Часть 4. Глава 9
10 августа 2019 г. в 14:22
Кривлялся почти всю дорогу назад, передразнивал меня, мученически закатывал глаза и откровенно вис, цепляясь за плечо, но только до высоких кованых ворот.
Переступив за незримую черту, войдя в замок, тут же сдулся, погрустнел и опустил взгляд.
Перестал болтать и выспрашивать.
Будто эта каменная громадина на него всем своим весом давит, и чтобы выстоять, нужно максимально отрешиться от всего постороннего. Будто ему физически плохо среди гобеленов и мрачных переходов.
Не спрашиваю об этом вслух, потому что и взглядов хватает.
Хватает выражения тени, промелькнувшей по его лицу, когда замирает на мгновение перед тем, как перенести ногу через порог своей комнаты, и кивает мне на соседнюю дверь. Да так и остаётся там до самого обеда со своей спешно принёсшейся чёрт знает откуда сестрой.
Не захожу к ним и особо не вслушиваюсь.
Напротив, сам закрываю смежную дверь на нехитрый замок, чтобы никто не ввалился уже ко мне. Нахожу себе занятие, пока не окажется, что меня искал Адриан или ещё кто.
Всё утро и половину дня провозился с неприметными ампулами, которые выскреб из оставшихся тайников в борделе, распихивая их уже здесь, а пару и вовсе затолкал под подкладку рукава куртки, чтобы всегда были с собой.
Всегда или… С тоской кошусь на платяной шкаф с намекающе приоткрытой дверцей. Почти всегда.
Закончится же это когда-нибудь?
Рубашки с жабо, туфли с непрочными пряжками и тупыми носами, которыми не то что почки — разве что только собственные пальцы и отобьёшь.
Закончится когда-нибудь этот круговорот лести и подчас не очень и тонких подначек от местной знати, которой и ответить-то можно, только отпустив шпильку в ответ?
После нескольких дней в предместьях здесь раздражает каждый камень. Даже покрывало, наброшенное на кровать, кажется слишком уж ровным, а рисунок на нём вызывает тошноту.
А уж как блевать тянет от звука стучащих по кладке каблуков Мериам, что вышагивает по полу соседней комнаты, распекая младшую «сестру» и помогая той облачаться в очередное платье.
А если ещё и повышает голос…
Может, Ричард и тот ещё урод, но, будь у меня такая жена, я бы не то что в Аргентэйн — сбежал бы за море с какой-нибудь важной дипломатической миссией. Года на три.
Или, что вероятнее, придушил бы её подушкой во время очередного приступа вечернего нытья.
Хотя вряд ли она ему жалуется.
Вряд ли она вообще разговаривает с ним дольше двух минут и без особого на то повеления. Живёт себе в отдельных покоях и ходит как мышь, чтобы, не дай боже, не спугнуть очередную мужнину любовницу.
Наверняка и взгляда не поднимает лишний раз.
Зато Йена усердно поучает уже битых полчаса. До меня долетают лишь обрывки фраз, и те заставляют закатывать глаза.
«Как ты мог…»
«Безответственный…»
«Я места себе не находила…»
И княжна, вместо того чтобы огрызнуться уже, напомнить своей сестре, что не является её собственностью или игрушкой, отмалчивается. Меня бы уже трижды послал, а с ней вот терпит.
Не хочет обижать.
Всё жалеет.
Даже представлять не хочу, что она ему устроит, когда узнает, что он собирается уехать через считанные дни. Дни или неделю максимум.
Всё зависит от той, что скрывается где-то в подвалах. Наверняка дожидается дядю, который уж точно не даст её в обиду. Наверняка дожидается дядю, чтобы наябедничать на его заговорщицу-жену и её прихвостней.
Дядю, с которым мы ни в коем случае не должны столкнуться.
Лучше уж бросить к чертям эту Мериам, чем надеяться на то, что помешанный на тонких брюнетках герцог не узнает её брата.
Наивнее только верить в то, что голодная волчья стая обойдёт по дуге в заснеженном лесу.
Узнает тут же.
Я бы узнал.
В любых тряпках, с любой краской на лице.
Узнал бы — и всё тут.
Хотя бы по выражению глаз.
Попробуй не запомнить того, кто подводит тебя к большому, в полный рост зеркалу и оценивающе оглядывает с ног до головы. Оглядывает и рубашку, и камзол, в которые я безо всякого удовольствия переоделся, и даже плотно обтягивающие ноги штаны.
Оглядывает, приближается на шаг и протягивает тонкую серебряную цепочку с тяжёлым, бликующим гранями камнем на раскрытой ладони.
Хорошо известную мне цепочку, про которую я, как и о камнях, успел забыть.
Не самый красивый был жест, но…
Ни слова не говорит, только поворачивается спиной и, придержав высокий хвост, наклоняет шею.
Ждёт.
Ждёт, пока застегну цепочку и поправлю камень на его груди.
Смотрит на меня только через отражение, улыбается немного косовато и подаёт руку, ожидая, когда я предоставлю ему свой локоть, чтобы сопроводить на ужин.
Так и молчим, будто играя в какую-то незатейливую игру.
Так и молчим, только косится всю дорогу и будто кокетничает, стреляя подведёнными глазами.
Девица девицей — не зная, и не угадаешь.
Задурит голову, а после — прости-прощай. Улыбнётся разок кому попроще такая, и мечтай потом о ней всю оставшуюся жизнь.
Удивительно, но прячется под новым образом так ловко, что, только лишь зацепив взглядом, забываю о том, сколько же за прошедшие несколько дней ему досталось.
Отметин, укусов и синяков.
Весь в царапинах и засосах, но длинное глухое платье под самый подбородок скрывает все до единой. Только лишь кончики пальцев виднеются из-под отстроченных кружевом рукавов.
Первый раз выходит в общую гостиную с момента покушения, и мне кажется даже, что нарочно сильно утянул живот, чтобы казаться ещё стройнее.
Как там сказала Мериам своим подружкам?
Её сестра потеряла ребёнка и потому горюет, запершись в спальне?
Ну так всё, пережила и теперь готова и к сочувствующим взглядам неподозревающих, что произошло на самом деле, куриц, и к их перешёптываниям за глаза.
Впрочем, не думаю, что последнее его особо донимает.
После того как разок пробежишься по краю, чужие вымыслы не так важны. По крайней мере, пока воспоминания свежи.
Держится за мою руку, нарочно глядит только вперёд и ни на секунду не сутулится. И как только случилось так, что Мериам его сестра?
Не похожи ни сложением, ни чертами лица, ни манерами.
Мериам, несмотря на то что герцогиня, лишь тень в собственном замке, а Йен даже в своих невзрачных шмотках, не говоря уже о платьях, и с убранной под куртку косой притягивает взгляды.
Медленно двигаемся в сторону зимней гостиной, и всё чаще встречающиеся на пути слуги отчего-то оборачиваются вслед. Не то потому, что не привыкли видеть его без подушки под платьем, не то потому, что выражение лёгкой надменности и полуулыбка на лице кажутся им подозрительными.
Не то мечтательными, не то затаённо-ненавидящими.
И всё это предназначается каждому сидящему за длинным столом, место в центре которого всё ещё остаётся пустым.
Не может не цеплять взгляд.
Мериам по правую руку от него. По левую сейчас — Адриан, а не первый советник, как полагается.
Должно быть, знать и силу имеющие собираются в другом месте.
Да и просто не стремятся делать вид, что ладят с друг другом в отсутствие самого герцога.
Должно быть, зимняя гостиная сейчас только для близких друзей.
Зимняя гостиная только для лицемеров, что решили подмазаться к действующей герцогине, пока она не поумнела после первых пяти покушений или предательств. Только для лицемеров и Адриана, который даже поднимается на ноги, заметив нас одним из первых.
Отвешивает лёгкий поклон и глядит сначала на Йена, и только после на меня.
Не меняется в лице, лишь щурится на секунду, а затем сдержанно кивает на два пустующих стула напротив себя и супруги.
Отвечаю учтивым кивком и галантно пропускаю вперёд свою прекрасную даму. Даму, которая высоко задирает нос и, кажется, сегодня не побрезговала каблуками, чтобы возвышаться над остальными девушками.
Надо же, насколько они его раздражают.
Вроде мелочь, сущий пустяк по сравнению с остальными его проблемами, уже пережитыми и нет, но всё одно не может упустить шанс как-то уесть.
Уверен, что и платье настолько узкое потому, что у двух из трёх товарок его сестрицы уже наметился очевидный, вовсе не беременный живот, что порой проступает даже среди многочисленных складок ткани.
Уверен, что втайне даже гордится своими рёбрами и узкими щиколотками, и класть он хотел на отсутствие груди.
Усаживается рядом с Мериам и напротив Адриана. Мне же в прямые соседи достаётся косящая взглядом на подвеску княжны Беатрис, которая тут же извиняется, толкает мужа в плечо и, когда тот раздражённо поворачивается к ней, просит поменяться местами.
Улыбаюсь ей, когда поднимается, чуть искоса, потому как зависть, зажёгшаяся в светлых глазах, просто смехотворна.
Потому как её серьги с тяжёлыми сапфирами вполне могут соперничать в цене с одним единственным, пусть и чистым изумрудом, что существенно потерял в весе после огранки.
Потерял в весе, но не в блеске и гранях.
Надо же, простил всё-таки.
Не в склепе, не рядом с ним и не в замке, несмотря на то что спал со мной и не только спал.
Простил, вернувшись из опустевшего борделя.
Невольно опускаю взгляд вниз, кошу глазами на его колено и едва не прикусываю щёку от осознания того, что никто не знает про то, что ногти на его ногах так и остались алыми.
Никто, даже везде лезущая Мериам.
Маленькая пустяковая тайна, вспоминая о которой я поневоле начинаю думать не о том.
Маленькая пустяковая тайна и желание вытряхнуть его из туфель.
И чем чопорнее держится, старательно орудуя ножом и вилкой, тем больше хочется.
Принимает соболезнования тянущихся к нему за моей спиной дамочек, отвечает грустной улыбкой Беатрис, когда та, спохватившись, хватает его за запястье и убеждает, что выкидыш — это не конец света, и мне хочется прикрыть лицо рукой.
Что таверна, что почти светский раут — а разговоры одни и те же.
Кто от кого залетел, выкинул или ушёл.
А разговоры одни и те же, разве что отличаются степенью детализации всяких мерзостей. Да и рот, чтобы не чавкать, прикрывают чаще. А так… Остаётся только закатить глаза, отрешиться от всех этих причитаний и уткнуться в свою тарелку.
Пусть княжна сама разбирается.
И с соболезнованиями, и с советами, что вполголоса начинают давать сердобольные подружки. Не удержавшись, кошусь на Мериам, что так и застыла с вежливой тенью улыбки на губах. Не пытается не то что вклиниться в развернувшийся диалог, а даже просто обратить на себя внимание.
Смотрит только на Йена, которому всё это поперёк горла, и кромсает кусок мяса тонким серебряным ножом.
Ножом, что при наличии сноровки и желания сошёл бы и за метательный.
В такие моменты даже надеюсь, что у неё окажется туго с фантазией.
Только вот зависть это или ревность?
Иногда кажется, что герцогиня и на меня готова зашипеть, когда слишком настойчиво тяну руки к её братцу. Иногда кажется, что и тяну-то только для того, чтобы убедиться, что её снова перекосит.
Осторожно осматриваюсь по сторонам и, к своему удивлению, замечаю, что половина стульев так и осталась пустыми. Приборы разложены, накрахмаленные салфетки тут же, подле тарелок, но к ним никто не спешит.
Всего трое мужчин за столом, и это если считать со мной.
Всего четыре дамы, если прикрыть глаза на незначительные мелочи и причислить к ним и Йена тоже.
— А где остальные? — обращаюсь к Адриану, который, судя по виду, только и ждал возможности пересесть на соседний от своей жены стул, но, пока двигается, мне отвечает другой. Господин в тёмно-зелёном парчовом балахоне, смахивающем на халат, что порой любит накинуть Тайра. Тайра, ответа от которой так и не пришло.
— Уехали ещё затемно.
Непонимающе вскидываю бровь и, решив, что княжна справится со своей новой раскудахтавшейся лучшей подружкой, поворачиваюсь вполоборота к явному любителю поболтать.
— Решили испытать удачу ещё раз и отправились на охоту.
Невыразительно мычу в ответ и хватаюсь за принесённые минутой ранее кубки.
Мне просто жизненно необходимо прикрыть чем-то рот, не то вырвется ещё что-нибудь.
Мало им одного тролля.
Пусть теперь разбудят его бабушку.
— Позволите поинтересоваться, что с вашими руками? — Это уже Адриан, усевшийся напротив странного типа в халате, взглядом указывает на костяшки моих пальцев. — Неудачно упали, пока отсутствовали?
Пожимаю плечами и делаю маленький пробный глоток из серебряной чаши. Вино вроде красное, но на вкус так себе, учитывая, что более чем вполовину разбавлено водой.
Вино вроде вино, а неспособно опьянить. Какая вопиющая растрата алкоголя.
Всё ещё выжидающе смотрят на меня оба, и, пусть каждый наверняка уже придумал себе не одну банальную причину, всё-таки снисхожу для того, чтобы объяснить:
— Защищал честь своей дамы.
Дамы, которая в этот момент даже касается моего локтя своим, решив, видно, что могу ляпнуть лишнего.
Закатил бы глаза, но в это мы поиграем уже потом. Без зрителей.
— Кулаками? — В лице сидящего рядом столько непонимающего ужаса, что тут ни провидцем, ни гением быть не надо: под халатом у него слабое рыхлое тело, а пальцы не поднимали ничего тяжелее обеденной ложки.
— А если вашу жену назовут шлюхой, вы рухнете замертво от сердечного приступа или найдёте в себе сил позвать стражу? — интересуюсь любознательно, как ребёнок, и даже улыбаюсь так же широко и наивно, борясь с желанием недопустимо нарушить этикет и подпереть кулаком подбородок.
Вспыхивает быстрее, чем искра на огниве в умелых руках, и, побагровев, оскорблённо отворачивается, а после, решив, что и этого мало, отсаживается через два пустующих стула.
— Вот и славненько… — бормочу себе под нос и собираюсь уже поесть, как, схватившись за вилку и по привычке прокрутив её между пальцами, ощущаю на себе внимательный взгляд. Зубцы замирают, так и не вонзившись в зажаренный кусок. — Господин Адриан, если вы продолжите пялиться так пристально, то я непременно подавлюсь и умру, испортив аппетит всем присутствующим дамам. Умоляю, не ставьте меня в неловкое положение.
