Before the Dawn

Всего две недели минуло, а я за них успел увидеть и колодезника, и парочку древних домовых, которые при приближении чистильщика молча исчезли в самой тёмной части подвала, да так и провалились куда-то в стену. Всего четырнадцать дней, а я едва не начал заикаться, неловко нарвавшись не на монстра даже, а на охотящуюся в амбаре кошку, сверкнувшую глазами и унёсшуюся прочь, задрав хвост. Будни охотника на монстров, остановившегося в городе, как оказалось, не отличаются особым разнообразием, и потому, исправно потаскавшись с ним пару дней, на третьи сутки я остаюсь в комнатушке на втором этаже постоялого двора. Остаюсь добровольно и отмахнувшись от предложения порыскать по ближайшему болоту в поисках оброненного неким господином перстня, который дорог ему как память о почившем дедушке. Почившем, как обмолвился Анджей, именно по причине крайней рассеянности, и когда-то вот так же упустившем фамильную драгоценность. И по глупости своей за ней вернувшемся. В полнолуние, на крутой речной берег. Видно, «господин» оказался немного умнее и предпочёл поручить поиски тому, кто их переживёт, пусть и разозлится, изрядно измазавшись в грязи. Я же решил, что пока нагеройствовался и имею полное право остаться под тонким одеялом, которое почти и не греет ни черта. Конец лета выдался довольно дождливым, да ещё из порта постоянно холодным ветром тащит. Из порта, который я хочу посмотреть, да никак не подгадаю удобный момент для того, чтобы открыть рот и сказать об этом. Целых две недели, но полумесяц на запястье только-только перестал болеть, оставшись лишь очертаниями укуса, закрывшегося корочками. Всего ничего прошло, но мне уже кажется, что проживаю вот так не первый год. В маленькой съёмной комнатке с отвратительной кроватью и удобствами в виде большого таза, в котором можно притащить воды для умывания. И я и не думаю жаловаться, ворчу только иногда себе под нос, да и то тогда, когда уверен, что монстролов слишком в своих мыслях, чтобы услышать. Ночевать одному не то чтобы страшно, но всё ещё непривычно. «Ночевать одному» — слишком громко сказано, потому что даже если засыпаю один, уткнувшись в стену, то просыпаюсь, ощущая давление ладони на бок или щекой прижимаясь к его груди. И это порождает нечто тёплое, волной разливающееся по нутру. Чувство, которое можно сравнить с влюблённостью или чем-то подобным. Чувство, которое, как мне ужасно хочется надеяться, испытываю не один я. Хочется надеяться, но совершенно не хочется думать об этом. Циклиться, а после, накрутив себя, приставать и к нему тоже. Злится на меня нечасто, но зато, когда злится, кажется, что одним взглядом доводит до изморози на коже. Очень страшным, давящим взглядом. И не кричит, вообще почти не повышает голоса, но даже в спокойных интонациях есть что-то пугающее. Напоминающее о том, с кем я имею дело и почему его лучше не бесить. Молчит, молчит, а после возьмёт и вышвырнет, или сам не вернётся, взяв очередной контракт. И это один из моих самых страшных снов. Это снилось мне уже несколько раз, и каждый — копия предыдущего за исключением мелких деталей. То он бросает меня прямо здесь, то в другом, не слишком-то отличающемся от этого месте. То хлопает дверью утром, то пропадает поздней ночью. И каждый раз всё настолько реалистично, что, просыпаясь, я не сразу могу разобраться: было или не было. Не могу отличить реальность от порождений собственного сознания. И если вскакиваю затемно, то волнуюсь, пока не рассветёт окончательно и он, подчас грязный и мрачный, не заявится в комнату, отставив меч, который почти и не берёт с собой, если не собирается покидать черту городских стен. Тогда уже можно и выдохнуть, и, дождавшись, пока сполоснётся прямо из бочки, стоящей позади постоялого двора, улечься и доспать. И сегодня, видимо, один из таких дней. Когда липкий сероватый кошмар подобрался вплотную и лишил меня сна. Да только светло давно за единственным окном, и выкрики с улицы прекрасно слышны. Только светло, и я понимаю, что всё ещё один. Пару раз моргаю, осторожно щипаю себя за руку, чтобы убедиться, что это всё реально, и натягиваю одеяло повыше, не придумав ничего лучше. Ну и где его носит? Поспешно припоминаю, не ляпнул ли чего, как он вёл себя последние дни, не было ли чего подозрительного, и… мысленно ругаю себя последними словами, когда дверь отворяется. С чего бы он вдруг решил меня бросить? — А если бы меня кто-нибудь похитил, пока ты где-то ходишь? — спрашиваю, всё ещё глядя в потолок, но поворачиваю голову, заметив неявное пожатие плеч. И сажусь тут же, чтобы ничего не пропустить. Монстролов слишком уж задумчивый и себе на уме. Монстролов слишком чистый для того, кто всю ночь искал чужие драгоценности в каком-то липком болоте. Хотя, может, он до него и не добрался. Кто знает, что случилось по дороге? — Эй? — зову его, приподнявшись на локтях, но не спешу выбираться из-под одеяла. Пусть тонкое, но с ним теплее, чем без него. — Всё в порядке? Анджей даже хмурится, оглядывает меня так, будто успел забыть, как я выгляжу. И это более чем настораживает. Это будит лёгкую, угрожающую перерасти в нечто более серьёзное панику. — Разве не должно быть? — подаёт голос далеко не сразу, так и держась у двери, и мне всё больше и больше не по себе. — Я могу спросить, где ты был? Я осторожнее осторожности и во взглядах, и в словах, и, может быть, поэтому и смягчается немного. Кивает в итоге и, отмерев, подходит к кровати и, присев на корточки, начинает шарить под ней, выгребая наружу и свой рюкзак, и мои тонкие книжицы, что вывалились из дорожной сумки, которую он купил для меня пару дней назад. Встречаемся взглядами, и, ещё до того как я открою рот, уточняет, походя коснувшись пальцами моей прикрытой лодыжки: — Только это не значит, что я отвечу. От прикосновения сразу же становится легче. Не так напряжённо. Но не менее непонятно. — Может, не так туманно? — Собирайся. И барахло своё тоже хватай. Мы сюда больше не вернёмся. Сажусь сразу же, разворачиваюсь и спускаю босые ноги с кровати. Осмысливаю услышанное