«Ты однажды проснешься, и поймешь: Это просто кончается детство, Позади переезды и версты, Перекрёстки, перелески». Oxxxymiron "Неваляшка".
Дворжак сидела на кухне. Девушке удалось поспать лишь пару часов за всю ночь. Лера была до безумия вымотана, но из её головы никак не хотели выходить мысли про Евстигнеева. Он стал её мечтой, предметом воздыхания и постоянным кошмаром. «Хоть режьте, но я не признаюсь, что люблю этого человека!» Внутри её головы всё смешалось. Она любила его, но признавать этого не хотела. Пианистка иногда находила это чересчур забавным. Дворжак битый час листала песни в плеере. И ни одна не давала Лере былого расслабления и нирваны. Это бесило. Нет. Это раздражало. Музыка была для русоволосой всем, но теперь из-за него любые мелодичные звуки для неё померкли. «Дрянь...» — Ты чё не спишь? Я проснулась от того, что та, которая всю ночь грела меня, ушла, — на кухню зашла Адетта. Рыжие волосы были естественно взъерошены и спутаны. Под глазами виднелись следы вчерашней туши. Девушка сонно хрипела и зевала. — Я вообще уснуть не могу, — Дворжак жалостливо свела брови и уронила голову на стол, издавая гнетущие нечленораздельные звуки. — Это всё из-за него? — Номмик зевнула. Девушка уже стояла около плиты, наливая в стакан прохладную воду. Тонкими пальцами почесала затылок, вновь сонно зевая. Рыжеволосая повернулась лицом к подруге, улыбнулась своей излюбленной улыбкой и маленькими глотками начала пить воду. — Что?! Брось! Нет! — пианистка слишком наигранно свела брови и рассмеялась. — Знаешь за что тебя большую часть любили учителя в школе? Иногда ты просто не умеешь врать. Не всегда. Но иногда ты врёшь и сама не замечаешь, что выглядишь, будто у тебя уже целый месяц тяжёлая диарея, — эстонка харизматично усмехнулась и принялась споласкивать стакан. — Мы целовались. Во время концерта, — пианистка сказала это очень тихо, боясь что это кто-то услышит, кто-то кроме Адетты, хотя в квартире они были одни. — Серьёзно?! А-а-а! Поздравляю! — рыжеволосая бестия запрыгала на месте и завизжала от радости за подругу. Всю сонность как рукой сняло. Дворжак неодобрительно посмотрела на девушку. — Погоди... Хули ты тогда тут?! Чё ты сбежала-то от него?! Иди, хватай, пока не увели! — Тета нахмурилась и опустилась на стул напротив подруги. — Ты издеваешься?! Мне шестнадцать! — начала Лера, повышая тон. — Почти семнадцать, — перебила русоволосую эстонка. — Не делает погоды. Ему двадцать семь! Двадцать семь! Он старше меня на десять лет! Я не считаю его старым, не подумай... Но если всё каким-то образом вскроется, кто знает. Его посадят за педофилию! То, что я живу у него - уже статья! — пианистка говорила это таким жалобным голосом, что, казалось, она готова разреветься в любой момент. — Несчастные... А целуется он как? — Номмик скакала с темы на тему. — Тета! — завизжала Лера, резко вскочила на ноги и покинула кухню, что-то раздражённо бурча. — А что я такого сказала?***
— Привет. — Ахуеть! Взяла! Я извиниться. — Извиниться? Ну так извиняйся! — Лерка, прости меня пожалуйста! Ты не его шлюха. Ты не шлюха. Прости. — Ты ж моё любимое ебланище! Прощаю, Маркер. — Фух... Слава богу... Где была? Столько дней не брала. — В Москву ездила. — Что?! А мне не сказала?! Зачем?! В консерваторию?! — Успокойся. На концерт Оксимирона. — В «Олимпийский»?! — Да. — Пизда! А если бы с тобой что-нибудь случилось?! Я же волнуюсь! — Я же не обязанная перед тобой обо всём отчитываться. Хватит собственничать. — Идём гулять на каникулах? Ты все ещё у этого рэпера живёшь. — Гулять идём. Живу у Теты. — Пиздато. — Ага. Лан, я пошла, она обедать зовёт. — Приятного. — Пока.