— А сарказм всё ещё при вас, — говорит так, будто с ним могло что-то статься за жалкие три дня. Подтверждаю его слова с тонкой улыбкой и понизив голос до доверительного шёпота:
— Умирать буду, отпуская неуместные шуточки.
Всё это смахивает на какое-то безумное представление. Цирк с больными уродами, что силятся делать вид, что не ненавидят друг друга, и мы в центре всего этого.
Попробуй тут не рехнуться без сарказма или выпивки.
А так как второе мне явно заказано, то…
— Вам есть чем поделиться?
Неужто и вправду думал, что, прихватив княжну, я продолжил прочёсывать город? Серьёзно? Взял его с собой, понадеявшись на то, что две головы лучше, чем одна?
— Может, столкнулись с чем-то необычным за время своего отсутствия?..
— Все три дня провёл около своей неутешной жены.
Намёк более чем явный, и, услышав его, Адриан морщится и даже потирает свою гладковыбритую щёку, будто накусил что-то на больной зуб.
— Такая трагедия для нас обоих. Она просто не могла оставаться в замке, где всё случилось, — договариваю, чуть повысив голос, и Йен, до этого чинно разжёвывающий овощи, замирает, ощутив несколько направленных на себя взглядов.
Слишком поздно понимаю, что, сам того не желая, заговорил о том, что не терпелось обсудить остальным.
— Бедняжка! — Беатрис, также хранившая молчание, отмирает первой и с жадностью голодного хватается за тему для беседы. Крайне принуждённой беседы, я бы сказал. — Тебе уже лучше, дорогая?!
Княжна опускает глаза, косится на меня, чуть повернув голову, и явно после обещает припомнить ляпнутое.
— Со временем станет, я думаю.
— Ох, ещё и на таком сроке! — Вот же зараза. Будь Йен и вправду девчонкой, уже наверняка расплакался бы. А эта и знай себе давит на больное с крайне сочувствующим заинтересованным лицом. — Если мне не изменяет память, вы ждали мальчика по весне?
И ирония в том, что, собственно, это чистая правда.
И про мальчика, и про весну.
И про то, что оба продолжаем ждать, тоже.
— Надеемся, что скоро боги пошлют нам другого, — вклиниваюсь с неловкой улыбкой, и она отвечает мне просто ослепительной своей. Тут же тянет поинтересоваться, сколько стоило зелье, отбеливающее зубы, но прикусываю язык.
— Я бы не была так оптимистична, — почти воркует со мной, и тем больше моё недоумение.
Адриан касается её локтя своей рукой, но Беатрис будто и не замечает этого. Глядит только на меня и сочувствующе качает головой.
Тут же вспоминаю россказни про Генрику, которая якобы и окрутила этого собранного седоватого вояку только из ненависти к его жене. Неужто такой расхожий способ?
— Чем выше ожидания, тем сильнее следующее за ними разочарование.
— Личный опыт? — Йен не огрызается, а набрасывается в ответ, да так резко, что я даже приподнимаю бровь. Неужто Мериам его настолько допекла, что готов сорваться на её подружку всего за пару неосмотрительных реплик? — Один раз выкинули и так больше и не удалось зачать?
Раньше всегда терпел или же отвечал много тоньше. Раньше предпочитал отмалчиваться, а теперь волком смотрит, и за столом повисает тягостное молчание.
И, вопреки всем моим опасениям, Адриан, который по логике вещей должен был встать на защиту своей наречённой, предпочитает не вмешиваться. Не то потому, что оставляет бабам бабье, не то потому, что ему попросту наплевать, что она там несёт или слышит в ответ. Знай только орудует ножом и вилкой, заинтересованно уставившись в свою тарелку.
— Мы не могли бы сменить тему?
Неловко больше всего сейчас молодой герцогине, которая не желает ни скрытой вражды, ни открытой драки. Хотя я бы посмотрел. Глядишь, у Беатрис и локоны окажутся пристёгнутыми, а не настоящими.
— Видно, Йенне она страшно неприятна. К чему бередить ещё не зажившие раны? — участливо улыбается, тянется к тонкой кисти, по самые пальцы прикрытой синим рукавом, но Йен не позволяет схватить себя за руку и сжать её. Вытягивает их тут же и принимается разглаживать мнимые складки на коленях.
— О нет, напротив! Я просто жажду послушать о чужом опыте! Вдруг это поможет мне избежать последующих ошибок? — Сама заинтересованность, да и оскал у княжны выходит достаточно доброжелательный. Думаю уже, что спохватился, решил, что хватит с него всеобщего внимания, и зря. — Скажите, Беатрис, вам не страшно планировать беременность в тридцать пять?
И улыбается ещё так искренне, маленькая гадина, что для того, чтобы скрыть свой восторг, приходится изобразить приступ кашля и прикрыть рот.
И именно сквозь него Беатрис шипяще цедит, что ей всего двадцать четыре.
Надо же, а я отчего-то тоже решил, что она старше.
— Какой конфуз, умоляю, простите! — Йен тут же впадает в ужас и прикрывает губы салфеткой. Ему бы ещё побледнеть немного, и никто бы и не подумал усомниться, что он это ненарочно. Никто не подумал бы, если бы, совершив первый выпад, он захлопнул рот. — Меня, видно, спутали морщины, что вы прячете под колье на шее.
— Йенна… — Мериам даже краснеет немного, а Йен натурально делает вид, что ничего не понимает, и знай себе только хлопает длинными ресницами.
Восхитительная дурочка.
— Я сказала что-то лишнее, моя герцогиня?
Получает в ответ такой взгляд, что тут же отводит свой и бормочет, будто по привычке сцепив руки на своём животе:
— Простите, простите… Сама не своя со всеми этими переживаниями.
Беатрис, что всё это время была белее мела от гнева, сдувается необычайно быстро и даже протягивает ладонь для того, чтобы коснуться локтя княжны.
— Всё образуется, милая, — обещает ей, а у самой в глазах самые настоящие льдинки плещутся. Обещает, а сама, небось, надеется, что эта наглая девица осталась бесплодной и муж от неё откажется. И я мог бы смеяться над этим до колик, будь кругом другие люди.
— Всенепременно. — Йен нехотя идёт на мировую, но, вместо того чтобы в ответ коснуться её пальцев, требовательно хватается за мои. — Мы будем очень стараться завести как можно больше детишек. Правда, дорогой?
И смотрит ещё так, будто я его в подвале с тремя бруксами бросил. Смотрит так, что ощущаю, как затылок с обратной стороны черепа своим взглядом высверливает.
— Конечно… лапушка.
Понимает намёк сразу же и отвечает на него едва приподнявшимся уголком губ. Кривовато выходит и недопустимо по меркам воспитанной дамы уродует его миловидное лицо.
— Так что с вашей шеей? — выдохнув, цепляется по новой и всем своим видом изображает страшную заинтересованность. Даже локоть ставит на стол, наплевав на то, что скажет его неукоснительно придерживающаяся этикета сестра. Помнится, полвечера его отчитывала в комнате за то, что взял не ту вилку. Что бы с ней было, интересно, если бы увидела, как он руками ест, задумчиво отламывая от того, что обычно режут, разноразмерные куски? — Может, стоит обратиться к лекарю? Я слышала, что жабий зоб очень помогает. Свежуете и на…
— Йенна, милая, мне кажется, тебе больше не стоит пить вино, — всё не оставляет попыток ласково заткнуть сестрицу Мериам, и это уже больше похоже на некое соревнование. Это уже похоже на попытку поставить его на место.
Его, который при желании может нести и не такое и явно сдерживается.
Пожимает плечами, и улыбка, что расцветает на его губах, самая наивная из всех, что мне довелось видеть:
— Я его и не пила.
Попробуй тут не восхититься. Увиливает от всех тычков так ловко и продолжает изводить вопросами и Беатрис, и одну из вставших на её сторону женщин. А сам знай себе пилит печёные овощи на своей тарелке и косит глазами в сторону подноса с яблоками.
Качаю головой, надеясь, что это было менее заметно, чем случайно опрокинутый слишком длинноносой дамой бокал, и возвращаюсь взглядом к Адриану, который не то что вмешиваться, а, уверен, даже и вслушиваться не стал.
— Ну а вы? Как проводили время? — интересуюсь якобы из вежливости, небрежно вуалируя, и надеюсь, что Беатрис толкнула мою ногу под столом совершенно случайно. Только таких намёков ещё не хватало. — Ничем не потешите?..
— Появилась пара догадок, но решил не спешить с ними. Дождаться, пока вы закончите свои важные дела.
И смотрит как змея на зазевавшуюся на ветке птицу. Моргать если ещё перестанет, то и вовсе один в один.
— Это что, упрёк?
— Это глубокая печаль, вызванная вашей необязательностью.
— Может, расстановкой приоритетов? — уточняю, а сам понимаю, что жабо, обхватывающее шею и воланами уходящее на грудь, давит. А сам понимаю, что все эти чинные беседы, тонкие провокации и попытки выискать подтексты уже достали. После нескольких дней тишины и вседозволенности это ощущается особенно остро. Давяще. — Это для вас долг и служение власть имущим первостепенны, а не для меня.
— Что же тогда первостепенно для вас?
Ответить не успеваю, потому как тонкие пальцы ложатся на мой локоть и, скорее игриво, нежели всерьёз, сжимают через рукав рубашки. Оборачиваюсь к княжне, которая чинно делает вид, что не заметила случившегося с её соседками по столу конфуза с испорченным вином светлым платьем, и он, убедившись, что привлёк моё внимание, поворачивает кисть так, как если бы подавал руку.
— Милый, не поможешь мне?
Киваю и, поднявшись на ноги, отодвигаю его стул. Протягиваю ладонь, на которую он с удовольствием опирается и, отвесив лёгкий поклон всем присутствующим, направляется к выходу из обеденной залы.
И среди всех провожающих взглядов особенно остро я ощущаю взгляд того, кто не получил ответа на свой последний вопрос.
Кто вообще не получил никаких ответов и явно не в восторге от этого.
Уже в коридоре, убедившись, что даже спин никто не видит, фыркнув, выдирает свои пальцы из моих, оплетает руками мою правую и щекой жмётся к плечу.
— Мне нужно спросить, зачем ты всё это устроил?
— Она меня бесит. — Ответ достойный и, по крайней мере, честный. Его все они раздражают со своей извечной пустой болтовнёй и дружащими друг против друга парочками. И, видно, не на одного меня так повлияла тишина пустого дома: Йен тоже успел отвыкнуть, и потому выносить всё это стало куда сложнее. — А что, мой муж против? Собираешься отчитать меня за наглость?
— Обязательно. Только не в общем коридоре.
Глядит искоса, прикрывает глаза и снова притирается вплотную. Идти так не очень удобно, но да кого тут волнует, что мне удобно?
Неторопливо добираемся до жилого этажа, и я уже хочу поинтересоваться, какие же у моей ненаглядной планы на день и не стоит ли мне оставить её наедине с книгами, но едва успеваю пропустить её вперёд, придержав дверь комнаты.
Раскрасневшаяся Мериам появляется буквально из ниоткуда и, пригнувшись, подныривает под мою руку.
— Что ты устроил?!
Йен непонимающе смаргивает поначалу даже, не ожидавший от своей сестры ни подобной прыти, ни уж тем более преследования. Где это вообще принято? Герцогиня, бегающая по коридорам?
— Подобное поведение просто недопустимо для высшего круга!
Поднимаю уже указательный палец, надеясь, что она мне его не откусит за вставленную реплику, как изогнувшийся для того, чтобы дотянуться руками до пуговиц на платье, Йен отвечает сам:
— А я не из высшего. — Звучит так небрежно, что я даже верю в то, что он едва ли не гордится этим. — Я выблядок, и манеры у меня соответствующие.
Выдирает первые четыре пуговицы из петель, а дальше и вовсе просто дёргает расходящиеся половинки платья. Слышится треск ниток, и некоторые пуговицы просто отскакивают в стороны. Оставшиеся же повисают на уродливых вытянутых нитках. Платье оказывается безнадёжно испорченным. Только вот его временному хозяину абсолютно по барабану. Стягивает рукава и как ни в чём не бывало позволяет ткани свалиться вниз.
Понимаю, что всё это время он был в нём одном, только сейчас. Ни сорочки, ни подвязок — ни черта.
Лишь платье и туфли, из которых он уже выбрался и тут же стал ниже на добрых пять сантиметров.
Лишь подвеска на груди, которую он с осторожностью поправляет, и лента, стягивающая хвост.
И если это не бунт, то я даже не знаю что.
И если мне бы как-то закусить губу, а то и вообще прикрыть лицо, которое вот-вот просто треснет от появившегося на нём выражения, то Мериам бледнеет и непонимающе смаргивает не один раз.
Хотя бы потому, что синяков на княжне, оставшихся с прошлой ночи, просто россыпь. Особенно выделяется тот, что имеет очертания ладони на тонкой коже бедра, и царапины на противоположном.
— Что ты такое говоришь? — Это всё, что она может из себя выдавить, пробормотать, отводя увлажнившиеся глаза в сторону, и княжну эта влажность совершенно не трогает. Приподнимает только точёную бровь и складывает руки поперёк голой груди. Ни утешать, ни бросаться к её ногам с извинениями не собирается.
Неужто это всё моё дурное влияние? Неужто он всё-таки вырос и понял, что не хочет быть чужой ростовой куклой? Манекеном для красивых платьев?
— Послушай, то, что я люблю тебя, ещё не значит, что я обязан любить и твоих подруг. — Это можно было бы принять за шаг к примирению, пожалуй, будь она чуть более прозорлива. Но Мериам есть Мериам, и ей недостаточно шага. Она ждёт, что её брат бросится вперёд и сделает все десять. — Беатрис перегнула, я ответил.
— Приличная девушка бы промолчала, — парирует, но давит вовсе не на нужные рычаги. Парирует, и в голосе её — сердитое отчаяние.
Йен давно уже не её сестра. Йен вообще теперь не её. И это тоже делает мне очень и очень тепло внутри. Не то потому, что она не нравится мне до зубного скрипа, не то потому, что нравится он.
А я терпеть не могу отдавать то, что мне нравится.
— Посмотри на меня. Я очень похож на девушку?
Предпочитаю роль наблюдателя, потому лишь осторожно подпираю незапертую дверь плечом и с интересом жду того, что в итоге выйдет.
Кто в итоге прогнётся первым?
— Оденься, пожалуйста.
Она просит, он отрицательно мотает головой и поворачивается боком, на секунду вспомнив о том, что вообще-то у него есть ещё и член, который не подобает видеть ни одной воспитанной даме при свете дня. Я вообще не уверен, что все эти разряженные мадам тот когда-то трогали на самом деле. Только тьма кругом, только вырез на ночной рубашке в положенном месте, только долг перед родом — и ничего больше.