и, прежде чем схватить ближайший сапог, уточняю, втайне надеясь на отрицательный ответ: — Уходим из Штормграда? Надеюсь, потому что в крупном городе всё-таки безопаснее и только лишь отдельные слои населения похожи на разбойников и грабителей. — Только из этой таверны. Киваю и не успеваю даже с обувью разобраться, как, собрав все свои немногочисленные пожитки, направляется к двери. — Поторопись, княжна, я буду внизу. — И куда мы? Стаскиваю со свободной, растрёпанной косы и без того скатившуюся вниз ленту и принимаюсь спешно переплетаться. — Пошевеливайся, если надеешься успеть поесть. Неопределённо бурчу себе под нос нечто напоминающее согласие, и он выходит, придержав так и не хлопнувшую дверь. И я не могу не отметить того, что он проигнорировал мой вопрос. *** Ведёт меня в один из самых благополучных, раскинувшихся на холме районов города, и я всё никак не могу взять в толк почему. Не могу придумать, за каким таинственным делом нам сновать среди ухоженных садиков и лавочек со всякой дамской дребеденью. Он что, решил снять что-нибудь поприличнее? Да только зачем? Прекрасно понимаю, что и комната в трактире была далеко не самой худшей из всех возможных, но и не обманываюсь, запрещая себе думать о том, что всё это ради меня. Хотел бы — так и сразу бы поселился в другом месте. Видимо, нашёл какое-то нерядовое дело, пока я спал. Видимо, цепляться и выспрашивать бессмысленно — настолько он задумчивым, ушедшим куда-то вглубь своих мыслей стал. Отстранился, насколько это возможно, и только и знает, что переставляет ноги, то и дело поправляя перекинутый через грудь ремень, удерживающий его завёрнутый в шкуры меч за широкой спиной. Стараюсь не отставать, но то и дело замираю на месте, удивляясь тому, насколько разительно могут отличаться друг от друга люди, проживающие в разных частях одного города. Разные наряды, причёски, платья насыщенных светлых цветов… Пестрящие цветами палисадники и свежевыкрашенные фасады домов. Никакой грязи, согнувшихся в три погибели пьянчуг на тротуарах и легкодоступных девиц, подпирающих фонари. — Может, всё-таки скажешь… хотя бы что-нибудь? Держусь, по обыкновению уже, с правой стороны и забегаю вперёд, чтобы заглянуть в его лицо. Даже ещё более мрачное, чем я привык видеть. Заметно в себе, да только не говорит почему. Вообще ничего не говорит, и каждое моё слово как шаг по ненадёжному мосту. Не туда надавишь — и провалишься. — Я получил одно своеобразное приглашение вчера ночью. Так и глядит вперёд, а не на меня, но тон голоса ровный, и я немного расслабляюсь. Уже не так боюсь ляпнуть что-нибудь не то и оказаться в чужой немилости. — Раздумывал, стоит ли принимать. — Приглашение наведаться в гости? — уточняю, а сам припоминаю, как он обронил мимоходом, что никаких друзей у него нет. Сплошь шапочные знакомые да те, с кем связывают старые дела. Выходит, соврал? Или просто не упомнил кого-то? — И ты всё утро раздумывал, потому что?.. — Решал, стоит тебя показывать или нет. Даже запинаюсь, зацепившись носком сапога за щербину на дорожной плитке, и тут же вспыхиваю: — А что, меня нельзя показывать? Косит глаза, чтобы поглядеть на меня, не поворачивая головы, и молчит, предоставляя мне прекрасную возможность начать тихонько кипеть. — И почему же, осмелюсь спросить? — Треплешься слишком много, — поясняет слишком уж добродушно для того, чтобы не заметить подвоха. — Жалко будет, если вякнешь что-то лишнее и придётся думать, где раздобыть тебе новый язык. — Всё так серьёзно? Может быть, тогда не пойдём?.. Пугаюсь до того, как понимаю, что подтрунивает надо мной, да и то скорее по тонкой обозначившейся на губах улыбке, а не пораскинув мозгами. В самом деле, потащил бы он меня в какое-то опасное место? — Уже почти пришли, — указывает взглядом почти в самый конец круто поднимающейся вверх улицы, и, не зная, что ещё сказать, выдаю первое, что приходит в голову: — И пока мы не пришли, давай кое-что проясним: ты же не ведёшь меня к очередной старой страшной ведьме, с которой спал когда-то в прошлом? Встречаемся взглядами, и я понимаю, что не так уж и ляпнул. — С этой не спал. Надо же. Как угадал. — Но она старая и страшная? — Она — ведьма, и этим всё сказано. Формулировка довольно расплывчатая, особенно для того, кто не привык иметь дело с обладателями магии, но охватившее меня беспокойство от этого нисколько не меньше. Скорее даже наоборот. — Советую вспомнить обо всех своих манерах и не раздражать её понапрасну. — Так может, всё-таки не… — Не «может». Просто не веди себя как балованная стерва, — советует уже без тени улыбки, и мне хочется повиснуть на его руке и не отпускать её до самого конца пути. И внутри чужой обители тоже. — И тогда тебя никто не сожрёт. Может быть. Сглатываю это недообещание и переспрашиваю о куда более важной вещи: — А ты точно с ней не спал? Потому что жить в доме у женщины, с которой у него что-то было, — это уже как-то слишком. Потому что я больше не нуждаюсь в шёлковых халатах и цветах в волосах, спасибо. Не нужно меня подкладывать туда, где я и сам могу уложиться. Переспрашиваю, ожидая, что вспылит или огрызнётся, но вспышки не следует. — Если я ещё раз услышу этот вопрос, то сломаю тебе руку. Даже злости в голосе нет. Напротив, отвечает очень буднично и скорее ставя в известность, а не угрожая. — Больше не услышишь, — обещаю тут же, мысленно гадая, выполнит или нет, но на всякий случай стараюсь запомнить. Запомнить и не вякать больше всяких сомнительных, угрожающих моим конечностям вещей. — Рад, что мы поняли друг друга. Какое-то время идём в молчании, но меня начинает распирать от новых вопросов спустя две минуты. И я честно терплю, сколько могу. Терплю, а после, скривившись и готовый признать поражение, захожу с другого бока и, с опаской глянув на покачивающийся в такт его шагам меч, быстро облизываю губы и, не сдержавшись, выдаю очередной вопрос: — Послушай, а как твоя ведьма узнала о том, что ты не один? Опускает взгляд, окидывает меня им и произносит будто само собой разумеющееся: — Погадала на курином помете