зверёк, который может кусаться, но не в силах перегрызть чужую глотку. Она хибёрд Хибари-доно, её удел — тихо сидеть в клетке, готовить чай и иногда пугать людей. Отвернуться. Медленно, ощущая, как подгибаются колени. Разорвать зрительный контакт, вцепиться взглядом в Фонга — исцелиться, нырнуть в теплоту и мягкость чужих глаз. Мастер Фонг прекрасно понимал, что она чувствует. Мастер Фонг не обвинял и не давил. Мастер Фонг не осуждал за слабость. Поворот. Глаза в глаза. Выстрел. Рука дрожит. Кажется, она что-то кричит. Слов нет, мысли распадаются. Мёртвые глаза напротив уже не смотрят — пуля вошла в глазницу, смешала радужку, белок и мозги. В носу опять этот отвратительный, невыносимый запах — он уже пропитал её тело насквозь. Тошнота. Апатия. Дрожь. Пистолет падает, стука не слышно, мир кружится, его нет. Фонг. Говорит, что-то делает, что-то хочет от неё. Кровь, кровь повсюду, кровь хочет её растворить. Труп. Смотрит, не смотрит, всегда смотрит на её лицо. Лестница. Немного больно стоять на левой — подвернула, не имеет значения. Холл. Мотоцикл. Она ехала с закрытыми глазами, точно зная, что с ней ничего не случится. Просто сосредоточиться, просто считать вероятности — сейчас, когда она в таком состоянии, Пламя удивительно послушно. Вероятность выживания абсолютна — никакого беспокойства, никаких проблем. В подвале было пятьдесят на пятьдесят. Вероятность один к одному — это нечто ужасающе нестабильное и опасное. Почти слепой поворот, почти чистая случайность — да или нет, присутствие и отсутствие, нечто и ничто. Выстрелит или нет — момент, разделяющий мир на «до» и «после». И в мире, где она стреляла, она не промахивалась. Её квартира была пустой. Зияла провалами теней, пахла свежим, искусственным воздухом дорогого увлажнителя, пугала полным отсутствием следов Пламени. В комнату. В угол. Куда-нибудь. Лучше на кухню. В шкаф. Не помещается — придётся сесть рядом. Телефон. Тсуна, с трудом управляя дрожащими руками, по памяти набрала номер.