Живёт всю жизнь как селёдка, а после пятидесяти вдруг распробует с кем-то из случайных молодых любовников. Так и появляются озабоченные призраки, которым не хватило при жизни.
— Не хочу, — всё своё гнёт Йен и уже косится в сторону кровати. — Тут не холодно.
Косится, после вовсе поворачивает голову, разглядывая свежее, принесённое совсем недавно кем-то из слуг покрывало. Красное по иронии судьбы.
— А что случилось с твоими ногами?
Опускаю взгляд одновременно с ним и натыкаюсь на алые, ещё не успевшие облезть ноготки.
— Это что, краска? Это же ужасно вульгарно!
Да-да, вульгарно… Грязно, годится только для уличных проституток…
— Мне нравится, — отмахивается от неё и, чуть склонив голову, осматривает и остальные отметины. — А сверху так, царапины.
— Йен… — Тон её голоса становится умоляющим, и мне кажется, будто она знает, что происходит. Мне кажется, что она знает, что теряет его. Теряет и всё пытается зацепиться, схватить хоть за что-нибудь, чтобы промедлить. Подержать ещё немного рядом.
Она знает, не может не ощущать.
Что-то изменилось в нём после того покушения. Ой как сильно изменилось. Он больше не спешит утирать слёзы сестры по первому зову и вовсе сторонится её.
Никак не может смириться с тем, что она была готова похоронить его. Не может смириться с тем, что не попыталась его спасти и едва не помешала сделать это мне.
Может, он и хотел бы, но не может. И тем забавнее выходит ситуация. Учитывая, что то, что с ним сделал я, он отпустил.
— У меня нет настроения, и я хочу тра… спать.
Вот это был бы удар, если бы он, одумавшись, не поправился.
«Я хочу трахаться, дорогая. Повремени пока со своими воспитательными беседами. Запиши там куда-нибудь, заучи наизусть, только не отвлекай».
— Ты не могла бы оставить нас?
Тупится, краснеет немного, даже касается ладонью явно вспыхнувшей щеки и наконец-то вспоминает о том, что они не одни в комнате.
— Боюсь, с этим ничего не получится, — чопорно отвечает брату, после переводит взгляд на меня и даже обращается напрямую, надо же. А я-то думал, что больше и не заговорит со мной после той проведённой на одной кровати ночи. Ночи, когда я не дал ей ни схватиться, ни обнять брата. — Господин Адриан просил передать, что собирается нагнать уехавших в леса и тоже поохотиться. Надеется, что вы присоединитесь.
А вот и наметилось то, чего я от него ждал.
Господин Адриан жаждет диалога, который никто не сможет подслушать.
Киваю ей, собираюсь сказать, что только переоденусь и спущусь, как Йен, упрямо дёрнув подбородком, отвечает вместо меня:
— Он не поедет.
Отвечает с такой уверенностью, что, вместо того чтобы хмыкнуть и послать его под одеяло или в очередную околомистическую книжицу, с недоумением спрашиваю:
— С чего ты взял?
Сталкиваемся взглядами, и в его голубых — упрямства целое озеро. Не хочет отпускать и даже не допускает мысли, что придётся закусить язык и опустить голову.
— С того, что я так сказал.
Даже не допускает мысли, что мы не в общем зале, где я с выражением незатуманенной интеллектом радости готов изображать обожающего свою зазнобу подкаблучника. Пока осмысливаю, обращается уже к сестре, и меня в сторону ведёт от его наглости:
— Передай Адриану и остальным, что у меня страшно ноют ноги и мой любящий муж останется в замке, дабы уменьшить мои нечеловеческие страдания.
— Ты же понимаешь, что нарываешься? — уточняю просто так, на всякий случай, чтобы не вопил после, что выхватил ни за что, и уже представляю, как отвешиваю хлёсткий подзатыльник. И где-то в глубине души надеюсь, что мне от этого станет хотя бы немного легче.
— Я надеюсь, что ты понимаешь, что я нарываюсь, — парирует, не желая сдавать ни шага, и то, что он после говорит Мериам, заставляет её вспыхнуть и, развернувшись на каблуках, вылететь в коридор, подобно пробке: — Дорогая, пожалуйста, оставь нас, если, конечно, не хочешь увидеть его голым ещё раз.
Надо же, каков негодяй! Променял общество сестры на член, с которого и без того не слазил последние несколько дней.
— Ты ничего не перепутал, мелкий засранец? Если я сказал, что поеду, то значит…
Отталкивает меня к двери и, ни слова не добавляя, так же, магией, ловко проворачивает ручку. Постукивает пальцами по своим голым плечам и, поразмыслив немного, стаскивает толстую, не в один десяток рядов обмотанную вокруг своего хвоста ленту. Распускает волосы и проводит по ним ладонью, будто проверяя, насколько гладкие.
— Ну попробуй выйди.
Смотрю на него и не верю. Не верю ни своим глазам, ни тому, что грёбаное тело меня только что предало.
Что же. Видно, Адриану придётся подождать немного.
Видно, у кого-то совсем крышу сдуло, и надо бы убедиться, что её ещё можно поставить на место.
Немного позже, конечно.
***
Шторы задёрнуты, но кажется, будто вечерний, бродящий по ту и эту стороны окон сумрак совершенно одинаков.
Только тот, что за рамами, холоднее.
Дикий будто, настороженный, не чета своему разморённому теплом и мягкостью покровов комнатному собрату.
— Давай сегодня? — шепчет на ухо устроившаяся прямо на моей спине княжна, и я едва отрываю щёку от подушки. Устроился на мне и теперь щекотно водит пальцами по бокам, изредка бормоча что-то маловразумительное.
Продержал меня в кровати остаток дня и едва не лишил ужина, нехотя согласившись отпустить на час. Сам так и остался в комнате, нашарил под кроватью одну из загодя приготовленных книг, да так и замер над ней, пока я не вернулся. А теперь вот на склоне дня явно жаждет деятельности, и меня не отпускают мысли о магическом вампиризме. Кажется, будто доит меня, сам того не замечая, и потому отказывается от еды, предпочитая кровать.
Чёрт знает, насколько догадка окажется верной, но обещаю себе непременно разузнать у Тайры.
Или так, или просто не знает, чем ещё можно занять себя внутри этих стен.
— Что «сегодня»? — Не понимаю сначала, но после того, как фыркает, осуждая за недогадливость и прихватив так и не покинувший его шею изумруд губами, я наконец включаюсь. Холодные грани камня едва ощутимо царапают, и, сморгнув, прислушавшись к этому ощущению, осознаю, что не так уж и много у нас незаконченных дел. — Уверен, что ночь — подходящее время?..
— Когда, как не ночью? — удивляется совсем искренне, склоняет голову набок и, скользнув по моей спине своей длинной, собранной наспех, чтобы волосы не спутались, косой, скатывается в сторону. — Мало просто подняться на нужную башню. Призрак сказал, что следует дождаться, когда покажется луна. Что бы это ни значило.
— Что бы это ни значило… — повторяю себе под нос и, шумно выдохнув, отталкиваюсь руками от прогнувшейся внутрь перины. Нехотя выпрямляюсь и растираю затёкшее от веса его головы плечо. — Тогда вставай, княжна. Вставай и натягивай штанишки на свою задницу.
Тянется так медленно, будто и не сам предложил заняться делом, и, убедившись, что смотрю на него, улыбается, согнув ногу в колене.
— Если мы действительно найдём их… то…
Водит пальцами по простыне, и это неизменно привлекает моё внимание. Водит, царапает ногтями, вдавливает в мягкую материю…
Смаргиваю, понимая, что засмотрелся, и продолжаю им же начатую фразу:
— То что?
Надувает губы, касается нижней и, подкатившись ближе, садится, поджав под себя ноги.
— Отдашь мне половину? — Тон сразу становится деловым, а взгляд — расчётливым.
Даже думать не хочу о том, на что ему могли понадобиться деньги.
— Разве эти камни не были моей платой за то, что я согласился сюда притащиться? — напоминаю об условиях «сделки», и Йен, видно, готовый к этому, тут же дует губы и жалобно глядит снизу вверх, запрокинув голову. Очень двусмысленно запрокинув и то и дело, будто не сдерживаясь, опускаясь глазами вниз.
— Были, — подтверждает и, потянувшись, поглаживает мой живот с яркой, оставшейся на память от посещения той замшелой таверны отметиной под последним ребром. — Но ты же не жадный.
Ага. Совершенно не жадный. А ещё сострадательный и добрый.
— Ещё какой жадный. Одевайся, и пойдём, пока луна не взошла. Лучше бы быть на месте к моменту появления этого твоего таинственного света.
Будто и не слышит меня, только своё гнёт и уже подбирается ладонями к самому надёжному из всех рычагов влияния.
Перехватываю его руку на своём бедре и, сжав, отбрасываю в сторону.
Оказывается нисколько не смущённым этим и только придвигается ближе к краю, и выглядит это уже более чем недвусмысленно. Ещё пара минут — и никто никуда не пойдёт.
— А треть? — Берётся за мои бока, сцепляет пальцы в замок за поясницей и прижимается к животу. Ещё немного — и почувствует, как моя абсолютная незаинтересованность упрётся в его нижнюю челюсть. Наверняка ещё и удивится, будто и вовсе ни при чём. — Четверть? И я очень, очень хорошо попрошу?..
— Только если это действительно будет очень хорошо. — Глажу его по подбородку, кончиками пальцев прохожусь по очертаниям приоткрывшегося влажного рта, который касается моего бедра, и слабенько толкаю в сторону, чтобы перестал так нагло липнуть. — Вставай.
Размашисто кивает, и я, оставив его, подбираю свои вещи и уношу их на другую половину комнаты, чтобы дал мне одеться.
Жрёт меня просто по-чёрному, присасывается как пиявка, и если это не попытка восстановить собственные силы, то я и не знаю что.
Не знаю, что с ним и со мной.
На сборы уходят считанные минуты. Разве что ко всему тому, что ношу с собой постоянно, добавляю тонкую, обёрнутую вокруг пояса и полностью скрывшуюся под курткой верёвку. Так, на всякий случай.
Старые башни — не самое лучше место, в которое стоит лезть без подстраховки.
Пусть и самой простой.
Княжна оказывается, на удивление, расторопной и, когда возвращаюсь к нему, уже заталкивает свои волосы под длинную тёмную накидку, в которой Йенна обычно отправляется на чинные прогулки по саду в обществе своей сестры.
— И как ты собираешься лезть наверх в этом балахоне?
Зыркает немного зло даже, и кажется, что глаза у него впотьмах сверкают, как у кошки.
— А что я буду говорить, если мы встретим кого-то в коридорах? — отвечает вопросом на вопрос и затягивает завязки. Оправляет тёмные складки, и действительно так не разобрать, что у него под плотной тканью. Платье или же нет. — Или ты думаешь, что в платье мне будет удобнее? Ещё не настолько поздно, чтобы без опаски шастать по замку.
Осмыслив сказанное, с задержкой киваю, не желая разоряться и доходить до споров.
— Надо же, какие мы порой продуманные. — Так и тянет поправить его косой узел, но решаю пока не трогать. А то такой воинственный с этой своей накидкой, что, не ровен час, ещё вцепится в руку. — Что же тебе так мозги прочищает?
— Секс. Попробуй как-нибудь. Тебе понравится.
Качаю головой в ответ и, закатив глаза, распахиваю входную дверь. Не удержавшись, отвешиваю больше смахивающий на шутовской перекрученный поклон и протягиваю руку:
— Прошу вас, моя госпожа.
Проносится мимо так скоро, что замечаю его вздёрнутый нос, только когда выбираюсь сам и осторожно, чтобы эхо не уловило, закрываю комнату.
— И смотрите под ноги. Прискорбно выйдет, если навернётесь, наступив на собственный подол.
— Я не настолько неловкий, — отвечает не глядя, смотря прямо перед собой, а я, нагоняя его, думаю, по какой из лестниц лучше взобраться на нужную башню. Прикидываю, где сейчас меньше лишних ушей и глаз, но всё это оказывается совершенно ни к чему, когда княжна, не советуясь и не спрашивая, сворачивает в сторону косого и тёмного коридора для прислуги.
— Настолько.
Приходится внимательно смотреть под ноги, чтобы не запнуться о глубокие щербины в камнях, а кое-где даже обходить самые настоящие, уходящие вниз и заострившиеся кромками трещины.
— Уступаешь разве что только своей сестре, да и то она скорее мастер по созданию неловких ситуаций.
Мастер по созданию неловких ситуаций и нагнетанию обстановки. Может, у неё есть и другие скрытые таланты, конечно, но эти явно лидируют среди прочих.
— Почему ты про неё вспомнил? — Княжна даже притормаживает на шаг, и насторожённости в его голосе просто до черта. Насторожённости и ещё чего-то, явно замешанного на недовольстве. Сестра всё ещё остаётся его больным местом, пусть уже и относится без ложного трепета и восторга.
— Потому что всё думаю о том, что ты предпочёл меня ей.
Жалею, что кругом темно настолько, что ему ничего не стоит спрятать своё лицо, всего лишь чуть ниже опустив подбородок. Жалею, что в замке явно экономят на комфорте пажей и служанок, и потому лампы, развешанные по стенам, в большинстве своём едва тлеют, догорая, и никакой темноты им не рассеять.
— Едва ли не впервые с того момента, как мы приехали. И речь сейчас не о каких-то там романтических смыслах. Ты разочаровался, что ли?
— Что? — Недоумение так и сквозит в голосе, но вместе с этим замечаю, что он стал будто тоньше. Немного выше. — Нет, конечно же, нет. Она всегда была такой, как сейчас, это просто я изменился.
Хочется спросить, кого из нас пытается убедить, но прикусываю язык, надеясь, что ляпнет что-нибудь стоящее, и просто слушаю, мельком подумав о том, что было бы неплохо, если, заболтавшись, Йен не пропустит нужный поворот. Как он вообще ориентируется в этой каменной кишке?
И большой вопрос, одни мы сейчас или всё-таки нет. Княжна последнее время не очень-то охотно упоминает о своих призрачных друзьях.
— Ей всегда хотелось, чтобы я и вправду был её сестрой. По-настоящему, а не вот так. — Не говорит ничего нового, всё с самого начала было ясно, но сам голос… Неужто считает, что подвёл её только тем, что родился в ином теле? Подвёл её, потому что не захотел сидеть подле юбки и прилежно носить собственную. — Фантазировала даже, что тогда нас могли бы выдать замуж за братьев-близнецов.