и в одной из кучек разглядела твоё лицо. У меня даже челюсть падает как у ребёнка, который ещё не умеет сдерживать удивление. — Серьёзно?! Косится уже с нескрываемой жалостью и медленно запрокидывает голову, глядя на небо. И только после этого до меня доходит, что просто издевается с нечитаемым лицом. По-доброму, но всё-таки пользуется моей наивностью, чтобы потешиться. — Ладно, я понял, — цежу сквозь зубы и, вместо того чтобы обидчиво отвернуться, решаю использовать оставшееся время с пользой. В конце концов, для того чтобы надуться, я найду тысячу и один повод, а вот чтобы поговорить о таинственной ведьме — вряд ли представится хотя бы половина. Особенно в её собственном доме. — А какая она, эта знакомая? Такая же, как и та, которая меня вылечила? — Не такая же. Хватит расспрашивать. Скоро сам всё увидишь. Хватит ему! Конечно же! Что тут удивительного? Подумаешь, очередная колдунья! Я же их столько повидал, что впору заводить дневник только для того, чтобы записывать имена! — Учитывая всех твоих предыдущих знакомых, надеяться на встречу с милой старушкой в оборках не приходится. Его взгляд меняется на критический, а в голосе явно проскальзывают саркастические нотки: — Я бы на твоём месте не стал называть женщину «старушкой в оборках». Тем более ведьму. Тем более если ты надеешься пожить хотя бы до осени. Надо же, какие мы наученные. — Я не очень силён в общении с женщинами, — напоминаю, и смотрит с ещё большей категоричностью. Категоричностью, которая мне совсем непонятна. До того как откроет рот, по крайней мере. — Да ещё бы, с твоей-то внешностью. Тут становится ещё непонятнее, но не встреваю, пока не договорит, ещё и зачем-то покачав головой. — Странно, что ты вообще дожил до своих лет. — Что это значит? Отмахивается с таким видом, будто не желает объяснять очевидные вещи, и говорит нечто банальное настолько, что уже мне впору кривиться и напоминать о том, что мне не пять лет. — Гляди в оба и не трогай руками то, что тебе захочется потрогать. — Не надо со мной как с ребёнком, — прошу уже не в первый раз и, не удержавшись, добавляю: — Я не маленький и не тупой. — Взрослые не дуют губы, Йен. Тут же отворачиваюсь, ужаленный очередным всплеском категоричности, но запала и смертельной обиды хватает совсем ненадолго. — Мы почти пришли. Вон тот дом. Перевожу взгляд в указанном направлении и даже сбиваюсь с шага. Потому что ожидал увидеть нечто менее презентабельное. Нечто поменьше, помрачнее и, что уж кривить душой, погрязнее. Что-то смахивающее на лачугу той ведьмы со странным котом. Этот же дом светло-серый, каменный и двухэтажный. Стоит немного в отдалении от других и окружён клумбами и кокетливым, с коваными завитушками забором. Не больно-то высоким, но так видно только со стороны парадной двери. Проход на задний двор скрыт от посторонних глаз намного лучше. Может, у неё там стоит какой-то котёл? Или ещё что. Хотел и спросить тут же, но, вспомнив о предупреждении, передумал. Покосился только в сторону наблюдающего за мной монстролова и лишь пожал плечами — ничего удивительного, мол, все колдуньи так живут. — И что тебя так поразило? Ну не может же у меня и вправду всё быть на лице написано! Ну не может, и всё тут! — То, как живут городские ведьмы, — поясняю неохотно и обещаю себе научиться строить морду кирпичом. Обязательно научиться. — Я ожидал… Толкает дверцу, ведущую в маленький дворик, и та легко поддаётся, несмотря на то что, я готов поклясться, ещё секунду назад по ту сторону висел небольшой замок. Останавливается уже внутри и, пропустив меня вперёд, всё-таки не сдерживается. Интересуется крайне доверительно и даже без тени иронии в голосе: — Землянку, вырытую руками и обмазанную свиным навозом? Ну да, разумеется! Именно этого! Почти в самой высокой точке города! Я же действительно такой идиот, за которого ты меня держишь! — Чего-то более необычного, — цежу сквозь сжатые зубы и всё всматриваюсь в добротную кладку и самые обыкновенные ступени. Крепкие и деревянные. Не из костей и без магических примочек в виде бегающих туда-сюда искр или пританцовывающих крыс. Разве я виноват в том, как описывают колдуний и их хоромы в детских сказках? Более серьёзной литературы на эту тему мне, увы, не довелось подержать в руках. Да и кто же знал, что будет нужно? — Жаль тебя разочаровывать, но не все колдуньи вешают череп бывшего любовника над входом и летают на метле. — И чьи бы ворота украшала твоя голова? — отбиваю довольно ехидно, а после вспоминаю, что он обещал сделать, если я не перестану лезть со своей глупой ревностью. Невольно прячу за спину правую руку. — Не очень тонко, княжна, — подмечает, только покачав головой, и взглядом указывает на порог, над которым нет ни колотушки, ни колокольчика. — Поднимайся и открывай дверь. — Что, вот так сразу? — Замираю напротив коричневой, самой обычной в этих краях двери и так и замираю с занесённой рукой. — Даже без стука? — Хватайся за ручку. Догоняет меня и останавливается прямо за спиной. Да только не очень-то это придаёт уверенности. — Эти двери открыты только для друзей. — А как дверь поймёт, друг я или… — Заходи уже. Перехватывает мой так и не опустившийся вниз кулак и укладывает его на гладкий набалдашник, который, на удивление, легко проворачивается. И петли тоже не скрипят. Дверь распахивается, и я, озадаченный и настойчиво пихаемый в спину, перешагиваю через порог. Осматриваюсь по сторонам, и первое, что бросается в глаза, — это массивная винтовая лестница у дальней стены, ведущая наверх, и, уже поближе, простая деревянная, уходящая ступенями вниз. На первом этаже только кухня да подобие гостиной, в которой не стоит ничего, кроме книжных стеллажей и старого вышарканного дивана, который, даже выглядывающий одним боком, кажется орудием пытки, а не предназначенным для отдыха местом. Ещё кресло и узкий чайный столик, что вряд ли используется по назначению. И вроде бы дом как дом, со светлыми стенами и тёмными полами, но самой хозяйки не видно, да и, судя по установившейся тишине, её и нет в доме. Никого