День гнева

Огонь в камине горел сильно и ровно, пламя отбрасывало блики на стены и мягкий ворс ковров, мягким светом скользило по разложенным на столе пергаментам. В живом огне краски обретали новые оттенки, и если смотреть сквозь ресницы, казалось, что перенесенные художником на бумагу силуэты из фресок обретают форму и начинают двигаться, стремясь воплотиться в реальный мир. Корделия Иллеста сидела, откинувшись в мягком кресле, и рассеянно поглаживала пальцами грань хрустальной чаши с легким вином. И молчала; острый разум ее собирал воедино осколки и фрагменты из того, что было ей известно давно, и того, что она узнала лишь сейчас, стремительно отсеивал незначительное и ненужное, выстраивал альтернативы и оценивал возможности. Как это бывало всегда, новое знание несло перемены, и верховная жрица Разикале должна была решить для себя — какие именно. Молчал и Амладарис, устремивший непроницаемый взгляд на танцующее пламя; первый служитель Тишины, он лучше всех понимал ее значение. Вино в чаше вспыхивало изнутри золотистыми искрами. Корделия Иллеста думала о том, что никогда не сказала бы ни на одной проповеди. О той истине, которая была слишком близка к ереси, которую мудрые обсуждали шепотом, о тайне, которую ищущие Круга Разикале сохраняли от невежественной толпы. О том, что было хорошо понятно каждому из Звездного Синода. Их боги существовали до Империума. Их боги существовали до Талсиана, Дариния и нероменских племен. Их боги были слишком похожи на тех, кому молятся эльфийские дикари. А значит, вывод был прост — некогда их боги покровительствовали элвен, и лишь позднее Империум силой и кровью заслужил их внимание, лишь позднее доказал, что он более достоин их благосклонности. И пусть в итоге победителем оказался Тевинтер, а не Элвенан, признать это вслух означало поставить их в один ряд с рабами; означало опасный вопрос — не отвернутся ли драконы и от Тевинтера? Для Корделии и остальных жрецов, равно как и для прочих альтус, высших, ответ на это был предельно прост — боги останутся на их стороне, покуда они будут лучшими. Справедливость этого была неоспорима. Лишь лучшим положена награда за их деяния, лишь лучшие отличатся перед глазами богов и будут удостоены их благосклонности — и в этом был заложен тот самый смысл нескончаемого стремления, нескончаемой борьбы за право быть тем лучшим, и всё — амбиции, силы, надежды и отчаяния — было брошено на достижение этой единственно значимой цели. Это было тем, что привело Империум к победе — и это будет тем, что не даст ему сгнить, как сгнил, захлебнувшись слабостью заурядных, Элвенан. Участь альтус — величие. Участь прочих — ничтожество и забвение. — Та, кого эльфы зовут Андруил, — медленно проговорила Корделия, устремив неподвижный взгляд на вздрагивающее пламя, — та, кто подчиняла себе волю своих подданных. Как ты думаешь, Сетий, кто она была? Конечно же, он понимал с полуслова. — Жрицей, впустившей в себя бога, — ровно отозвался Амладарис. И добавил: — Это то, что предстоит нам. По праву лучших. Корделия Иллеста кивнула; лазурный всполох родился в ее ладони, оформился в силуэт дракона, гибкий, яркий и стремительный, живое пламя Тени на самой грани самосознания. Дракон выгнулся, вскинул крылья, метнулся вверх, оставляя за собой колючие искры и острый запах грозы, догнал над столом второго дракона цвета лилового неба, сошелся с ним в воздушном танце — крыло к крылу, огонь к огню, азарт к азарту. И Корделия вздрогнула, ощутив невесомое касание чужой силы и воли, из тех немногих, что не уступали ее собственным — то был достойный соперник, с которым была честь сражаться, и достойный друг, с которым была честь стоять плечом к плечу в момент обоюдного триумфа. — По праву лучших, — повторила Корделия Иллеста, Прорицательница Тайны Разикале, и драконы рассыпались сверкающими брызгами на листы пергаментов. Она знала, что Сетий не допустил бы оговорки, если только она не была намеренной, и что он прекрасно понимал — Корделия не проглядит подобного. И в том, что он сказал «нам», а не «мне», был одновременно вопрос и ответ. Корифей Тишины, верховный служитель старейшего из семерых, собирался разделить это знание с