Живо представляю ещё одного Ричарда и едва не пролетаю мимо нужного ответвления, сразу за которым начинаются уходящие вверх узкие ступеньки.
— Отвратительно даже на слух.
— Да ладно тебе, — отмахивается, будто и не сам решил поделиться, и, придерживая полы явно мешающей шагать накидки, задирает голову вверх, притормозив на мгновение. — У нормальных людей нормальные мечты.
Щурится в полумраке, касается вытянутыми пальцами широкой щели в стене, через которую внутрь пробивается холодный ночной воздух, и, будто прислушавшись к чему-то, кивает, принимаясь подниматься снова.
И чёрта с два я не злорадствую, когда одёргивает свою накидку снова и снова.
— Твою сестрицу сложно назвать нормальной, — напоминаю, о чём разговаривали, примерно через тридцать ступеней и предпочитаю чуть отставать, а не держаться вровень. Ширины ступеней хватило бы, да так проще будет перехватить, если всё-таки оступится.
Шутки шутками, но хватит пока ломать рёбра.
— Это мы ненормальные, а она самая нормальная из всех, кого я знаю.
Пыхтит уже, задыхается от слишком крутого подъёма, но упорно не останавливается. Напротив, пытается идти быстрее, видно, надеясь на то, что так устанет меньше.
Паузы между фразами становятся всё длиннее, и Йен почти выдохся.
— Самая серая и скучная, ты хотел сказать.
— Я хотел сказать именно то, что сказал.
Тормозит на узкой площадке, на которой втроём едва вышло бы развернуться, всё-таки наклоняется и, упёршись ладонями в бёдра, пытается отдышаться.
Никак не комментирую возникшую заминку, решив побыть добрым и не тыкать в мальчишку тем, что он сдох всего-то лишь после сотни ступенек.
— Она мечтает о том же, о чём и все остальные девушки. О нормальной семье, если хочешь знать.
Обхожу его кругом, заглядываю наверх, чтобы прикинуть, сколько там ещё до выхода на крышу, и, дождавшись, когда выдохнет и повернётся тоже, всё-таки спрашиваю.
И не то чтобы я не предполагал, каким будет его ответ, но…
Интересно, как увильнёт.
— А о чём мечтаешь ты?
Замирает, так до конца и не выпрямившись, и, оценивающе оглядев меня сбоку, с осторожностью произносит:
— Не о детях.
— Так о чём же?
— О весне. — В полный рост уже, и глядит внимательнее, если не сказать злее, чуть приподняв тёмные брови. — Такой ответ тебя устроит?
— То есть твоя сестра мечтает о детях, а ты о том, чтобы выдрали в два конца, — уточняю, старательно делая вид, что не замечаю, как мрачнеет его мордашка, и испытываю от этого почти физическое удовольствие. — Чудненько. Мне больше нравятся твои мечты.
О последнем информирую шёпотом, нарочито понизив голос и стараясь, чтобы он звучал максимально доверительно. И попробуй тут удержись и не подмигни.
Княжна ожидаемо кривится, но выпрямляется, не желая больше склоняться.
— Почему тебе нужно всё опошлить?
— Потому что это я, конфетка.
Ответ его впечатляет явно меньше, чем донёсшееся сверху завывание удачно прорвавшегося на последнюю площадку лестницы ветра.
— И потом, что есть наша жизнь, как не унылая пошлость? Я всего лишь не задираю нос и не пытаюсь строить из себя то, чем не являюсь.
— Последние несколько недель ты только это и делаешь, — возражает и, переведя дух, решительно возвращается к ступенькам. Ламп давно нет, и потому приходится держаться ближе к стенам, чтобы не споткнуться.
— И уже изрядно утомился.
Всё так же, как раньше. Он первый, я — следом, но теперь уже не потому, что указывает дорогу.
— Думаю, пора собирать силки и сматываться.
Замирает даже, да так резко, что налетаю и лишь чудом успеваю отступить до того, как развернётся.
— Сразу же после того, как я буду уверен, что Мериам ничего не угрожает, — заявляет ультимативно, без уговоров или вопросительных интонаций. — То, что она не понимает меня, ещё не значит, что я желаю ей смерти.
Ты не желаешь, а я бы очень подумал над этим на самом деле.
Была бы она кем попроще, кем-то, чья смерть не поднимет волну дерьма, то прикончил бы ещё там, у кровати, когда хватала за руки и самозабвенно рыдала, решая, какое же выбрать платье для погребения.
Каждый раз как вспоминаю, так и бесит.
И плевать я хотел, кто она там, сестра ему или не сестра.
Больно уж мутная.
— Хочешь остаться чистеньким и с незапятнанной совестью? — уточняю больше для того, чтобы отвлечь, а не потому, что жажду ответа. К чему мне слышать слова, которые я так и вижу выплывающими из его рта? В этом княжна безумно предсказуема.
— Просто люблю её. — Вот и оно. Ничего нового. Ничего интересного. — Какой бы она ни была, она моя единственная кровная родня.
И когда это вообще было хоть сколько-то значимым аргументом?
— Есть ещё отец, — напоминаю, желая поддеть, намекнуть на то, как порой малозначима общая кровь, и разворачиваю его за плечи лицом к уходящим вверх ступенькам. Сделаем дело, а после пусть уже треплется о своих нежных чувствах к этой, которую не украшает даже диадема.
— Просто давай сделаем так, как договорились, ладно? — бросает уже из-за плеча и послушно принимается шагать снова. Шагать и перечислять, будто я без этого не помню: — Камни, Генрика, и я готов уйти не прощаясь.
А вот это уже кое-что.
Никаких тебе соплей, заламываний рук и уговоров. Мне определённо нравится. Только вещи, пожалуй, стоит вытащить заранее, чтобы после, махнув рукой, отправиться на прогулку длиною в семь дней. Только всё, что сложилось легко и просто в голове, может не иметь ничего общего с унылой реальностью.
— Главное, успеть уйти.
— Что ты имеешь в виду?
— Генрика может прятаться до самой оттепели — и что тогда?
Вариант с подземельями безумно прекрасен, но всё-таки слишком подозрителен. Почти не верю в то, что действительно отсиживается среди пауков, но не говорю об этом. Хотя бы потому, что после незамедлительно ляпну о том, что следовало вернуться в замок сразу же, а не вытряхивать пыль из старой перины, обтянутой алой простынёй.
— Выйдешь встречать Ричарда вместе с остальными или добровольно перекочуешь в его спальню? — интересуюсь, а прямоугольник тусклого подрагивающего света уже совсем близко. Интересуюсь непринуждённо, как если бы просто отпускал очередную шпильку, не желая признаваться даже себе, что меня это беспокоит.
Прекратившиеся снегопады — это, конечно, здорово, но только если вовремя свалить. Промедлив, можно и вовсе утратить интерес не только к погоде, но и к самой жизни.
От моей так точно мало что останется, а что ждёт княжну в случае самого неудачного из раскладов — и думать мерзковато.
Меньше всего хочется представлять его под чужой жирной лапищей.
А тут он ещё и выдыхает, будто я его уже достал, и выдаёт ёмко:
— Я не знаю.
Выдаёт и выглядит так, будто замер перед ударом. Выдаёт и неосознанно втягивает голову в плечи, будто собираясь спасать её от подзатыльника, который меня так и тянет отвесить.
Не знает он! Не знает, как станет спасать свою задницу, если всё вовсе не в нужную сторону закрутится!
— Достойный ответ.
Вспыхивает от моего сарказма, как разлитая селитра, и даже толкается.
— Верю, что всё разрешится раньше.
Выходит, наконец, на верхнюю площадку и, прежде чем ступить на саму крышу, осматривается, выглядывая из-за кромки недостроенного дверного проёма.
Впереди только ночь и пустота. Впереди только нагромождённые друг на друга старые балки, кучи камня и зияющие пустотой чёрные дыры бойницы в зубастой недостроенной стене.
И ряд уходящих вдаль башенок поменьше, разной степени разбитости.
Как по мне, так будки будками, и плевать, что с покатыми, уходящими короткими шпилями вверх крышами.
Будки — они и есть будки.
Даже когда из камня.
— Ну верь, — произношу только потому, что всё ещё вертится на языке и хочется выплюнуть. Произношу и, ещё раз оглядевшись, первым выхожу на ничем не защищённый настил. Под ногами хрустит снег, а налетевший порыв ветра кажется куда холоднее тех, что бьются о стены замка много ниже. — Дальше куда?
Осторожно переступает через щербатый, обозначенный только линией мелких камней порог и, вытянув шею, щурится, вглядываясь почему-то не вдаль, а в небо.
Выплыла плоским боком из-за туч и теперь тускло светит на что-то, сокрытое за рядом брошенных построек. Жаль, что только одним боком.
— Вперёд и наверх, — указывает вытянутой ладонью на одну из недостроенных покрытых башенок, и я, приложив ладонь к глазам, чтобы хоть как-то защитить их от снега, вижу, что это, оказывается, ещё не верхушка.
Есть ещё ярус.
Ну… не сказать, что удивился, но не обрадовался точно. Больно скользкими могут быть промёрзшие, да ещё и не одну зиму провалявшиеся без дела доски. Каждая обёрнута плотным слоем инея и лишь весьма приблизительно смахивает на железный дуб, который раньше использовали для стоек в подобных местах.
Раньше, лет за двадцать до моего рождения.
И никакого заграждения. Полшага в сторону — и бездна. Шикарное место для свиданий с неугодным кавалером.
— Послушай, княжна. — Держится прямо за моей спиной, но налетающий порывами ветер такой сильный, что приходится повышать голос едва ли не до крика, чтобы расслышал. — Снимай к чертям свой балахон. Нужна тебе эта тряпка, так тащи её в руках.
Про то, что не успею поймать, если поскользнётся, решаю не добавлять. И так не глупый, к чему лишний раз нагнетать? Да и если действительно умудрится навернуться, то никакие проповеди не помогут.
— Твоя вера в меня просто поразительна, — отвечает много тише, но слышу, как шуршит тяжёлая ткань, а после и вовсе оставляет свёрнутую накидку под ненадёжной крышей, под которую нас и вывела лестница. Возвращается ко мне и тут же ёжится, втянув шею в плечи. — А теперь, я так понимаю, нужно дождаться, когда луна выползет полностью.
Задирает голову, вертит ей по сторонам, убеждается в том, насколько плотно затянуто небо, и, ухватившись за мою согнутую в локте руку, встаёт на край доски. Пробует покачаться на ней и после всё с той же опаской становится двумя ногами.
Ни скрипа, ни треска.
Только звук, с которым хрупкий слой инея сминается подошвами его сапог.
Хруст сухого снега.
— Если вообще выползет сегодня. Или, может, ты уже умеешь и тучи разгонять?
В ответ получаю только усилившуюся хватку и попытку оцарапать сквозь плотную куртку. В ответ получаю только тяжёлый раздражённый выдох и ещё один шаг вперёд.
Уже даже не удивляюсь тому, что лезет первым.
Уже не удивляюсь, но всё одно неспокойно внутри, когда полностью отнимает ладонь и осторожно перебирается вперёд, на следующий каменный островок.
Тут доски-то метра четыре, не больше.
Сам шагаю куда быстрее и увереннее и слушаю всё. Не треснет ли дерево.
Йен тем временем уходит вперёд, огибает первую из совершенно идиотских башенок и держится за её щербатые из-за выступающих, не подобранных друг к другу камней бока.
Нагоняю только спустя несколько таких перебежек и два порыва ветра такой силы, что хватило бы на кого угодно. Хватило бы для того, чтобы сбросить вниз.
Нагоняю в центре самой большой, не менее шести метров только в ширину, площадки и какое-то время просто наблюдаю сбоку, как глядит на приставленную к одной из так и не достроенных стен лестницу. И она кажется и вполовину не такой надёжной, как сооружённые из досок переходы. Рассохшаяся, пожранная грибком и промороженная до кучи.
Уходит вверх, приставленная к стенке, и не ведёт абсолютно ни к чему.
Обрывается в синеющей черноте неба.
— Только не говори, что… — начинаю, и княжна кривовато улыбается ещё на середине фразы. Кривовато, натянуто и с явной опаской. Да что там с опаской — дрожит весь. И от холода, и от нежелания карабкаться в пустоту.
— Нам туда, — неопределённо указывает куда-то ввысь и так держится, будто сам не уверен. Будто ему шепнул кто-то более сведущий да тут же смылся, оставив княжну додумывать самостоятельно.
— Чудно, — киваю и потираю начавшие подмерзать ладони друг о друга. — А твоя призрачная подружка случайно не соврала? Ты знаешь, призраки это часто делают.
Ради веселья, например.
Шепнёт такая, где сокровища зарыты, а ты потом рядом и приляжешь поспать. И хорошо, если ляжешь, а не чёрт знает во что обратишься.
— Не думаю. — Мотает головой и кажется таким важным в этот момент. Уверенным в своих словах. — Тайник магический. Будь это не так, его бы давно нашли.
А вот об этом я ни единого раза не думал. Ускользнуло как-то из поля зрения. Слишком много прочего, чтобы фокусироваться на блестяшках. Ну раз уж господин знаток так уверен…
— Тебе виднее, маленькая ведьма.
Улыбается было, довольный тем, что добился признания своей правоты, но, после того как отступаю, начинает подозрительно коситься:
— Я так понимаю, мне его и проверять?
Хлопаю в ладоши, поощряя за догадливость, и указываю на ступени.
Он не думает, что та старуха в шляпе наплела, а я ещё как думаю о том, что всё это как-то странно.
А ещё то, что эта рухлядь гарантированно не выдержит двойной вес.
Двойной — точно, а что до моего, то и тут серьёзно сомневаюсь.
— Читаешь мои мысли, конфетка. Давай, я подожду внизу.
Дышит на свои ладони и, бросив лишь один-единственный взгляд в мою сторону, шагает в сторону лестницы.
Сглатывает, ставя ногу на первую перекладину, морщится, когда хватается за опорные балки, колючие от морозов и влаги, и, помедлив, отталкивается от пола.
Боится.
Шаг за шагом вверх.
Останавливается раза три.
Часто дышит, опасливо разжимает ладони и старается не смотреть вниз.
Старается не смотреть в пустоту позади себя.
Более десяти метров вверх.
Уже более десяти секунд моего чистого восторга. Такого же, как не тронутая никем наледь на камнях.
Боится и карабкается.
Боится, но долго не раздумывал.
Так и хочется как-нибудь ласково обозвать. Тихонько совсем, чтобы не услышал.
Подхожу ближе, когда уже у самой верхушки. Ещё шаг вверх — и закончится недостроенная стена.
Ещё шаг вверх — и перед его взглядом не будет ничего, кроме ночного неба и близких, но изрядно подожранных темнотой гор.