нет. Только пыль кое-где собралась на стенах, да окна мутноваты из-за высохших на стёклах дождевых капель. Дом как дом… Только не встречает никто, и в коридоре не то что вешалки — даже скамейки нет. Но монстролова это нисколько не волнует — напротив, совершенно привычно стаскивает своё оружие со спины, оставляет рюкзак и плащ прямо около двери, и мне не остаётся ничего иного, кроме как так же поступить и со своей почти пустой сумкой. Только берусь за широкую лямку, как, передумав, оборачиваюсь к нему снова: — А где?.. Собирался спросить про хозяйку, которой явно стоит отвесить не один приветственный поклон, но Анджей перебивает и указывает на деревянные ступени: — Спускайся вниз. Сам проходит вперёд, и мой робкий вопрос нагоняет его перекладине на пятой, не меньше: — А туда можно?.. — Невежливо будет завалиться не поздоровавшись. Ну что же… Ладно. Вниз так вниз. Раз уж он так говорит, то, наверное, и сама хозяйка там. Занимается своими ведовскими делами. Тороплюсь нагнать монстролова, но тут же забываю о том, что собирался вцепиться в его руку, как только оказываюсь внизу. Понимаю, что открывающаяся сама по себе входная дверь — это далеко не самое удивительное, что можно увидеть. Внизу, на уходящем под землю этаже, самый настоящий кусок бурно разросшегося сада, среди которого расставлены шкафы и прочие предметы мебели. Растения уходят прямо под потолок, и, кажется, отсутствие дневного света им вообще нисколько не мешает. Зелень густая, невероятно сочная, а редкие бутоны, сокрытые среди побегов, огромные. Верещат какие-то гады — смею надеяться, что запертые в клетках, — и я, не в силах унять своё любопытство, начинаю осматриваться, обходя широкие, заставленные столы один за другим. Металлы различной формы и плотности, разноцветные порошки и у стены сложенные одна на другую целые вязанки редкого чёрного дерева, которое, по слухам, безумно ценится у гномов. И запахи витают поистине поразительные. Пахнет одновременно лесом, ароматом трав, корицей, духами и химикалиями. Прохожу в центр этого невероятного цветника и немею ещё больше. Потому что ведьма, приятельствующая с чистильщиком, должно быть, обладает весьма своеобразным чувством юмора — иначе стала бы собирать коллекцию настолько отвратительных чучел? Нетопыри, замершие на жерди, исполинская, почти в мой рост многоножка с ужасающе острыми жвалами и сотней мелких, посаженных ряд на ряд глазок и, наконец, экспонат, выглядящий настолько реалистично, что кажется, будто вот-вот сжатая в кулак трёхпалая кисть размахнётся и, врезав, расколет мою голову, как переспелую дыню. — Что это? Метра три ростом. Лобастым черепом почти цепляет потолок, выкрашенный в небесно-голубой. Абсолютно голый, даже без набедренной повязки, коричневый, и, когда решаюсь протянуть руку и потрогать его предплечье, оказывается, что твёрдый. — Горный тролль. Тупости этим созданиям не занимать, но и физической силы тоже. За этого предложили полторы тысячи после того, как, оголодав, он на месте сожрал двух коров и, забавляясь, вырвал ногу пастуху. Мальчишка совсем был, вот как ты. — Не обязательно говорить это с таким удовольствием, — бурчу невольно, растирая покрывшиеся мурашками плечи, и продолжаю разглядывать чучело. Даже глаза блестят, совсем как у живого. Должно быть, хороший мастер занимался набивкой этого гада. Выступающие клыки, приподнимающие верхнюю губу, и подбородок, выдвигающийся даже дальше низкого лба. Покрытая шерстью грудь и массивные, каждая с мой торс толщиной, руки. Надутый, словно мяч, живот и огромный эрегированный член, на который я пялюсь, не в силах отвести взгляд. Как бы тупо ни выглядело. Для полноты картины осталось только распахнуть рот, как парой минут ранее на лестнице. — Даже не сомневался, что именно тебя заинтересует, — раздаётся прямо над ухом, и я подскакиваю против воли. Стоит слишком близко, умудрился как-то подкрасться — и теперь вплотную. А у меня мурашки по коже, и вовсе не те, которые волнующе приятные. — Думаешь, я, как сорока, не могу пройти мимо продолговатого предмета? — спрашиваю, оставаясь стоять как стоял, но теперь не зная, куда деть взгляд. И щёки покраснели тоже. — Сороки блестяшки тащат, бестолочь, — поправляет, не обошедшись без своего излюбленного словечка, и добавляет чуть тише, уложив ладонь на моё плечо: — А то, что нравится тебе, редко блестит. — У тебя вообще ничего не блестит, — возражаю и выворачиваюсь, неловко врезав ему в бок мотнувшейся в сторону, перекинутой через плечо сумкой, а оказавшись лицом к нему, едва не отшатываюсь. Улыбается. Придерживает меня за плечи и, шагнув вперёд, вынуждает отступить, чтобы не стукнуться о его подбородок носом. И тут же понимаю, для чего он это делает. Дубина тролля упирается мне между лопатками. И вовсе не та деревянная, что он держит, сжав в кулаке. — Издеваешься? — проникновенно заглянув в его тёмные глаза, спрашиваю и пытаюсь отстраниться от этого забальзамированного ужаса. Не пускает. — Вовсе нет. Лишь помогаю прикинуть размерное соответствие. Что бы победило: благоразумие или жадность? Кровь к щекам приливает моментально. Не от смущения — от охватившего страха. Потому что интереса в его голосе слишком много. Интереса и какого-то странного злого ехидства. Сочится, словно гной из застарелой, вскрытой по неосторожности раны. Но даже если и так, если неосторожно задетой, то чем? Почему кажется, будто всё, что он говорит сейчас, он говорит не мне? У него бывает порой. Всегда неожиданно взрывается, уцепившись за какую-нибудь мелочь вдруг, а потом ведёт себя так, словно только что разбуженный, не осознающий происходящего, не помнящий слов. Творится что-то. Одолевает его. Захватывает. Не скажет что. Но, возможно, эта ведьма, его «знакомая», сможет дать мне подсказку? Хотя бы намёк, если уж они настолько близки, что он периодически живёт в её доме, да ещё и пополняет коллекцию уродливых гадов. Вытягиваюсь в струну, привстаю на носки и, откинув упавшую на грудь косу за плечо, стряхиваю с себя его руки. — Благоразумие. Это ты хотел услышать? Вместо ответа