остальными жрецами. Зачем? Корделия встретилась взглядом с Амладарисом — серая сталь против темного огня. И Сетий не отвел глаз. — Всегда их было семеро, — негромко произнес магистр. — Семеро со времен Элвенана; и не мне менять это. И в том, что нам предстоит свершить, потребуется вся сила и знания каждого из нас… если тебе угодно, считай это платой за помощь, моя госпожа. — Высокая плата, — бесстрастно отозвалась Корделия. Он качнул головой. — Справедливая, — сказал Сетий. — И единственная, что и ты, и остальные согласились бы принять. Отраженное пламя на мгновение полыхнуло в его глазах. Они были связаны цепью, прочнее тех, что ковали гномьи мастера — все семеро верховных жрецов, ощутивших прикосновение своего бога. Ощутивших в себе на одно короткое мгновение — эту изначальную силу, право повелевать и изменять мироздание, право жизни и смерти, истоки истины и лжи, бытие всем и собой одновременно — и после этого обреченные на прежнее существование. Этому откровению не было и не могло быть замены в смертном мире; Корделия могла бы рассказать, как ничтожна на самом деле эйфория, даруемая лириумной взвесью, как смешна зависимость от нее по сравнению с пустотой и вечной жаждой, оставшейся внутри после касания бога. Никто не знал этого, кроме Звездного Синода, что не Тень — иллюзия, а иллюзия — вокруг них, иллюзия красоты, столь отчаянно воссоздаваемая Строителями Уртемиэля, иллюзия ощущений, иллюзия знаний, иллюзия счастья, иллюзия любви. Корделия часто меняла любовников, альтус и рабов, но секс оставался лишь животным мерилом удовольствия; механикой движений, учащенного сердцебиения и кровотока по венам — слияние мужчины и женщины, воспеваемое менестрелями как божественный дар, было таким же обманом, в нем не было ничего от бога, лишь звериное начало, суть размножения. Изредка всплывали осторожные слухи, что даже Сетий Амладарис уже не столь благосклонен к своей супруге, но Патриция из Амладарисов была безупречна в своих словах и поступках, как был безупречен и ее супруг, и те, кто распространял подобные слухи, обычно вскоре захлебывались собственной кровью в грязных подворотнях. Но за любыми слухами всегда есть доля правды. Звездный Синод знал истину, она явилась к ним вместе с первым откровением, и единожды прозрев, они не могли вновь стать слепыми. Они не могли больше жить иллюзией. — Полагаешь, это валасслины? — спросила Корделия. Вгляделась пристальнее в узоры на пергаментах, покачала головой, ответила сама: — Нет, иначе бы контроль существовал до сих пор… должно быть некое связующее звено. Возможно, источник? Узел связи между клейменными рабами и носителем воли. Тем не менее, проверить будет сложно; те, что находили мы, были пусты. И тебе не хуже моего известно, что попытки воссоздать подобную связь ничего не дали. Сетий коротко взглянул на нее и, поднявшись, подошел ближе к камину, замер, заложив руки за спину. В отсветах огня его мантия полыхала кровавым алым. — Да, результаты проекта неутешительны, хоть Круг Андорала по-прежнему не оставляет надежд, — негромко согласился магистр. — Но думаю, дело не только в источниках, они могут быть простой метафорой. Как и валасслины. Корделия позволила себе паузу. Она вспоминала, как год назад спускалась по узкому полутемному коридору в подземельях крепости Иегус, древней обители Прислужников под Марнус Пелл. Выщербленные временем ступени, казалось, крошились под ногами, и Корделия скользила затянутой в перчатку рукой вдоль каменной стены, пытаясь создать для себя хоть иллюзию опоры. Оценщик, верховный жрец, шел впереди нее с факелом, сквозь мечущиеся по углам тени, огонь раскаленных жаровен, свист бичей и крики боли, и поступь его была ровной, и голос бесстрастным. И она, Корделия Иллеста, ступила в их лабораторию, одну из тех, о которой не знали ищейки Архонта, где плоть и кровь мешалась с кровью и магией. Прислужники Андорала перемалывали плоть и кровь в жерновах и плавили в жаровнях, мешали с эликсирами и сырой силой Тени, и собирали в новую плоть и новую кровь, созданную единственно для того, чтобы служить. Она, Корделия Иллеста, видела там выведенные ими образцы — сильные, выносливые тела, годные для тяжелой