Ещё шаг, и останавливается, поворачивается боком, смотрит на меня и, кажется, хмурится. Попробуй так разбери. Протянув руку вперёд, будто ощупывает что-то. Что-то, что над стеной и служит опорой для лестницы.
Снова на меня… Ещё шаг вверх.
Вижу, что не хмурится уже, а кривится, втягивает шею в плечи, вздрагивает и, зажмурившись, поднимается ещё на две ступени выше.
Опорные балки лестницы заканчиваются, держится за их верхушки и замирает будто перед прыжком.
Замирает, заглянув куда-то за стену, и я уже складываю ладони на манер воронки, чтобы крикнуть, чтобы спускался, как, оттолкнувшись от балок, прыгает.
Исчезает в пустоте за стеной.
Будто в последнюю секунду решил сброситься и разбиться.
Будто и не было его там, на верхушке.
Будто…
На то чтобы забраться самому, черканув ладонью о торчащую щепу, кажется, уходит меньше мгновения.
Моргнул внизу, а выморгнул уже на высоте, балансируя куда ловчее княжны и ступив на самую верхнюю ступеньку.
Протягиваю вперёд руку, и та оказывается в тепле. Оказывается окружённой прогретым воздухом.
Протягиваю руку и только тогда, кажется, выдыхаю. Проделываю то же самое, что и этот стукнутый на голову маг-недоучка.
Не соврала та призрачная маразматичка. Только наверху не тайник, а всего лишь ведущая к нему дверь. И к нему ли?
Об этом я думаю, уже провалившись в сомкнувшуюся над макушкой темноту, и надеюсь только, что падать недолго. Надеюсь, что не сверну шею и останусь с целыми ногами.
Тьма кругом, тьмы много.
Плотная настолько, что, кажется, тормозит меня, не даёт шлёпнутся на что бы там внизу ни было со всего маху.
Тьма кругом, тьма давит, и чудится, будто своими ладонями зажимает уши.
Дышать тяжело тоже, и абсолютно ничего не разглядеть.
Кажется, что падаю не одну вечность, и потому начинаю считать. Начинаю считать и, добравшись до девяти, касаюсь ногами каменного неровного пола, радуясь тому, что посчастливилось приземлиться на две.
Будто в студне.
Чёрной, поглощающей целиком и забирающейся в нос и уши, вязкой массе. Налипает на меня, и, когда пробую прокашляться, вытолкнуть это ощущение из глотки, понимаю, что не слышу абсолютно никаких звуков.
Ни своего дыхания, ни шлепка ладони по карману куртки.
Не чувствую почвы, на которой стою, не ощущаю стен. Кругом лишь одно сплошное ничего.
Пробую позвать княжну — и не выходит. Пробую коснуться горла, когда говорю, но никакой вибрации связок не улавливаю.
Вот, видимо, и попал.
Видимо, не стоило лезть следом, а подождать наверху. Что, если это место только для магов? Что, если нас и вовсе зашвырнуло в разные места? Кто знает, как работают все эти окна?
Два шага вбок, и, когда и там ничего, пытаюсь облизать ставшие сухими, как наждак, губы. Два шага вперёд, и вроде упираюсь во что-то. Что-то, что на ощупь оказывается гладким и пластичным.
Внезапно закрадывается мысль о том, что это может быть чей-то желудок.
Огромный, раздутый и отчего-то не сокращающийся.
Выдыхаю куда быстрее, чем следовало бы, и голова тут же кружится.
Слишком душно, слишком мало кислорода.
Ну точно желудок.
Ещё немного — и затопит кислотой или ещё чем.
Кто знает, в чём древние чудовища переваривают свою добычу?
Кто знает, какой чёрт меня дёрнул броситься следом?
Идиотские магические карманы… Идиотские коридоры, искажающие пространство!
Кручусь на месте, пробую пойти в какую-нибудь из сторон в любом из возможных направлений и неизменно натыкаюсь на пустоту. И не важно, делаю два шага или все сорок два.
Бесконечный вакуум только всё больше налипает. Сцепляю ладони и, ощутив хотя бы это, пытаюсь выдохнуть. Закрыв глаза, понимаю, что ничего не меняется.
Такая же удушливая темнота.
Будто под стеклянной банкой, поверх которой ещё и тряпку набросили.
В горле начинает сохнуть, пальцы невротически подрагивают, и думать всё сложнее и сложнее. Мысли — одна хаотичнее другой.
Мысли туда-сюда с бешеной скоростью носятся, и я умудряюсь уловить только их обрывки. Окончания.
Что,
если
это
конец?
Вот такой глупый? Что, если всё-таки разбился при падении, но не успел понять этого? Что, если… Движение совсем рядом!
Оборачиваюсь, уклоняюсь от чего-то, едва не зацепившего мою куртку, и ребром ладони отбиваю… чужую руку?
Звуков по-прежнему нет, одни только тактильные ощущения.
Ощущения, что явственно говорят мне, что только что врезал по чужому запястью.
Запястью, которое дёргается в сторону, а спустя секунду появляется уже рядом с воротом моей куртки. Умудряется вцепиться в него до того, как перехвачу, и, только сжав поперёк чужие тонкие пальцы, понимаю, что к чему, и выдыхаю.
Ослабляю хватку, и в моём сплошном ничего, разбавленном одним лишь ощущением прикосновения, появляется кое-что ещё. Кое-что, схватившее меня за плечи, погладившее по скуле и уверенно схватившее за руку.
Дёргает на себя, тянет вперёд, и я подчиняюсь, прекрасно зная, что он куда более сведущ в подобных вещах.
Магия и дыры в пространстве — не моё.
Магия, тьма и вся эта жуть с отсутствующими звуками.
По-прежнему ничего не слышу, но тьма, кажется, становится более рыхлой. Становится серой, а местами и вовсе проглядывают какие-то размытые пятна.
Тянет за собой, и чудится, что не одна минута проходит, прежде чем могу увидеть очертания спины и выбившейся из-под куртки косы. Кажется, что не одна минута проходит перед тем, как останавливаю, схватив второй рукой за локоть, и дёргаю на себя.
Оборачивается тут же, прикладывает палец к своим губам, и это кажется мне таким глупым. Это кажется мне совершенно лишним, потому что по-прежнему ничего не слышу.
Это кажется мне таким тупым, что, закатив глаза, выдыхаю и улавливаю свист, с которым воздух покидает мои лёгкие.
— Оху…
Тут же зажимает мне рот ладонью, округляет глаза, весьма натурально изображая ужас, и кивает куда-то за свою спину.
Отвожу его пальцы в сторону, сжимаю в своих и могу рассмотреть наконец.
Рассмотреть и понять, что ему с падением повезло чуть меньше, потому что длинной загнутой царапины на его подбородке совершенно точно не было.
Растрепался весь, успел расстегнуть куртку, и, только заметив это, понимаю, насколько действительно жарко.
Оглядываюсь через плечо, таращусь на чёрную, будто краской нарисованную дыру, из которой он меня вытянул, и на пробу касаюсь её костяшками вытянутой руки.
Кажется влажной и липкой на ощупь.
Кажется страшно приставучей. Вляпаешься в такое пятно — и хрен потом выгребешь.
Княжна терпеливо ждёт, замерев рядом, но как-то слишком уж нервно теребит рукав моей куртки. Очень слишком.
Вопросительно приподнимаю бровь, когда снова оборачиваюсь к нему, решая молчать, раз уж так настойчиво попросили, и он кивает на длинный коридор, что ощутимо светлеет через какой-то десяток метров.
Тянет меня вперёд, и я, осматриваясь, понимаю, что потолок здесь и не потолок вовсе, а высокие каменные своды глубокой естественной пещеры где-то под городом.
Тянет меня за собой, удерживая за руку, и чем дальше оказывается эта чёрная клоака, тем больше звуков становится вокруг.
Звуков и запахов.
Эхо бродит где-то над головами и отражается гулом впереди, в самой широкой части пещеры.
Капает вода. Кажется, будто даже слышно, как пауки, или некто покрупнее, перебирают лапами в темноте.
Не то крадутся, не то просто замедлились, занимаясь своими обычными делами. Хочу пригнуться, чтобы вытянуть из сапога нож, но Йен останавливает меня и, покачав головой, уводит вперёд.
Так и держит за руку.
Так и держит, сжимая своими холодными пальцами мои, и трудно не ощутить, что у него ладони мокрые.
Не дёргается вроде, не мельтешит, но напуган.
Не то падением, не то…
К пещерной сырости, запахам мха, застоявшихся луж и грибов примешивается ещё один. Куда более резкий и хорошо узнаваемый.
Тот запах, который, почуяв единожды в жизни, ни с чем уже не перепутаешь.
Никогда не спутаешь.
Тяжёлый, отдающий гнилостью, плотный и расплывающийся по всей пещере.
Невольно замедляю шаг, и княжна, держащаяся впереди, замирает тоже. Сначала рядом, а после и вовсе за моей вытянутой рукой.
Позади.
Чем ближе к выходу из каменного коридора, тем светлее и отчётливее всё.
Чем ближе к выходу, тем лучше слышно, как что-то массивное скребёт по явно металлическим стенкам.
Ещё с десяток шагов, и можно разобрать, как что-то кипит и трещат сваленные в кучу поленья.
Можно разобрать в числе прочих и гарь, и мерные, неспешные помешивания.
Выход всё ближе, и потому прижимаюсь к стене, и дальше только боком. Йен рядом, всё так же за моей вытянутой рукой держится, но, судя по всему, выбрался раньше и уже понял, что к чему.
Понял, почему нельзя шуметь, привлекая к себе лишнее внимание.
Всего один шаг в пустоту — и вот уже и нет болтовни и подначек.
Всего один шаг в пустоту, около сотни по искорёженному влагой, кирками ещё гномов пробитому коридору — и вовсе уже не смешно.
Совсем не смешно.
Осторожно высовываюсь вперёд и тут же нахожу взглядом искомое.
И массивный котёл, в котором бурлит густой, терпко пахнущий бульон явно не из козлятины, и широченную, шрамами украшенную спину.
Спину, что шириной не менее трёх метров и вылеплена из одних бугрящихся мышц.
Спину, что принадлежит живому, неторопливо орудующему доской как ложкой двуглавому великану.
С силой жмурюсь вместо того, чтобы выругаться, и, собравшись, возвращаюсь к этой спине совершенно иным взглядом.
Осматриваю более цепко, примечая старые раны, глубокие струпья и рытвины. Поднимаю глаза выше и какое-то время разглядываю вмятину на правом, абсолютно лысом затылке. Голова слева, напротив, поросла вся. Длинными тонкими волосами и не то лишайником, не то бугрящимися расчёсанными шишками.
И хер его знает, какая из них добрая, а какая злая.
Великан огромный, в полтора, а то и во все два, раза больше того, на кладбище, и явно в своих умах.
Сидит себе на каменном выступе и степенно помешивает своё варево, изредка опуская толстый палец прямо в бурлящую жижу, чтобы после сунуть его в один из ртов и попробовать.
Причмокивает, и этот звук разносится эхом по всей пещере. Причмокивает, и вторая, та, что абсолютно лысая, голова злобно рычит на первую.
Лиц не вижу, слишком неудобно сидит, да и без того приходится задирать голову.
Не вижу лиц, но замечаю толстый витой шнур, что давно протёр борозду на одной из шей.
Почерневший от грязи и времени, поросший чёрт знает чем, но все ещё довольно крепкий для того, чтобы удержать нечто увесистое, что болтается на груди человекоподобного монстра.
Ожерелье у него там, что ли? Или какой-то мешок?..
Так.
Прищурившись, возвращаюсь взглядом к концам размочаленного, стянутого замысловатым узлом шнура.
Стоп.
Что, если у него на груди действительно висит мешок?!
Мешок с камнями!
Ну конечно же!
Вот он и сам тайник, и причина, по которой его так и не нашли. Не запрятанный под небом портал, а эта тварина, кулон на шею которой явно был навешан не руками простого умельца.
Попробуй такого удержать без магии.
Попробуй остаться живым, если у тебя нет под рукой меча, способного пробить такую толстую шкуру. С ножом и лезть не стоит — самоубийство.
Нож об него просто сломается.
А после сломается мой череп, который он легонько сожмёт.
Неповоротливый, конечно, негибкий, но как пить дать поймает. В угол зажмёт — и прощай.
В лучшем случае убьёт сразу, в худшем — оставит живьём, чтобы готовить по кускам.
Живое мясо медленнее портится.
На это у жителей гор почему-то мозгов всегда хватает.
Тоже мне хозяйственные твари.
Запасливые.
А уж сколько историй я слышал про то, почему не стоит ночевать зимой в горах, и не пересчитать. Историй, которые всегда заканчивались одинаково.
Что эттины, что тролли никогда не отказывались от человечины, хоть обычно и таскают отставших от отары овец или уводят кобыл.
С животиной проще, но человечина им почему-то нравится больше.
Слаще она, что ли?
Тени, отбрасываемые костром, по стенам так и бродят.
А великан знай себе молчит, сильнее только горбится и всё мешает своё варево. Мешает усердно, против часовой стрелки обломком доски водит и останавливается вдруг на середине движения.
Шумно принюхивается сразу двумя головами, и я, сам того не замечая, отступаю назад, лопатками вжавшись в стену. Отступаю назад и тесню притихшую, ни разу даже не пикнувшую княжну.
Думаю уже, что всё, почуял, но, вместо того чтобы вскочить на ноги, зареветь или швырнуть булыжником через плечо, эттин, напротив, склонятся ниже, принюхивается тщательнее и вдруг запускает руку в свой котёл.
Шарит прямо в кипящей, булькающей жиже, вынимает что-то, вертит на своей ладони, лижет даже одной из голов и, громко чихнув, отфыркавшись, как гигантский пёс, отбрасывает предмет за спину.
Предмет, что оказывается круглым и, легко отскочив от поросшего мхом пола, откатывается в нашу сторону.
Замирает, коснувшись носа моего сапога, и я просто не могу не опустить голову.
Не могу не глянуть из чистого любопытства.
М-да… И как только правый глаз выварился и выпал, а левый остался торчать в глазнице?
Кожа свисает, нижней челюсти нет… Ну, хозяин и при жизни-то явно был не красавчиком. Судя по уцелевшей части волос, был ещё и плешивый.
Собираюсь осторожно опуститься на корточки, чтобы рассмотреть поближе, убедиться, что этот неудачливый — не мой крайне быстро закончившийся приятель Айзек, как замираю, не успев согнуть колени. Звук, что доносится из-за моей спины, похож не то на писк, не то на какой-то хрип.