подхватывает под бёдра, прижимает к себе и, дождавшись, когда послушно уцеплюсь ногами, придерживая, смотрит снизу вверх. — Может быть. Мне иногда требуется напоминать себе о том, что ты — это не только легкомыслие и милое личико. Первое пропускаю мимо ушей, на втором буквально клинит. Если бы мог, шлёпнулся бы на задницу и ещё долго не смог привести мысли в порядок. Что за день открытий такой? Касаюсь ладонью его лба, проверяя температуру, и только потом вспоминаю, что он куда холоднее обычных людей. Вспоминаю, что не болеет и вряд ли может быть одурманен каким-нибудь магическим порошком, в который по неосторожности сунул нос. — Может, скажешь, что на тебя нашло? А уже после мы вернёмся к троллям? — осторожно, понизив голос, спрашиваю и дёргаюсь от неожиданного касания этого самого продолговатого предмета уже между ягодицами. Аккурат по шву на штанах проходится. Вот уж точно — дотянулся бы до самого желудка, превратив кишки в однородное месиво. И это даже близко не проходит с шаловливыми фантазиями бывшего меня. Того, кто остался за прочными стенами крепости. В мечтах этого же, нового, повзрослевшего, фигурирует только один человек. Да только на сколько? — Слишком оценивающе разглядывал. Решил, что стоит помочь удовлетворить интерес. — О, так это, выходит, ревность? — отвечаю нервозно, ему в тон, и всё никак не могу расслабиться. — Ты серьёзно сейчас? Если да, то я боюсь умереть от счастья прямо на тебе сверху. И вовсе не в том самом смысле, который я обычно вкладываю в эту фразу. Закатывает глаза, и мне хочется стукнуть его по затылку. Сдерживаюсь, не особенно-то желая отхватить в ответ, и только выразительно кривлю губы. Руки бы сложил поперёк груди, да боюсь грохнуться на вышеупомянутое чучело и, чего доброго, оторвать его дубину. Кто знает, насколько оно прочно? — Я уже говорил, что ты бестолочь, княжна? — Сегодня или?.. Затыкаюсь на полуслове, заприметив нечто огненно-рыжее, необычно яркое даже среди окружающих нас пёстрых диковинок. Заприметив, вытянувшись вдоль чужого тела и пугливо спрятавшись назад. Очень уж рассерженный вид у маленькой, появившейся чёрт знает откуда дамочки. — Ещё раз тронешь моего малыша — между пальцами вырастут перепонки. Даже собственный хрен не сожмёшь, — предупреждающе сообщает она и грозит тонким, слишком костлявым, как мне кажется, пальцем. Тут же тушуюсь, испугавшись этой суровой на вид дамы, и, спрыгнув на пол, по сложившейся привычке цепляюсь за локоть Анджея. И вовсе спрятался бы за ним, зажмурившись, да только разве можно спрятаться от ведьмы? От взгляда её неестественно зелёных, почти кошачьих глаз — уж точно нет. Оказывается рядом в мгновение ока, сделав один только мелкий шаг, хотя секундой назад, готов поклясться чем угодно, стояла у подножия лестницы. Разглядываем друг друга в молчании: она — не скрывая своего любопытства, я же — пытаясь побороть какой-то первобытный страх перед этой особой. Бесспорно красивая, ни единой морщинки или неровности кожи, ни единого седого волоска или изъяна. Идеальная женщина, соответствующая общепринятым канонам красоты куда больше, чем я, пусть даже припудренный и замотанный в дамские шмотки. Червячок подозрения снова подтачивает. Да что там точит — беспардонно жрёт. Не было ничего у него с ней, значит?.. С такой красивой — и не было? Анджей нарушает молчание первым, да и то начинает с упоминания чёртового, вогнавшего меня в краску тролля: — Да ладно тебе, Тая. Не сломается твой малыш. А если и сломается, то только потому, что надо было меньше дёргать. Щурится — и сходство с дикой опасной кошкой усиливается в разы. Кажется, сейчас пригнётся — и, замахнувшись, одним ударом рассечёт и без того уже израненное лицо чистильщика. — Я тебя сейчас дёрну, если удумаешь подтрунивать надо мной. И посмотрим тогда, сломается что или нет. Она в открытую нападает, угрожает с неприкрытой враждебностью, а он только рассерженно хмурится. А вот я чувствую себя безумно лишним. Третьим, по недоразумению вклинившимся в супружескую ссору или вроде того. — Ну попробуй, если не трясёшься уже насчёт своих морщин. Ёжусь, абсолютно не понимая, что он сейчас делает. Меня предостерегал, а сам идёт вот так, напролом? — Что ты там ляпнул про морщины? Ведьма едва не опешила от такого выпада, и я спешу убраться подальше. Сдвинуться немного в сторону от этих двоих. Ну, на случай, если вдруг полетит что-то в чью-нибудь растрёпанную черноволосую голову, чтобы по недоразумению не зацепило и мою тоже. Ему-то что? Нарываться может хоть трижды в день, а я вот такой способностью залечивать раны не обладаю. — Мне по буквам повторить? В твои годы не стоит стесняться старческой глухоты, милая. Прожигают друг друга взглядами, того и гляди палёным потянет. Даже воздух, кажется, сейчас заискрит, и на ладони ведьмы вспыхнет огненный шар, а Анджей схватится за оставшийся в ножнах кинжал. Молчание тягостное, опасное, словно туго натянутая леска. Но всё меняется в один миг. Мгновение, которое я упускаю, сомкнув ресницы, а когда распахиваю глаза, колдунья уже улыбается. Черты её лица смягчаются, из взгляда исчезает маниакальный блеск, и она, фыркнув, начинает смеяться. Мелодично, негромко, прижав ладонь к полуобнажённой груди. Сделав ещё шаг вперёд, виснет на шее чистильщика, начисто проигнорировав то, что я стою совсем рядом, и, обнимая его, касается и меня тоже. Едва тёплая, приятно пахнущая, но словно куда меньше на ощупь, чем хочет казаться. Отстраняется, но всё ещё держится за него, за полу расстёгнутой куртки, и заговаривает, только как следует осмотрев меня с носов пыльных сапог и до макушки. И взгляд у неё… оценивающий, деловитый. Именно с таким примериваются к товару, который собираются приобрести. Прикидывают в уме, стоит ли подобное своих денег или смело можно проходить мимо. И я ей не понравился, пусть она и пытается это скрыть. Не очень старательно, впрочем, скорее потому, что привыкла сдерживать свои эмоции, а вовсе не для того, чтобы не обидеть. Жаль только, менее красивой от этого не становится. Был бы девицей — наверное, расстроился бы ещё и поэтому. Куда мне до её форм и изгибов. Анджею явно везёт на знакомства с эффектными женщинами. И не женщинами тоже. — Я уже решила, что не придёшь. — Переводит взгляд на него и даже задирает голову, чтобы видеть не только подбородок. — Что так долго? — Не все готовы бежать со всех ног по первому щелчку, Тая, — отвечает вроде бы и скептично, а вроде бы и только для того, чтобы просто сказать что-то. — Были нерешённые дела. Ведьма на это только усмехается и подносит ладошку ко рту, якобы для того, чтобы подавить зевок: — Скажи ещё, что вовсе не раздумывал, стоит ли показывать своего зверька. Едва не подавился от такого обидного прозвища, но смолчал, рассеянно шмыгнув носом. — Он ничего, но, признаться, ожидала большего. Всё надеюсь, что в следующий раз ты притащишь белокурую девицу, а не… Ты сам знаешь что. — Я вообще-то всё ещё здесь стою, — сквозь зубы цежу, покрепче вцепившись в предплечье монстролова, будто вместе с опорой надеясь найти и уверенности. Надеюсь, что, встретившись с ней взглядами, выдержу её и не отвернусь первым. Она же, вопреки всему, в гляделки не играет, смаргивает почти сразу же и, отведя глаза, улыбается так, словно только что узнала какой-то секрет. Возможно, все мои постыдные секреты. — Стоишь, — соглашается со мной, а мне уже дурно от того, что она могла там прочесть, в моих глазах или ещё где-то. — И это говорит только о том, что у тебя ноги не отваливаются, дорогой. Сглатываю, спешно наполняю лёгкие воздухом и уже открываю рот для того, чтобы ответить, как зрение вдруг подводит. Контуры окружающих предметов плывут, цвета становятся тусклыми, тошнота стремительно подкатывает к горлу, а в груди что-то болезненно сжимается. Но как же наплевать на всё это! Наплевать, потому что в этот момент ВИЖУ. Вижу Анджея таким, как он есть, только почему-то с пепельно-серой, тёмной кожей, и её, стоящую напротив, тоже. Её, маленькую сухонькую старушку со сморщенным крохотным личиком и глубокими морщинами. Её, с тонкими руками-веточками, сгорбленную и абсолютно седую. С редкими истончёнными волосами, стянутыми в пучок, и в куда менее вызывающей одежде. Только глаза её остались такими же яркими в моём внезапном видении. Изумрудными. Дурнота всё сильнее, да и глазные яблоки немилостиво жжёт. Смаргиваю, пытаясь избавиться от рези, и понимаю, что длилось всё это не больше нескольких секунд. Захлопываюсь, так ничего и не сказав, и не подозревающая о явившемся мне только что видении ведьма снисходительно треплет меня по щёчке: — Вот и славно. Будь хорошим мальчиком — и я, возможно, изменю своё мнение. Так и хочется ответить, что мне нет дела до мнения какой-то там сгорбленной бабушки, но… прикусываю язык, чтобы не ляпнуть это вслух. И никак не могу взять в толк, что это только что было. Надышался алхимическими смесями или же её маскировочная магия дала трещину? Но что тогда с Анджеем? Почему вдруг так «выцвело» его лицо? Ещё вопросы, ответы на которые я вряд ли получу сегодня, или вообще когда-нибудь получу. — Что скажешь, Анджей? Хватит вам одной комнаты? Да, что ты скажешь, Анджей? Учитывая то, что за последний месяц я мог надоесть тебе хуже горькой редьки и желание отселить меня куда подальше будет очень даже естественно. — Вполне. Добавишь к этому мои вещи — и я буду счастлив настолько, что с радостью выслушаю, для какой авантюры потребовался тебе на этот раз. Облегчённо выдыхаю и втягиваю голову в плечи, надеясь на то, что он не заметил. Пусть я и навязался, но не стал комнатной собачонкой, с обожанием ловящей каждый его вздох. Она же уходит вперёд и часто оглядывается через плечо, поднимаясь по ступенькам лестницы и критически осматривая нас обоих. И отчего-то мне кажется, что моя наскоро заплетённая коса не нравится ей больше сбитых сапог Анджея и его подранной чужими когтями куртки. — Не мешало бы приодеть вас. Штормград не какое-то там болото. — О да, не какое-то там, а самое крупное в округе. — Поговори мне ещё, — смазанно раздаётся впереди, словно не то буркнула себе под нос, не то проговорила откуда-то издалека. Но как такое возможно, если вот она, в метре? Оказавшись на втором этаже, а с учётом лаборатории даже на третьем, сворачивает в длинный затемнённый коридор, а меня, двинувшегося было следом, перехватывает за локоть Анджей и, дёрнув на себя, разворачивает в нужную сторону. Буквально носом утыкаюсь в добротную прочную дверь, распахнув которую монстролов подталкивает меня внутрь. Оглядываюсь по сторонам, оборачиваюсь к чистильщику и, прежде чем он, скинув рюкзак, начнёт озираться, решая, куда пристроить оружие и плащ, нарочито беззаботно спрашиваю: — Она меня теперь отравит, да? Делает вид, что размышляет над моими словами, и сбрасывает плащ прямо на пол. На крепкий деревянный пол, на котором стоит двуспальная коричневая кровать, шкаф, пара стульев и даже ростовое зеркало. И занавески на окнах вполне себе милые. Под тон прикрывающему одеяло покрывалу. — Только если позаришься на её тролля. Вскипаю сразу же и, развернувшись на пятках, прекращаю свою экскурсию. — Или… — Да отстань ты! — обрываю на полуслове и, борясь с желанием показать стиснутый кулак, отхожу всё-таки, понимая всю смехотворность такой угрозы. Отхожу и, не заметив низкой тумбы, цепляюсь за неё и едва не падаю от того, как бьёт под коленки. Откатывается чуть назад, и спустя мгновение раздаётся слишком уж характерный для разбивающегося стекла звук. Втягиваю голову в плечи и боюсь оборачиваться. Жалобно смотрю на Анджея, а он, приподняв бровь, как ни в чём не бывало заканчивает фразу: — Или если сломаешь что-нибудь. *** Мои волосы всё ещё мокрые, когда чистильщик, переодевшийся в слишком уж подозрительно сидящие по его плечу вещи, кивком головы указывает на коридор и вполголоса говорит об ужине. О том, что его знакомая хочет познакомиться поближе. И мне не то чтобы страшно — всё-таки не сожрала же она меня сразу, да и от разбитой вазы только отмахнулась, — но всё равно боязно отчего-то. Немного нервно. Для меня нашлась светлая большеватая