работы; они на ее глазах рвали ремни и цепи. Им была позволена осмысленная речь, но почти что отнято осознание личности, потому что рабу не нужна личность — и они говорили про себя «мы, часть одного целого». Им было вплавлено в разум повиновение власти, и особенно — повиновение драконам; «драконы святы, — шептали Прислужники, вжигая в серую жесткую кожу рабов невидимые клейма магии, — и равно вечно святы их жрецы», и рабы повторяли эти слова, не понимая, откуда они пришли. Им было вплавлено отрицание дара силы; потому что рабы не владеют силой, это привилегия владык — и они, словно обезумев, до смерти избивали тех из них, кто волей случая был способен касаться Тени… Но при всем этом они не были покорны до конца; Прислужники могли бы отобрать у них разум, но Империуму не были нужны скудоумные идиоты. Империуму нужна была верность рабов, абсолютная, совершенная верность, и для этого надо было подчинить себе их волю, довести контроль над ней до этого самого абсолюта и совершенства — но этот барьер уже много лет оставался несломленным. Корделия на мгновение прикрыла глаза. — Оценщик отдал бы много за эти знания, Сетий. — Да, — сухо отозвался Амладарис. — Но проект Круга Андорала должен быть завершен, и чем раньше, тем лучше. Империум силен и един сейчас, но как долго это продлится? Южные варвары упрямы и неистовы, их не смирить ни бичами, ни книгами, чернь невежественна и охоча лишь до наживы, лаэтан грызутся за подачки со стола Магистерия, как псы. Сколько из нас выстоят, если вспыхнет мятеж? Я был на юге, госпожа, ты знаешь, я видел, как это начинается — нам достаточно упустить один момент, и их будет уже не остановить. Но Империум обязан быть сильным перед взглядами своих богов, и мы — его опора. Второй после верности богам стояла верность Империуму, и это было сутью и честью, призванием и долгом, этому не искали оправданий и не просили послаблений. И воистину подлинным доказательством избранности было то, что служа древним драконам, Звездный Синод равно служил Тевинтеру, разнося его славу на весь мир, и враги бежали, объятые страхом, перед его знаменами. — Что ты решил? — коротко спросила Корделия. Сетий смотрел на пламя. И она увидела ответ еще до того, как прозвучали слова — покорные его силе тени сложились в силуэт, слишком легко узнаваемый, чтобы ошибиться. Этот образ воспрял, расплескавшись вокруг них по стенам, зыбкий и дрожащий, замер на мгновение и рассеялся вновь случайными бликами, не несущими смысла. Но мгновения было достаточно, чтобы Корделия Иллеста поняла замысел, и он был настолько же ужасен в своем безумии, насколько великолепно-прекрасен в величии. Воистину надо было быть первым среди лучших, чтобы даже помыслить о подобном. О том, что не удавалось никому. — Золотой Город, — прошептала Корделия. — Единосуть изначалья. Она рывком поднялась на ноги, нервно прошлась из одного угла комнаты в другой — слишком много всего теснилось в груди, сбивчивых эмоций и нелепо-глупых вопросов, необдуманных слов и поспешных действий, но сейчас это было лишним; чтобы понять все, ей нужна была холодная голова и трезвый разум. Сетий не произнес ни слова, учтиво отвернулся вновь, позволяя ей распоряжаться временем. И лишь когда она спустя несколько минут шагнула к нему, и тонкая рука едва коснулась его плеча, он встретил ее испытующий взгляд. — Исток всего, — ровно проговорила Корделия, и голос ее был уверенным и спокойным. — Мы все чувствуем это. Ее собеседник согласно склонил голову. Постигшие богов и вечно жаждущие вновь этого слияния, магистры Звездного Синода, конечно же, искали их — не могли не искать. Снова и снова спящими они спускались в Тень, глубже и глубже погружаясь в зыбкую недоявь, покуда даже их дар Сновидцев не становился бесполезным. Были глуби, куда не проникнуть, где Тень становилась упругой и неуступчивой, где пробираешься почти вслепую, словно бродя по илистому болоту по грудь в густой и вязкой жиже — один неверный шаг и пропадешь, сгинешь бесследно. Но они пробовали все равно, упорно шли вперед, упрямо наклоняя головы и жертвуя силой и жизнью — через пустынный ветер, сдиравший кожу, через вечную мерзлоту снегов, через туман и мрак, втекавший