Оборачиваюсь через плечо, и полувзгляда хватает на то, чтобы разобраться.
Вспомнить, что Йен, как бы ни бахвалился, всё ещё нежная княжна в душе.
Принцесса, которая белее иных простыней и готова вот-вот сорваться в истерику или рухнуть в обморок.
Иногда я забываю, что варёные, исходящие белёсым дымом головы — для него слишком.
Выпрямляюсь так стремительно, что подошва сапог скрипнула. Замираем оба, встретившись взглядами, и он точно сейчас грохнется.
Совсем перестал дышать.
Вслушиваюсь в тишину пещеры, но ничего не происходит. Великан как мерно бултыхал своей доской в вареве, так и продолжает. Не услышал.
Тогда выдыхаю, хватаю вытянувшуюся в струну, неповоротливую от шока и будто суставами заржавевшую княжну за приподнятые плечи и, развернув, тащу в сторону липкого чернильного пятна, у которого не то что чётких очертаний — вообще никаких границ нет.
Будто живое, налипло на стену и потолок, а после замерло. Притаилось для того, чтобы схватить того, кто приблизится, или же дремлет.
Имел я все эти пространственные двери и всегда предпочитал не связываться.
Иные — жидкие, как вода, а иные… вот как этот вот.
Подтаскиваю княжну почти вплотную к пятну, уже не удивляясь тому, что поглощает часть звуков, и, развернув к себе лицом, не придумываю ничего действеннее, чем просто пошлёпать по щеке ладонью.
Легонько совсем, просто для того, чтобы очнулся.
Просто для того, чтобы начал слушать меня, а не представлять, что это его голову так бесцеремонно вышвырнули из великаньей кастрюлины.
Осоловело моргает, будто действительно не заметил, как уснул, и, шагнув вперёд, вжимается в меня. Обхватывает под мышками и носом утыкается в лацкан куртки.
И всё это, конечно, очень мило, да только крайне невовремя.
— Соберись, конфетка. — Шёпот выходит будто шершавым и каким-то обесцвеченным. Магический фон поджирает и тембр, и интонации. — Возьми себя в руки, и через два часа будешь лежать в своей постели.
Жмётся ко мне, обхватывает руками поперёк пояса, и мне не остаётся ничего, кроме как погладить его по спине в ответ. Мне не остаётся ничего другого, кроме как попытаться отрезвить его. Заставить перестать бояться.
— Йен?.. — зову по имени, зная, что непременно отзовётся. А может, и вздрогнет даже, потому что всё ещё не привык к тому, что иногда можно обойтись и без прозвищ. Обидных и не очень.
— У меня… — Сбивается сразу же, кривится из-за магического искажения звука и, сглотнув, малость приходит в себя, отринув панику. Глядит вверх, вскинув голову, но не отлипает даже на миллиметр. — У меня плохо с великанами. И с людоедами не лучше.
Тут бы возразить, сказать, что вообще-то ни у тех, ни у других никогда особо поклонников не водилось, но вспоминаю зияющий в полу чёрный прямоугольник, уводящий на дно подвала, и прикусываю язык. Разрозненные, побелевшие от маринада части тел, выпавшие из бочки, окончательно отбивают у меня всякую охоту возвращаться к этой теме.
— Он большой, но тупорылый, — объясняю, не зная, как лучше подобрать слова для того, чтобы забыл уже об этой чёртовой голове и вернулся к нашему делу. Даром, что ли, лезли через столько ступенек? — Расслабься, малыш. Если вот это вход, то где-то в пещере должен быть выход? Правильно же?
Кивает и наконец перестаёт играть в полевого клеща. Чуть разжимает руки и поднимает голову.
— Стена рябит за котлом.
Совсем чудо было бы, если бы ещё и добавил, какая именно, но, видимо, тут даже и намекать не стоит. Сам уточняет, спохватившись:
— По ту сторону от центра пещеры, по правую руку эттина.
— Вот видишь, всё просто.
С сомнением приподнимает бровь и оборачивается через плечо. Щурится и, думается, видит сейчас чуть больше, чем я. Видит лучше.
— Нужно только сорвать мешок с шеи этой гадины и добежать до выхода. Скажи, что я прав и камни болтаются у него на шее, конфетка.
Подтверждает, снова опустив подбородок, и я не могу сдержать ухмылку. Так даже лучше, если разобраться. Лучше, потому как не придётся шерудить по углам пещеры и опрокидывать камни, попутно стараясь не допустить своей смерти от единовременного перелома всех костей.
Первое недоумение схлынуло, и сейчас я мыслю куда более прагматично. Меня не заботит, как именно спрятали этот мешок. Меня интересует его содержимое, а вот княжна вся в сомнениях. Опасается, как бы чего не приключилось. Не стряслось ко всему прочему. Да только если выбирать между двухголовым великаном или ещё одним десятком ужинов в окружении чистейшей аристократии, то я, пожалуй, предпочту великана и чьи-то пальцы закускам на тонких шпажках.
— А если он выйдет следом?
— Он бы ещё лет сорок назад вышел, да сдаётся мне, что не может. — Точно бы вышел и рухнул к чертям в пропасть. Такого веса ни одним доскам не выдержать. И вряд ли бродит внизу, в пещерах, потому что понимает это. — Тайник магический, а этот, видно, зимой ходит к замковым стенам да попался кому-то, желающему понадёжнее припрятать свои сокровища. Верёвку на шее видел? Сможешь развязать узел?
Моргает целых два раза и даже хмурит лоб, прежде чем осторожно переспросить:
— Руками?..
— Магией, бестолочь! — шиплю на него и сам удивляюсь тому, что не сдержался. В самом деле, сколько можно уже медлить и сомневаться? — Ну хватит уже, давай, заставь свою голову работать! Всё просто, слышишь? Мы должны забрать их, раз уж влезли. Забрать и смыться.
— Дай мне три минуты, ладно? — просит и снова щекой к куртке льнёт. Просит и, выдохнув, наверняка закрывает глаза.
— Для тебя — все четыре, красавица. Сомневаюсь, что эта махина в ближайший час собирается двигаться с места.
А то и все три просидеть может. Когда около сотни и у тебя в запасе минимум ещё столько же, торопиться как-то не очень хочется. Потому они, собственно, и неумные все.
Нет нужды соображать быстро.
— Так какой план? — переспрашивает спустя три душераздирающих вздоха, нужных ему для того, чтобы полностью успокоиться, и теперь глядит с некоторым интересом даже.
— Ты развязываешь верёвку, пока я его отвлекаю, мешок падает, я его хватаю, и мы оба валим, спешно перебирая ногами.
Говорю же, всё просто. Просто в теории и должно быть так же на практике. Я надеюсь, по крайней мере.
— Как ты собираешься его отвлекать?
— Ну, этот-то вроде живой. Поговорю с ним. Расскажу что-нибудь забавное. Великаны не слишком умны, но потрепаться иногда любят. — Особенно если зимуют, а то и вовсе полжизни проводят в одиночестве. Иные реально людей в клетках держат только для того, чтобы было с кем перекинуться парой слов. Слышал, что, бывало, и годами держали, но без мясистых ног, которые вовсе не обязательны для того, чтобы травить смешные байки. — Другое дело, что собеседника обычно съедают после задушевной беседы.
По повиснувшей тишине понимаю, что только что брякнул лишнего. Вот про котёл явно не стоило.
— Может, чёрт с ними, с этими камнями?
— Ну уж нет, не когда они прямо под носом, — возражаю больше потому даже, что мне интересно теперь, выйдет ли всё так, как я считаю, а если выйдет, то получится неплохая байка из тех, что принято рассказывать, коротая ночи у костра. — Он тупой и неповоротливый. Всё получится, — повторяю то же самое, что говорил в начале, и не понимаю его. Не понимаю, почему всё-таки боится. Боится того, кого, по сути, в силах если не остановить, то придержать, по крайней мере, точно. Если соберётся, конечно, и не позволит себе стать маленькой, сжавшейся в комок неумёхой.
— Тогда я пробираюсь к выходу и развязываю шнурок? — подытоживает, и я терпеливо киваю.
— Можешь ещё покричать перед тем, как свалить, чтобы он отвлёкся и дал и мне смыться тоже. И это всё. Всё, что нужно сделать, — убеждаю, а сам поглаживаю по спине и пояснице ладонями. Чувствует себя в большей безопасности, ощущая прикосновения, и это вовсе не так сложно, чтобы отказывать. Несложно предоставить себя в качестве подпорки. — Никакой крови, никаких убийств. Одна маленькая кража — и, я клянусь, ты ещё до рассвета забудешь о том, как тебе было страшно.
Я клянусь и своими ножами, и даже арбалетом. Будь умницей, и я заставлю тебя забыть. Выкинуть это мерзкое чувство из головы, как скомканную салфетку.
— И треть? — уточняет вдруг, прищурившись, и я даже не напоминаю о том, что сговорились на четверть. Да ради всех огров этих гор, хоть половину себе отгреби и храни потом в чулке или под подушкой.
— И треть от всего, что заберём, — подтверждаю, не моргнув и глазом, и осторожно, без резких движений отцепляю от себя его руки. — Готов?
— Погоди минуту. — Хватается за меня, зверски грызёт губы и топчется на месте. И идиот бы понял, насколько ему не нравится всё это. — Ещё одну минуту, и…
Только вот я идиотом никогда не был и потому, вместо того чтобы мяться на месте и сюсюкать, вытирая чужие слюни, решительно напираю и вжимаю его в каменную стену. Заставляю выгнуться, чтобы выступ не оставил ему на память пару чёрных синяков, и, как бывало частенько раньше, затаскиваю на себя, вынудив оттолкнуться от пола.
Выходит куда резче, чем я хотел.
Выходит даже лучше, потому что, лишившись воздуха в лёгких, сам распахивает рот. Улыбаюсь, утянув губы на одну сторону, и, зная, что сейчас Йен очень и очень внимателен, немного медлю.
Пауза перед рывком.
Перед тем, как сжать его почти изо всех сил, стиснуть ладонями бёдра и едва ли не протащить вниз по мокрому камню. Опустить настолько, чтобы был со мной вровень, а не нависал.
— Всё будет гладко, княжна. — Непроизвольно касаюсь его уха зубами, когда шепчу, и, не удержавшись, прикусываю уже намеренно. — Ты же мне веришь?
Тут же спешно кивает, неловко толкает меня лбом в висок и замирает, как если бы испугался этого. Как если бы испугался, что было нельзя и сейчас выхватит.
Порой такой глупый.
А порой…
Опускаю куда осторожнее, чем дёрнул, и не разрешаю больше затягивать. И за свою куртку ухватиться тоже.
Отступаю резко, предупреждающе вскинув руку и вытянув указательный палец для того, чтобы, забывшись, не закричал, и поворачиваюсь спиной, мысленно дивясь тому, как быстро он иногда теряет самообладание.
Чёрная жижа его не испугала, а мёртвая, совершенно точно неопасная голова… Княжна, княжна.
Когда ты уже привыкнешь к тому, во что ввязался?
— Уверен в том, что делаешь? — нагоняет меня вопросом, и, когда оглядываюсь через плечо, а после и вовсе решаю идти спиной вперёд, приподнимает брови и кивает на освещённые своды большой пещеры.
Уверен ли я?
Разве что только в том, что в детстве по голове били слишком часто.
Всё накладывает отпечаток, а если и нет, то служит неплохим оправданием.
Пожимаю плечами, жестом прошу убраться ближе к стене, а сам, развернувшись, выхожу не скрываясь.
Выхожу, стараясь топать как можно громче, оповещая о своём присутствии, и беззаботно помахиваю пустыми руками.
Пусть видит, что не собираюсь царапать его шкуру. Мало ли трепетно относится к уходу за кожей? Натирает мышиными мозгами или ещё чем?
Великан тут же приходит в движение, оборачивается медленно, но с какой-то странной неотвратимостью. Будто ожившая гора.
Но глядит на меня лишь одной головой. Та, на которой болтается мешок и красуется вмятина, неожиданно оказывается ослеплённой. И, судя по шрамам, глазницы ему, не церемонясь, просто выжгли. Факелом или магией — не разобрать.
Глазницы выжжены, а толстые мясистые губы плотно сшиты, и тут уже не возникает сомнений чем. Чёрта с два он бы не сорвал нити, если бы их не удерживало что-то ещё.
Что-то, неподвластное большинству смертных.
У второй же головы на левом глазу огромное, весь зрачок перекрывшее бельмо, а правый — прищуренный и злой.
Единственный живой и подвижный глаз на две головы.
Повезло ему ещё, что желудок у них тоже один.
— Приятного аппетита, — желаю со всей искренностью, на которую способен, и указываю на камень, что по другую сторону котла. Не нужно ему оставаться лицом к проходу от той чёрной жижи. — Я присяду?
Поднимается на массивные ноги, нависает надо мной всей своей тушей, и тут главное даже не не выказывать страха, а не пялиться на тяжёлый, качнувшийся над моей головой мешок, внутри которого что-то негромко перекатывается и шуршит.
Кажется, ещё немного — и услышу, как зовут меня.
Страж сокровищ огромен и далеко не безобиден, и оттого я хочу их ещё больше. Заполучить и потешить самолюбие. Доказать себе, что тролль — это так, на закуску сойдёт.
И не только себе.
Кое-кому, жульничающему с бессмертием и зачарованным оружием, тоже. Мол, смотри, как смог и без мистических примочек. Давай, удиви меня. Теперь твоя очередь.
— Так я сяду или нет? — повторяю громче на случай, если эта махина ещё и оглохнуть успела, и добиваюсь ответа. Пусть и рассерженным зловонным рёвом из широко распахнувшейся пасти.
Вторая голова тоже пытается внести свою лепту в сей занимательный диалог и громко мычит. Так в горах услышишь — и тут же решишь, что тролли быка заживо жрут, а не эта очаровательная бедняжка жаждет общаться.
Нити на его губах крепкие, стягивают плотно, и видно, что дёргали их не один раз. Половина лица в застарелых ранах и сплошной рубец на подбородке.
— Это, наверное, значит, что можно?
Пялится на меня единственным, бешено вращающимся глазом, как на зарвавшуюся моль, и, должно быть, не ожидав такой наглости от потенциального обеда, медлит. Не пытается ни схватить, ни двинуть. Смотрит только, а после, размашисто кивнув, с грохотом опускается назад, на свою каменную кучу. Я же взбираюсь, куда и собирался, и, присев на корточки, заглядываю в котёл.
Вижу показавшееся колено с вылезшим суставом и пару плавающих поверх кипящей жижи волос.
Вот же гадость, а!
Подумать только! Жрать волосы в похлёбке!