рубашка, сейчас уже совершенно мокрая от плеча и до самого низа, и, сжалившись, видимо, ведьма, ни слова не говоря, оставила для меня мягкие кожаные туфли, которые намного легче сапог. И уж тем более удобнее. Трижды думаю, не стоит ли собрать свои влажные пакли во что-нибудь более подобающее, но монстролов торопит, и я, махнув рукой на все причёски, высовываюсь в коридор прямо так. С отсыревшей спиной и грозящимися перепутаться волосами. Впрочем, в этом-то доме уж наверняка найдётся не один гребень. Не стоит раздувать целую проблему из пустяка. По крайней мере, стоит хотя бы попробовать не раздувать. И не нервничать тоже. Подумаешь, ещё одна странная женщина. Подумаешь, глядит так, что оторопь берёт. Это лучше, чем попасться под острые клыки другой знакомой барышни Анджея или и вовсе застрять во владениях первой, обслуживая всякий сброд. Подумаешь, глаза у неё как у кошки и весь облик внушает какой-то суеверный трепет. Спускаюсь вниз, крепко держась за перила, и едва ли не крадусь в маленькую гостиную, надеясь оказаться замеченным как можно позже. И, учитывая размеры дома и расположение лестницы, это очень сложно. Учитывая, что комната, отделённая от коридора одной только аркой, в которой, судя по оставшимся петлям, когда-то стояла дверь, вот она. Прямо под носом. Осторожно заглядываю внутрь и так и замираю в проходе, не зная, куда себя деть. Монстролов, занявший единственное кресло, и ведьма, которой, видно, не сидится на месте, и потому она замерла у окна, удерживая в руках дымящуюся чашку, негромко переговариваются, обсуждая общих знакомых. Понимаю это по тому, что услышал имя вампира, с которым мне не повезло познакомиться так близко, и его полуголой помощницы. Ещё через полминуты понимаю, что говорят не о людях или существах в частности, сколько об общей обстановке в Штормграде. Сколько и какой нечисти наползло за последние годы. Кто из людских семей сейчас у власти, а кто от неё отошёл. Кто из магических приторговывает снадобьями, а кто насовсем от дел отстранён. Анджей больше слушает, кивая время от времени, и замечает меня первым, когда во время паузы тянется к низкому чайному столику, заставленному тарелками. И что-то подсказывает мне, что хозяйка дома не потратила ни секунды на то, чтобы приготовить всё это. — Не бойся, княжна. — Он будто бы и одобряет, а губы так и растягиваются в беззлобной усмешке. — Мы тут для того, чтобы накормить тебя, а не злобную, пожирающую только хорошеньких мальчиков ведьму. Опускаю голову, отчего-то опасаясь новой перепалки, и усаживаюсь на самый край неудобного не только на вид дивана. Двигаю к себе ближайшее блюдо и вцепляюсь в красное, блестящее будто лакированным боком яблоко. Что-то более существенное просто в горло не полезет, а мясная нарезка и вовсе вызывает тошноту. Нервное, наверное. В любом случае предпочитаю жевать молча, надеясь услышать что-нибудь интересное. Или увидеть, может быть. — Почему именно «княжна»? — Ведьма глядит на дно своей чашки, вертит её в тонких пальцах и смотрит не на меня, а на монстролова, предпочитая послушать его объяснения. — Так мне его представили при первой встрече. Сталкиваемся взглядами на миг, и я спешно откусываю от своей скудной добычи. Яблоко хрустит так, что, наверное, и на этаж ниже слышно. — И у меня даже мысли не возникло, что что-то не так. Не жую даже, чтобы не шуметь, и жду, что скажет ещё что-то. Что-то о том, что подумал обо мне, когда увидел или чуть после. Я жду и совершенно глупо надеюсь на приступ несвойственной ему сентиментальности, от которой начну таять, как какая-нибудь сопливая идиотка, получившая предложение руки и сердца. Жду, несмотря на то что это бесполезно. И ведьма, успевшая сменить причёску, будто нарочно подтверждает это, не отказывая себе в ехидстве: — Дай угадаю: а после ты забрался под его юбку и обнаружил лишнюю деталь? — Почти. — Он даже голову запрокидывает, чтобы глянуть на неё и выразительно скривиться. — И не надо говорить так, будто я ненормальный и, чуть что, лезу под чужую юбку. — Ну, учитывая твои вкусы, нормальным тебя назвать сложно. Наблюдать за ними даже… интересно. Пусть и непривычно слушать про себя, находясь здесь же под боком. И, видно, не одному мне странно обсуждать что-то в таком ключе. — Тайра. Монстролов будто одёргивает её, позвав по имени, но ведьму это мало трогает, да и намёк столь прозрачен, что она легко может сделать вид, что не поняла. Я же только и знай, что хрущу яблоком, отхватывая от него небольшие куски. — Что «Тайра»? Принял моё приглашение — теперь терпи. Но в любом случае это, наверное, неплохо — то, что ты завёл себе хоть кого-то. Жую осторожно, стараясь делать это максимально бесшумно и поневоле отсаживаясь чуть дальше, к неудобному подлокотнику. Кожей чую какой-то подвох. — Хотя, признаться, считаю, что собака была бы немного полезнее. Если отбросить все ваши низменные мужские потребности. Мне многого стоит просто не подавиться, ощущая, как щёки наливаются алым, а Анджей только невозмутимо плечами жмёт, а после и вовсе разворачивает кресло так, чтобы одновременно видеть и меня, и её. — Из твоих уст эта фраза звучит просто потрясающе. Не расскажешь, скольких любовников ты сменила за последние полгода? И иная оскорбилась бы, но эта только отмахивается от него широким рукавом и, оставив чашку, подхватывает бокал за тонкую стеклянную ножку. Бокал, которого, я готов поклясться, просто не было секунду назад на пустующей полке стеллажа. — Это другое. — Да почему же? — Хотя бы потому, что я не таскаюсь с ними чёрт-те где, вынужденная оберегать от всех опасностей мира. Жёстко звучит. Тут же отвожу взгляд, изучая им носы уже своих туфлей, но возражать или спорить не смею. Она права. Тут всё так. И мне хватит смелости признать это. Согласиться, если понадобится. Только Анджей удивляет меня. Анджей ей возражает вместо меня: — Я не вынужден. Мягко, без злости, но достаточно твёрдо для того, чтобы я поверил в то, что он действительно так думает, а не пытается вяло отмахнуться. — Ну да, ну да. Охотно верю. Давлюсь