***
Женя не меняла своего положения со вчерашнего вечера. Она заснула в одежде на этом диване, проснулась тут же в той же одежде и менять ничего не хотела. Ближе к полудню у неё зазвонил телефон. «Мирон». По началу Муродшоева морщилась, она не хотела брать трубку, не желала снова слышать его голос. Но должность его менеджера обязывала это сделать.— Привет, Мирон. — Мирон? А почему не Мир? — Ты по делу? Или у тебя бухло и женщины закончились, стало скучно, звонишь поболтать? — Фу, как грубо. — Ясно. Мирон, у меня очень много дел, потом поговорим. — Нет. — Что значит "нет"?! — Хочу сейчас. — Поговорить? — Приехать. Можно к тебе приеду? Нет! Нет! И нет! Не приезжай! Это слишком больно! — Да, конечно... Если заедешь в пончиковую и возьмёшь мне еды, то я буду ждать тебя с большим желанием.
Он явился примерно через час. С большой коробкой свежих пончиков. Мирон всегда знал, что у Жени всегда есть еда. Эта девушка умела и любила готовить. Поэтому, когда Муродшоева просила привезти фастфуда, Фёдоров покупал всегда в огромном количестве, ведь то, что его Женя не готовила значило только одно - что-то случилось. Янович застал девушку лежащей на диване. Лицо её было заспанным, волосы взъерошены, вчерашняя футболка измята. — Ты чего? — рэпер поставил коробку на кухонный стол. Муродшоева жила в небольшой двухкомнатной квартире, отдельной кухни у неё не было, зал и место для еды и готовки были соединены в одну приятно обставленную студию. — Чего? — Муродшоева подняла на Окси широко распахнутые карие глаза. — Ты не переодевалась ещё, так ведь? — Янович нахмурился и обошёл обеденный стол. Он взял большую кружку Жени и поднёс к носу. Пахло вином. — Так, — менеджер вновь опустила взгляд в книгу. Девушка листала какой-то ноунеймовский бульварный роман. — Пила вчера? — Фёдоров нахмурился ещё сильнее. — Пила, — она грустно вздохнула, перелистывая страницу. Жене было очень трудно глотать все свои чувства, рвущиеся из груди. — Что-то случилось? — Мирон поставил вопрос ребром. — Кроме того, что главные герои только что сходили в кино - нет, — Женя искусно перевела тему. — Дак может нам тоже? — Фёдоров высоко поднял обе брови. — Что "тоже"? — Муродшоева сделала вид, что не поняла. — Ну, в кино, — Мирон широко улыбнулся.***
Евстигнеев, как и предмет его воздыхания, проводил большую часть времени на кухне. За одну ночь, что Лера не одарила своим присутствием эту квартиру, Рудбой облюбовал бутылку подарочного виски из своей кладовки. Стакан и бутылка были его единственными собеседниками. Мужчина тосковал. «В легких тает дым, и тем же утром, Запомни ты меня таким, таким придурком...» Тоска казалась неподъёмной. Так хуёво Рудбой себя давно не чувствовал. Зачем он её поцеловал тогда? Ну зачем? Чтобы понять, кто она. Она его любимая. Только вот нельзя так любить. Градусник ночью резко изменил свои показатели. На улице потеплело. Дороги превратились в непривлекательное питерское болото. Грязь, перемешанная пополам со льдом и снегом. Тошнотворно. Он резко встал на ноги. Голову пронзил громкий звенящий звук. В глазах всё поплыло. «Ты медленно умираешь. Без неё».***
Порознь им было хуже, чем вместе. Определённо. Но самое страшное - это то, что ни он, ни она не хотели этого признавать. Они оба молча и медленно умирали. Дворжак лежала на диване и смотрела в потолок. По белой штукатурке проходила одинокая трещина. За окном шёл дождь со снегом, в ушах играл «Бумбокс». Лера поморщилась, сделав такое лицо, будто её сейчас стошнит. Ничего не шло. Пианистке нужна была хотя бы такая музыка, чтобы не загнуться совсем. Но ничего не ложилось на сердце. Хотелось рвать и метать. В голове был лишь он. Его речитатив, голос, дыхание и биение сердца. «Чёртов рэпер!» Дворжак выдернула наушники и откинула плеер на пол, на мягкий мохнатый ковёр. Худые ладошки легли на воспалённые глаза. «Из-за тебя я перестаю слышать музыку, просто потому что не могу найти подходящий трек. Я пробовала от тяжёлого рока до слезливого рэпа. Я пробую все, но убеждаюсь, что ничего из этого тебя не стоит. Ты искореняешь из меня всё, что я так люблю, чтобы остаться в моём сердце. В гордом одиночестве. Ты в курсе, что это уже эгоизм?! Я снова хочу путешествовать во времени под какую-нибудь песню из прошлого. Я снова хочу расстраиваться или радоваться, снова ощущать мороз по коже от тембра прекрасного голоса в моих ушах. Но я слышу теперь только твой голос в моём сознании, и это вызывает нервную улыбку на моём лице. А каждую ночь с упорством отрицаю, что теперь мне плевать на всё, кроме тебя».