А вот котёл у него занимательный. Закопчённый, но по ободу, где копоть отвалилась, всё ещё видны какие-то замысловатые письмена или руны.
— Ну?!
Едва вперёд не заваливаюсь, подскочив на месте от низкого грудного рёва, в котором довольно трудно разобрать отдельные слова.
— Чего надо?! Откуда явился?!
Вроде и одна глотка, а гул стоит от его голоса такой, будто орёт сразу с двух. Гул, что расползается по стенам и многократно множится благодаря эху.
— Да так, бродил по крыше да сунулся, куда не надо было. Теперь вот думаю, как забраться назад. Это же твоя пещера?
Раздувается тут же, и сдаётся мне, что именно та голова, которой милостиво оставили способность к речи, и есть тупая.
— Моя.
— И котёл тоже?
Важно кивает, выкатив и без того выступающую вперёд грудь, и видно, что гордится столь редкой среди огров роскошью. Иные и вовсе ничего не варят, а максимум подкоптят, а то и живьём жрут.
— Где взял?
— Гномы подарили.
— На столетний юбилей?
Не улавливает сарказма и мотает сразу двумя головами, да ещё и в разные стороны. Стараюсь уследить за обеими, да и руки тоже нужно не упускать из виду. И косить на стену за его спиной тоже было бы неплохо. Где там трусит мой маленький напарник?
— В качестве платы, — ворчит недовольно, явно жалея об обмене, но что уж теперь попишешь? Гномы давно ушли, а котёл вот он. Даже ещё блестит.
— За гостеприимство?
— За одного из своих.
— И ты его вернул?
— Вернул, — отвечает утвердительно, но тут вторая голова, что только слушала всё это время, оживает и начинает активно мычать и даже тычет широким пальцем в свою грудь. Тогда та, что поросла чёрт пойми чем, шумно выдыхает через раздувшиеся ноздри и смиренно поправляется: — Мы вернули. Мы держим своё слово.
Вторая утвердительно мычит и вдруг заходится странными хрюкающими звуками, что легче принять за приступ, чем за смех.
Вторая мычит, и первая, вспомнив о чём-то, улыбается полным длинных острых зубов ртом и добавляет, мечтательно причмокнув:
— Правда без ног. Больно уж гномьи ляжки на вертеле хороши.
— Как иногда приятно родиться не гномом. — Улыбаюсь, как сама доброжелательность, но у моего собеседника это не вызывает радости. Он становится задумчивым, грустным немного даже. Скалится и, наклонившись вперёд, оказывается напротив моего лица своей огромной мордой. Оглядывает, принюхивается даже, а я краем глаза замечаю прошмыгнувшую вдоль стены тень. Наконец изволил ожить.
— Не гном, — соглашается, всё втягивая и втягивая воздух ноздрями, а мне нечеловеческих усилий стоит не барабанить пальцами по бедру. Практика показывает, что к ним лучше не привлекать его взгляда. Пальцы тонкие, пальцы прекрасно хрустят и легко жуются. — Не жирный.
Последнее выдыхает и вовсе горестно, и в ноздри так и забивается запах гнилостности. Видимо, те, кого он сожрал раньше, никак не желают перевариваться.
Пожимаю плечами и всем своим видом демонстрирую сожаление:
— Одни жилы. И не ужуёшь.
— Не ужуёшь, — подтверждает с тяжёлым вздохом и принимается снова помешивать своё варево. Вторая же голова всё дёргается, явно хочет вставить своё веское слово, но этого ей, к моему счастью, никак не сделать. Вторая голова явно поумнее будет и жалеет сейчас, что может управлять только половиной тела. Да только что толку от махов широкой ладони, если не видит?
Машет как мельница, что-то там подвывает, как вдруг замирает и вздрагивает, будто от щекотки.
Касается своей шеи, и я подбираюсь весь, ощущая, как напрягаются мышцы.
Шнурок шевелится и елозит туда-сюда по багровой, давно загрубевшей и будто протёршейся коже.
Шнурок шевелится, царапает его, и я, до того как допрёт, что происходит, вскакиваю на ноги и, опустив взгляд вниз, киваю на варево:
— А это кто? Неужто тоже не гном?
— Не гном, — жалуется болтливая голова, и чудятся мне в её рёве плаксивые нотки. — Совсем не гном. Такой же, как ты, только не жилы, а жир. Сплошной жир. А нам мяса бы! Мяса!
Вторая, забыв о своём зуде, тоже принимается выть и потрясать рукой.
Но только лишь стоит шнуру пошевелиться опять, как замирает и от воя переходит к вибрирующему злому рычанию. Пытается боднуть всё ещё страдающую от недоедания первую голову, даже хватает её за подбородок, а после вытянутым пальцем указывает в мою сторону.
Та упорно не понимает, щурится обоими глазами и, должно быть, неслабо выводит своего соседа по телу тупостью.
Едва не кулаком ему в морду лепит, и именно в этот момент запах палёного перекрывает даже смрад от трупного варева, рядом с которым я едва дышу.
Запах палёной толстой шкуры, которой досталось из-за лопнувшей верёвки, удерживающей мешок.
Орёт, да так, что уши закладывает.
Йен не смог развязать узел и просто сжёг его!
Гениально, княжна!
Мешок падает чудом не в котёл, а рядом с ним, а эттин, взбешённый как тысячи столь любимых им гномов, оборачивается, да так прытко, что к чертям сносит и свой каменный стул, и варево.
— Магия! — вопит и мычит одновременно. Вопит, рычит, вибрирует весь и, схватив свою доску, бросается в противоположную сторону, разом забыв и про меня, и про камни. — Ненавижу магию!
Успеваю спрыгнуть с валуна, едва не поскальзываюсь на вылетевшей из котла вываренной руке и, пригнувшись, чтобы не сразу увидел, спешно натягиваю свои рукава по самые кончики пальцев. И ими же, чтобы не ошпарить в исходящем паром разлившемся бульоне на человечине руки, хватаю мешок с туго затянутым ошмётком верёвки верхом.
И открывать не требуется для того, чтобы убедиться, что внутри всё-таки они.
Грани прощупываются и через ткань.
Поди ж ты, какие крупные!
И весом сума не менее четверти килограмма!
Хватаю её и, даже не отерев толком, прямо так запихиваю за пазуху. Запихиваю, тут же вскакиваю на ноги и, убедившись, что эта махина ещё не оторвала голову успевшей смотаться княжне, пробираюсь к выходу, гадая, как отвлечь от него молотящего камень великана.
Всё так же вопит о магии, но замолкает на мгновение, а после продолжает делать это уже на два голоса.
Надо же, камни стащили — и заклятие немоты рассеялось. Замок оказался снят.
Ну так этой идиотине бы поблагодарить освободившего его мага, а не жаждать его кишок на своей палке.
Ему бы поблагодарить, но слишком туп для этого.
Обе головы слишком тупы.
Лупит по камню, но тот не крошится, а исходит будто упругими волнами. Тот, будто водная гладь, поглощает все удары, и великан, освобождённый от многолетней обязанности, принимается колотить ещё отчаяннее.
Доска давно сломана, и потому молотит кулаками.
Молотит кулаками, широко расставив ноги для устойчивости, и я, подобравшись вплотную, жмурюсь, не желая до конца жизни видеть в кошмарах его задницу и болтающиеся под набедренной повязкой отростки.
Пригнувшись, спешно проскакиваю прямо в образовавшуюся дыру и ощущаю, как по спине мазнуло что-то.
Ощущаю, как едва зацепило куртку и тут же пропало.
Моргаю, ожидая увидеть чёрную жижу, но вместо — только небо и морозный воздух, гуляющий порывами ветра по крыше.
Осмотревшись, замечаю ту самую лестницу, поднявшись по которой можно попасть в тайник.
Осмотревшись, замечаю, что один на крыше, и едва не давлюсь, понимая, что не убедился в том, что княжны действительно нет в пещере. Понимаю, что великан по своей тупости и слепоте мог налететь на стену не потому, что заметил ускользнувший через неё силуэт, а…
— И когда ты отсыплешь мою половину? — вкрадчиво спрашивает голос притаившегося по левую руку Йена, и я невольно выдыхаю и запрокидываю голову вверх, разом оборвав все свои мысли. Не надеюсь даже на то, что не увидит, и лишь молча отвожу руку назад, предлагая ухватиться.
Соглашается не раздумывая и оказывается под боком спустя мгновение. Улыбается мне, вытянув шею, и, несмотря на то что у него ещё коленки немного подрагивают, выглядит куда лучше, чем внизу.
Выглядит довольным и то и дело кусает губы, чтобы спрятать так и растягивающую губы улыбку.
Деловито забирается под мою куртку, находит мешок, кривится, должно быть, не понимая, почему тот мокрый, и я решаю не расстраивать его.
Пусть не знает.
Пока возится со шнурком, заступаю за его спину и, сгорбившись, пристраиваю подбородок на плечо.
Момент истины, не иначе.
Возится со шнурком, в итоге развязывает, и не то напуганно, не то восторженно выдыхает.
Даже в ночной темноте под тусклым лунным светом сверкают.
Одни рубины.
***
Оставляю Йена, осторожно вытянув свою руку из-под головы, прикрыв одеялом и рассыпанные по кровати камни, и самого его, который спит так крепко, что даже не поморщился.
Слишком утомился, чтобы заметить.
Я же хочу закончить всё это одним аккордом и поскорее убраться в Штормград.
Предчувствие торопит, толкая в спину.
Предчувствие не то развязки, не то какого-то великого дерьма, к которому мы едва приблизились.
И если камни, что своими гранями исцарапали княжне всю спину, — приятное дополнение, то Генрика — основная цель.
Слишком многое может наболтать.
Мериам, при всей своей нудности, не станет сдавать брата, а вот эта… Эта может и знать о тайной страсти своего дяди да шепнуть ему пару слов. Описать в деталях девушку с голубыми глазами и абсолютно плоской грудью.
И это заботит меня больше, чем все тайны и заговоры, вместе взятые.
Ричард не должен узнать, что малышка Йенна была почти в его руках.
Мериам не расскажет, Адриан, что свалит в свой Аргентэйн, едва хозяин замка переступит порог главной залы, тоже. Остаётся Генрика, которой заткнуть рот будет куда сложнее, нежели остальным курицам, носящим шёлк и бархат.
Адриан считает, что её стоит запереть и промыть мозги, Мериам же жаждет начать с увещеваний и слёз. Мериам хочет попробовать помириться с ней, прийти к согласию.
А я не верю в надёжность ни магических зелий, ни женских слёз.
Я верю в то, что трупы неболтливы, и в этом их неоспоримое преимущество.
Для почти утренней вылазки предпочитаю свою одежду и удобные сапоги идиотским туфлям. Латаную, доживающую свои последние месяцы куртку и рубашку с глухим воротом, а не дебильное птичье жабо на шею.
Собираюсь в абсолютной темноте своей комнаты и, прежде чем уйти, на секунду заглядываю к княжне, чтобы убедиться, что крепко спит, а не выжидает момента, чтобы подскочить и броситься следом.
Ощущение какой-то закольцованности зашкаливает. Так было несколько часов назад. Так же всё. И спали мы тоже вместе.
Прислушиваюсь к его размеренному глубокому дыханию и в последний момент, уже взявшись за ручку двери, останавливаюсь.
Кусает что-то изнутри, скребёт по рёбрам.
Прислушиваюсь к этому «чему-то», но ни истоков, ни серьёзных причин для беспокойства не нахожу.
В самом деле, к чему все эти метания, если вернусь не более чем через два часа?
Он не успеет и проснуться.
Только бы немного везения, и всё — считай, покончено и с Камьеном, и со всеми жителями этого замка. Только бы немного везения, и уже завтра утром, отделавшись от хозяйки каменной крепости, можно собирать вещи.
Температура за окнами резко скакнула в плюс, и грех не использовать установившееся затишье. Лучше уж неделю брести по сугробам, чем изображать из себя невесть что.
Хватит с меня, нажрался уже.
Хватит с него.
Хватит хотя бы потому, что переоценил и своё человеколюбие, которого заметно поубавилось за его знакомство с монстроловом, и любовь к сестре.
Может, он и сам был таким же.
Может быть, был, только перерос махом всю напыщенность и тягу к капризам, а она не переросла. Да и к чему бы ей? К чему опускаться до простых смертных? О нет, куда проще верить, что именно с ней судьба обошлась жестоко и несправедливо.
Перина не достаточно мягка, и мешок с золотишком давит на плечи.
Не нравится мне настолько, что, обращаясь даже мысленно, морщусь. Морщусь и не знаю, что бы делал, если бы Йен вдруг встал в позу и заявил, что её нужно забрать с собой. Что её нужно спасти.
И плевать как.
И плевать, что если его и отпустили легко, то с ней этот фокус не прокатит.
С ней, которая не хочет становиться спасённой.
С ней, которая если и желает чего, то это признания и заинтересованности мужа.
Осматриваю комнату ещё раз, взглядом возвращаюсь к спящему на кровати и, мотнув головой в попытке отогнать набивающуюся в неё муть, осторожно прикрываю за собой дверь.
Сначала смежную, а после и ту, что ведёт в коридор.
Ощущением повтора дерёт уже, а не царапает.
Так же уходили вместе около четырёх часов назад.
За камнями вместе, но эта вылазка только для меня.
Хватит с него и эттина под горой.
Что бы я там ни обещал, тащить его в подземелья — идиотская затея.
Пусть спит, а не путается под ногами.
Кругом темно и холодно, тени, гуляющие по стенам, густые и длинные. Кажется, будто и вовсе живые. Живые и принадлежащие тем, кого не углядишь днём.
Есть ли среди них та призрачная дама или плешивый, которому свезло познать радость полёта перед кончиной?
Один Йен во всём замке и знает. Один Йен, о котором, в свою очередь, не должен знать никто.
До лестницы добираюсь без приключений, а там уже вслушиваюсь в то удаляющиеся, то, напротив, становящиеся ближе голоса.
Мне в самый низ, а потому то и дело приходится притормаживать в стенных нишах и за статуями, что в беспорядке налеплены то тут, то там. Мне в самый низ, туда, где жили первые хозяева этого места, а после забросили, предпочтя даже темницу и пыточные оборудовать в более сухом и тёплом месте.
Последние ступеньки, вырубленные из камня, пористые, покрытые наледью и страшно скользкие. Навернуться и расшибить башку как нечего делать.
Кругом только обваливающиеся стены и давящий своей внешней ветхостью потолок. Кругом ряд висящих на уровне моей головы ламп, что зажжены через одну, и ни души.
Даже то место, в котором мы встречались с призраком, кажется куда более радушным и светлым по сравнению с этим. И какая только благородная дева, привыкшая чуть что кривить нос, согласится пережидать в таких условиях?