уже, откусываю дважды, не успев прожевать, и не знаю, куда деться. Не знаю, стоит ли смотреть ей в глаза, когда обходит диван со спины и останавливается около подлокотника, к которому я прижался. — Заблудись твоя прекрасная принцесса посреди леса — на что ты станешь надеяться? На то, что она собственными зубами перегрызёт всех волков, или на то, чтобы умерла быстро? Не то что жевать — дышать перестаю даже, скованный безумно чёткой, возникшей перед глазами картинкой. И я до этого знал, прекрасно знал, что случись что в дороге — и я не жилец, но чтобы ярко настолько… Кусок встаёт поперёк горла. На что бы он стал надеяться… Он и не стал бы. Он бы нашёл то, что от меня осталось, и похоронил в лучшем случае. И тут же, уже не в первый раз, вспоминаю об убитых им рыцарях. О тех, кто остался лежать на месте своей гибели. И наверное, это отражается на моём лице. Отражается настолько явно, что Анджей, наблюдающий искоса, морщится будто от противной ноющей боли и смотрит на ведьму так осуждающе, что мне даже становится немного легче: — Я же попросил. — Ты попросил дать шанс этой хорошенькой мордашке, а не держать все мысли при себе, — парирует тут же ведьма, и я медленно задираю голову вверх и, набравшись смелости, смотрю на неё в упор. — Дать шанс на что? — заговариваю, а язык почти не слушается. Вялый совсем стал, чужой. — Убедить меня, что ты чего-то да стоишь, — поясняет охотно, но в глазах один отстранённый холод. — Ты безусловно хорош, но этого недостаточно за пределами дворцов. Анджей верит, что ты далеко не дурочка, по недоразумению родившаяся с членом, а я, признаться, сомневаюсь. Наверное, стоило бы обрадоваться, что он верит, но… Но откусываю новый кусок от глянцевого бока и надеюсь, что подавлюсь им так удачно, что сразу же и сдохну. Привёл меня как на смотрины. Как лошадь на выставку, и ждёт теперь, что же заключит высокое жюри. Какую выдаст итоговую оценку? Пригоден для чего-нибудь или и связываться не стоило? И чем дальше заходят мои мысли, тем тяжелее просто дышать, пережёвывая треклятое, потерявшее вкус яблоко. — А моего мнения недостаточно для того, чтобы не сомневаться? — Анджей отмирает наконец и, несмотря на то что говорит очень сдержанно, прекрасно угадывается металл, сокрытый за спокойными интонациями. Не бесится, нет — просто злой до черта. — Учитывая, что ты даже здесь умудрился остаться верным своим пристрастиям… Ведьма замолкает и выразительно указывает на меня ножкой бокала, нисколько не впечатлённая ни тяжестью чужого взгляда, ни тем, как сильно он сжал подлокотники кресла пальцами. — Тайра. И уж точно не оказывается впечатлена тем, как он произносит её имя. Плевать ей на предостерегающие нотки и более чем выразительный тёмный взгляд. — Одёргиваешь меня уже третий раз за пятнадцать минут. Остаётся не впечатлённой и, внезапно и для меня, и для монстролова, протискивается мимо столика и усаживается рядом со мной настолько близко, что касается локтем моего бока. — Нужны ли ещё какие-то доказательства того, что я права? Монстролов отмахивается от неё, как если бы это хоть сколько-то могло помочь, и, нагнувшись, не мелочась хватает сразу всё блюдо со слоями уложенной нарезкой из тёмного и светлого мяса. — Расскажи лучше, для чего я тебе нужен. И набивает рот, игнорируя разложенные на салфетке вилки. Жуёт быстро и едва ли не агрессивно. — Просто соскучилась? — говорит так, будто сама же у него и спрашивает, и получает схожий ответ: — Хотя бы раз ты звала потому, что «просто соскучилась»? — Хотя бы раз за то время, что мы знакомы, ты связывался со столь беззащитным существом? Вот тут бы ещё сильнее обидеться, но, оказывается, можно и пропустить мимо ушей, если просыпается покинувший меня было интерес. С какими же ещё существами он связывался? — Я решила просто немного помочь, вот и всё. — Решила — помогай, — разрешает будто бы между делом, перед тем как отправить в рот очередной кусок, и уже серьёзнее добавляет то, после чего мне хочется потрогать его лоб, проверяя, не нагрелся ли, раз снизошёл до такого благородства: — Но обижать без повода не нужно. — А раньше ты не вступался, а просто наблюдал. — Раньше было раньше. Хватит, — отсекает, потеряв остатки терпения, и тут же меняет тему, ясно давая понять, что к прежней лучше не возвращаться: — Есть для меня что-нибудь, кроме твоего ехидства? — А как же. Мне требуется просто прорва разной мерзости, которую в городе не достать. Я бы ещё сутки назад, наверное, из штанов выпрыгнул, только заслышав про какие-то таинственные ведовские ингредиенты, но сейчас навязываться хочется меньше всего. — Всё, лишь бы ты был счастлив, дорогой. — Прекрасно, — кивает, словно и не заметил желчной нотки, и, оставив захваченное блюдо, тянется за салфеткой. Вообще ест довольно немного, как я заметил. Немного и не так часто, как следовало бы взрослому мужчине, не просиживающему штаны, да ещё и его комплекции. — И когда мне начать? Сейчас или потерпит до утра? — Потерпит. Сегодня, так и быть, можешь порадоваться нормальной кровати. Наверное, очень отвлекает, когда доски в спину давят. И косится же на меня, гадина. Косится и пальцем проводит по стеклянной кромке бокала, явно не от монстролова выпада ожидая. — Грош цена тому любовнику, если во время секса с ним вас доски отвлекали, госпожа. Сам не понял, как ляпнул, и тут же поднимаюсь на ноги, не желая больше ни «ужинать», ни слушать. Ничего мерзкого мне не сказали, но ясно дали понять, кто я и для чего я. И вряд ли получится сейчас разубедить. А если так, то… Оставляю так и не доеденное до сердцевины яблоко на краю стола, и ведьма, только когда огибаю его, переспрашивает, не то делая вид, не то действительно замешкавшись: — Что ты сказал? Анджей же и вовсе просто следит взглядом. — Благодарю за ужин, мадам. Следит за тем, как раскланиваюсь по всем правилам этикета и едва не собираю мелкий сор с пола своими распущенными волосами. — Могу я откланяться и вернуться в комнату? Позволите? Как и ожидалось, все за. Ни одного возражения или оклика в спину. Конечно же, никто не против.