Решил бы, что меня самым наглым образом провели и наврали с три короба, только вот убеждённому, что она здесь, Йену и его болтливым призракам это совершенно незачем. Так как её уговорили?
Чем дальше вперёд, тем больше уверен, что её здесь уже нет. Уверен, что если и переждала пару дней, то не выдержала темноты и звуков и снова куда-то смылась. Может быть, живёт с кем-то из слуг или прячется на кухне.
Начинаю думать, что княжна что-то напутала или я зря спустился на самый низ, как начинается ряд неровных низких дверей, что раньше служили не то комнатами, не то камерами.
И то, насколько низкие и широкие проёмы для этих самых распухших будто от болезни деревяшек, говорит о прямом родстве предков славного Ричарда и гномов. Те наверняка были много ниже теперешнего герцога, но и его, насколько я слышал, нельзя назвать ни вытянутым, ни стройным.
Да уж, симпатичные у них с Мериам получатся детишки, если он когда-нибудь пересилит себя настолько, чтобы её обрюхатить.
Не пытаюсь даже поддеть ни одну из чёрных створок и, неторопливо продвигаясь вперёд, ищу ту, что недавно колупали.
Ищу и не могу не отметить, что даже крыс тут нет.
Ни крыс, ни пауков, ни другой нечисти.
Будто что-то, поселившееся на нижнем уровне, её жрёт. И тут же, будто в ответ на мои мысли, где-то наверху, может, даже через этаж или два, что-то гулко валится на пол.
Едва сдерживаю порыв и не вытягиваю из рукава припрятанное там на всякий левый случай лезвие. Покачав головой, запрещаю себе верить в глупые страшилки.
Останавливаюсь около обломков не то кресла, не то стула, на котором уже успели вырасти грибы, и рассматриваю их шляпки, пока шаги патрульных, промаршировавших над моей головой, не стихнут. Эхо даже их треплет за неимением лучшего и путает.
Лучше дождаться тишины.
Лучше дождаться тишины, но её так и не следует, потому как в одной из дальних комнат кто-то явственно скребёт не то стены, не то землистый пол.
Неторопливо, будто когтями или чем-то шероховатым, смахивающим на губку.
Тут уже не обойтись без ножа. Оружие так себе, но лучше, чем с пустыми руками на то, что издаёт подобные звуки.
Звуки, что не то дробятся акустикой комнат и раздаются сразу в нескольких, не то всё это просто обман слуха.
Игра воображения.
Скребёт и скребёт, будто размеренно водят чем-то по камню.
Скребёт и скребёт, и, вслушавшись, можно даже уловить некий ритм.
Неужто малютке Генрике стало скучно в этом негостеприимном месте и это она выцарапывает картинки на стенах?
Ещё с десяток шагов, и нахожу её. Нахожу ту дверь, которую недавно отпирали, да так и не смогли захлопнуть по новой. Просто не встала в проём. Да и щепки, чёрные и больше смахивающие на лохмотья, — вот они, кругом. Наверняка открывали, поддев лезвием меча или около того.
Но если Йен прав и второй фигурой была женщина, то какая из обитательниц замка имеет при себе такое оружие?
Может, и не стоило княжне так задирать несчастную Беатрис?
Может, она?..
Или вообще одна из тех дамочек, имён которых я и не трудился запомнить?
Настораживающий звук совсем близко, и, удобнее повернув кисть, готовлюсь уже нарваться на раскачивающегося в углу каморки низушка или озлобившегося древнего домового, что непременно попытается загрызть меня своим единственным зубом, и, удобнее перехватив нож, поддеваю им придвинутую к проёму дверную створку.
Ни ручки, ни замка нет.
Только скрипящие петли и монолитное полотно.
Поддеваю дверь и тут же, когда нехотя поддаётся и под собственным весом неспеша открывается, отступаю почти до противоположной стены.
Отступаю и спешно прикрываю нос рукавом, едва с ног не сбитый волной удушливого сладковатого запаха.
Запаха неторопливого двухнедельного разложения.
Глазам своим не верю, но в тёмном прямоугольнике комнаты, в которой нет и не может быть окон, чётко виднеется только одна фигура. Фигура, скребущая пальцами босой ноги по мокрому полу, неторопливо покачивающаяся из-за потока воздуха по старому, наверняка не сообщённому с новыми жилыми помещениями воздуховоду.
Правый туфель на ноге, левый слетел во время конвульсивных судорог.
Я такое уже видел, часто случается.
Под низким потолком вбитый прямо в камень, предназначавшийся для лампы, должно быть, крюк. На крюке — затянутая петля.
Фиолетовая вся, отёкшая. Неторопливо раскачивается, касаясь пола кончиками спрятанных в чулках пальцев.
Фиолетовая…
Сглатываю тошноту и, натянув ворот рубахи на нос, осторожно шагаю вперёд, прихватив закопчённую лампу со стены.
Платье то же самое, что я на ней видел. Вернулась в тот самый день и сразу спустилась сюда. Собиралась переждать.
Не то весть о моей кончине, не то похороны ненавистной герцогини.
Собиралась переждать, и, видно, что-то пошло не так. Возможно, у её сообщника изменились планы.
Всё ещё в недоумении, и, обойдя тело кругом, замечаю чёрный, давно запёкшийся кровоподтёк, испачкавший все её волосы и спину платья.
Со спины, значит, оглушили — и в петлю. И, судя по выпученным ссохшимся глазам и перекошенному рту, ещё живой.
Рукава задраны, синяки на обоих запястьях.
Разве женщина смогла бы её поднять? С «вырубить» всё понятно, но накинуть петлю на шею и барахтающуюся удержать?..
Недоумения куда больше, чем радости от того, что всё разрешилось. Ни черта не решилось! Стало только запутаннее на самом деле.
Кто её грохнул? Кто мог знать, что все поиски напрасны и её можно списать со счетов так же просто, как и недоумков из амбара?
Ещё одна фигура, которую просто скинули с доски.
— Пришли замести следы?
Не вздрагиваю только потому, что за секунду до того, как раздался голос, заметил пришедшую в движение тень и успел повернуться. Не вздрагиваю, но глаза невольно расширяются, потому что не всякой нежити удаётся ко мне подкрасться.
Адриан, столь настойчиво желавший заполучить мою компанию на вечер, не пережил отказа и увязался следом. Адриан, что не выглядит ни удивлённым, ни растерянным.
Должно быть, шёл за мной от самого верха.
Поймал.
— Вообще-то это был мой вопрос, — отвечаю, поспешив выбраться из каморки, потому как просто задохнусь внутри, если решит запереть меня с трупом, и тут же нарываюсь грудью на заряженный арбалет. Второй раз за этот проклятый месяц. Только теперь его держит не деревенский неумёха, а вышколенный, дрессированный не один год вояка. Вояка, которых ещё четверо на коридор.
И никого, никого из них я не услышал. Магическое снадобье? Шумовая завеса? Проклюнувшаяся тугоухость? Как я мог не заметить?..
Как?..
Расслабился, слишком увлёкся княжной и утратил бдительность.
Расплачивайся теперь, дорогуша.
Ох как же тебе придётся расплачиваться.
Даже голову не поворачиваю, когда обчищают мои карманы, и только сжимаю губы, лишившись обоих ножей.
Знал же, холёный гад.
Знал, что один всегда в сапоге, а другой я сам, по дурости повёдшись на предосторожности, вытянул из рукава. Да и тот бы без нашли.
Все бы нашли. Или почти все?
— Так это были вы? — спрашиваю уже у прямой, обтянутой серой тканью спины и всё никак не могу отделаться от ощущения растерянности. Слишком уж складно всё выходит. Слишком. — К чему тогда были все эти поиски? Зачем столько пыли?
Хмыкает, опустив голову, и даже не удостаивает меня взглядом. Закладывает только руки за спину и кивком головы указывает на уходящий к лестнице коридор. Отмалчивается и делает вид, что весь в своих мыслях, занят тем, что копается в себе.
— Или же считаете, что я? — Что я убил? И кто бы знал, как я жалею, что не успел. Жалел бы до зубного скрипа при других обстоятельствах, но сейчас, как видно, у меня появились иные проблемы. Не время для того, чтобы посыпать голову пеплом. — Не успел бы физически.
Только и делает, что качает головой. Не верит мне, а я ни единой секунды не верю ему.
Стал бы я на его месте признаваться в убийстве, окружённый своими верными мальчиками, взращёнными на сказках о справедливости и чести?
Конечно, нет.
Играет перед своей свитой и вряд ли оступится. Обдумывал наверняка. Каждое грёбаное слово взвешивал. Играл со мной, столько таскаясь по городу.
Плюнул бы, да хотелось бы узнать чуть больше перед смертью.
— Конечно. — Оборачивается, уже когда меня пихают в спину, и согласно кивает. А у самого в глазах одна лишь холодная ненависть. Кивает, соглашаясь со мной, и делает шаг вперёд. Так, что едва не упирается своей грудью в мою. Были бы одни в коридоре, так рискнул бы, не моргнув и глазом. Рискнул бы податься вперёд и с силой провернуть его голову. До оглушительного в пустом коридоре хруста. — А Айзека? Скольких вообще вы убили?
Распахиваю рот, чтобы сказать, что знать не знаю никакого Айзека, как он дёргает за ворот моей рубашки, а там нашаривает и цепочку, которую вытягивает наверх и подносит почти к моему лицу, едва не резанув шею натянувшимся серебром.
И тут уже становится не до Генрики.
Глупо было считать, что он забыл о нём.
Глупо было считать, что, завертевшись, он перестанет лезть не в свои дела.
— Я сначала решил было, что это трофей, снятый с кого-то из наёмников Ордена Креста в качестве бахвальства, даже того тролля списал на редкостную удачу.
Надо же, а мне, оказывается, оставляли шанс! Только вот врёт как дышит, и чёрт его разбери почему. Неужто опасается потерять авторитет среди своих мальчиков на побегушках? Не стоит им знать, сколько на самом деле он сверлил меня взглядом, прежде чем раскусил?
— А после увидел вас в деле. Выражение лица и непоколебимость не оставили сомнений: я знаю, где вас так натаскали.
Похлопал бы, да боюсь, что нервничающий идиот, что то и дело тычет в застёжку на моей куртке прицелом, примет это за выпад и спустит крючок.
— Мне принимать это как комплимент?
— Принимайте, как пожелаете. — Великодушие просто зашкаливает, и так и тянет поинтересоваться: раз уж все тут такие добрые, может, я тогда пойду? Наверх, на хер, в Штормград. Куда-нибудь, где не воняет трупьём и не слышно звука, с которым завернувшаяся ступня царапает по полу. — У местного писаря в архиве сотни ориентировок с вашим лицом. Не страшно было соваться в замок?
— Так столько времени прошло, все обиженные могли бы и передохнуть.
Всё никак не желает реагировать на мой сарказм, не желает выходить из себя и злиться, и эта его холодность вовсе не кажется напускной. Эта его холодность делает его самого похожим на вставшего из могилы, прекрасно сохранившегося мертвеца. Даже не представляю, как он может выйти из себя. Желаю увидеть, как становится багровым от гнева. Может быть, напоследок и выдастся возможность?
— Господа, сопроводите нашего нового друга к конюшням.
— А Йену вы что скажете, когда вернётесь? — любопытствую, нехотя делая шаг вперёд, и служивые расступаются, прилипая спинами к чёрным стенам. Служивые, что, должно быть, не понимают, зачем их господину понадобилось целых четверо вооружённых мужчин.
— Что вы всё-таки приняли моё предложение поохотиться.
Стискиваю пальцы, прекрасно понимая, что, не удержи меня княжна в комнате, всё случилось бы ещё днём. И хорошо, если не в спину. Скорее всего, именно в спину.
Адриан же продолжает рассказывать с абсолютно постным, ничего не выражающим лицом и только в конце фразы чуть приподнимает бровь:
— Всё обернулось не самым удачным образом. Я привезу ему доказательства, не переживайте. Будет над чем поплакать.
Над чем поплакать… Представляю выражение лица Йена, которому протягивают мою завёрнутую в тряпицу голову, и надеюсь только на то, что первое, что он почувствует, будет гневом.
Гнев, а не ужас.
Представляю выражение его лица, когда поймёт после, что теперь принадлежит этому месту и никуда, никуда от них всех не денется.
Ни от Мериам, ни от её мужа.
— Он не останется в замке. — Это, пожалуй, самое главное из того, о чём я сейчас думаю. Это самое главное, потому что клетка — много хуже смерти. Настоящая клетка, а не то, что возомнила себе мнительная герцогиня. — Даже без меня он здесь не останется.
И я не уверен в своих словах. Я знаю, что так и будет.
— Думаете, с Ричардом хуже, чем со вспыльчивым, даже не считающим своих жертв убийцей?
Уверен, что хуже, но решаю, что ему моё мнение — до затухающей лампы. К чему тратить слова на риторические вопросы?
— Я всего лишь выбираю меньшее из двух зол.
К чему тратить слова, посчитал я до того, как он небрежно поставил меня на ранг ниже оплывшего неумного мужика, который никогда в жизни не держал ничего серьёзнее пера.
— Думаю, что тот, кто заберёт его отсюда, тебя выпотрошит.
Стражник — или в каком он звании сейчас? Наверняка же тоже из Аргентэйна прибыл в сопровождении своего господина — вздрагивает и взводит спусковой крючок направленного на меня арбалета. Не удостаиваю его даже беглым взглядом, зная, что не выстрелит без отмашки. Только если потные ладошки соскользнут.
— Основательно. От макушки и до окончания хребта.
Уже не в первый раз обещаю за другого и ни секунды не сомневаюсь, что так и будет. Слишком хорошо знаю того, о ком говорю. Знаю, насколько будет зол на меня, когда проснётся. Знаю, что так или иначе исправит. Исправит всё то, что наворотил я.
— Мы сможем договориться.
Знаю я, но не Адриан, который на все мои угрозы реагирует не более чем на болтовню своей жены. Но не Адриан, который думает, что уже успешно решил все возникшие проблемы. Почти все.
— Сумма, что я предложу, сполна перекроет все любовные переживания существа, которое ничего не чувствует.
Надо же, как сказанное режет.
Не человека, не охотника и даже не бродяги.
Существа.
Он — существо.
Толкают в спину, и в тупом твёрдом предмете я угадываю навершие короткой двуручной секиры. Не злюсь ни капли, пока послушно поднимаюсь наверх и сворачиваю в сторону внутреннего дворика. Совсем нет.
Злость будет позже, незачем тратить её понапрасну.
Волшебно вышел на два часа.
Прости меня, княжна.