в вены чернилами — через все, что бросала в них Тень, стремясь в самые ее недра, туда, где Тень скрывала… что-то. Источник. Сердцевину. Город. Город, золотые башни, россыпь солнечных искр над домами, пламенные стяги, рвущиеся под несуществующим ветром. Там замкнулась в саму себя сила, Тень и явь; сила, которая касалась их незримым крылом во время мессы, которая вознаграждала их всемогуществом, всезнанием, бессмертием. След ее вел в Город, и они шли по этому следу лучше и упрямей любой натасканной гончей; они, семеро, ощущали его так остро-отчетливо, словно он въелся им под кожу, влился в разум и затопил сердце. Там, там было средоточие, оттуда истекала мощь, знакомая им, пусть и неуловимо чуждая самой Тени. Но бог всегда иной, бог чужд миру, ибо он — не часть его, он — вне его законов. Этим и отличен он от смертных. Достигший Города мог бы вобрать в себя эту силу, ее квинтэссенцию, стать ее аватаром, ее воплощением в здесь-и-сейчас — не на одно мгновение, но на ожившую вечность. Он мог бы стать олицетворением бога — и кому, как не верховным жрецам, лучшим из лучших, вернейшим из верных, был предназначен подобный дар. Но Тень была непреклонна, и границы ее законов нельзя было преступить. Золотой Город был в самом ее центре, и добраться туда живому было невозможно. Просто. Физически. Невозможно. Никак. — Многие пытались, — произнесла Корделия Иллеста, не отводя взгляда от собеседника, всматриваясь пытливо и настойчиво, словно пытаясь отыскать какую-то лишь ей ведомую истину. — Талсиан. Партений. Кир Забытый. Каждый из нас. В глазах магистра Амладариса отражались пламя и тени, одно сменяло другое, одно обращалось другим и было единственно-верным ответом. — С каких пор неудачи других стали причиной того, чтобы даже не попробовать, моя госпожа? — тихо, но властно спросил он. — К тому же, если предположения наши верны, подобное имело место быть. Не здесь, не в Тевинтере, еще до того, как люди встретили элвен… но это уже случалось, потому что в той, кого они звали Андруил, жила сила, сравнимая лишь с божественной. Но боги не ходят по земле, это прерогатива смертных. Корделия понимала, о чем он говорит. И если только он был прав — если они были правы… Но все сходилось слишком хорошо. Если обретенная элвен сила действительно делала возможным этот абсолютный контроль, это подчинение воли — о, как высоко мог бы вознестись Империум! Не было бы нужды остерегаться ни мятежей варваров, ни своеволия черни, ни трусости воинов, ни подлости слуг, ни глупости тех, кто купил золотом или занял по наследству кресла своих отцов в Магистерии. Все было бы сведено к единой власти — власти истинно достойных. Что во всем мире можно было бы тогда противопоставить ей? — Я понимаю твои сомнения слишком хорошо, — размеренно произнес Сетий. — И именно поэтому прошу твоей помощи. В одиночку меня почти наверняка ждет поражение, как и всех тех, чьи имена ты называла. И Корделия Иллеста, бесстрастно глядя в глаза старшего магистра, хладнокровно взвесила преимущества и потери. И решила, что цель оправдывает средства. Впрочем, она могла позволить себе быть откровенной — слишком желанной для нее была эта награда; и Прорицательница далеко не была уверена в том, что у нее хватило бы сил отказаться. Магистр Амладарис, постигший в полной мере то же искушение бога, ту же неутолимую жажду, прекрасно знал, что ей предложить. — Хорошо, — сказала Корделия. — Моя сила с тобой. Они не скрепляли это согласие ни даром, ни кровью — слова были сказаны, и здесь и сейчас это было равно клятве и было сильнее, чем клятва. То, на что они собирались осмелиться, там, куда они собирались направиться, единственное, что имело ценность — было доверие. Подведет один — оба будут низвергнуты. Сетий склонил голову в коротком жесте благодарности-принятия; и несколько минут они молчали, стоя рядом и думая каждый о своем. В этом их боги неуловимо сходились — Тайна и Тишина всегда следовали друг за другом. И, возможно, поэтому Корифея почти легко было назвать союзником и почти легко было ему довериться — но… Корделия сложила руки за спиной. — Вдвоем нам не справиться, Сетий. Я более чем уверена, что заключались уже подобные союзы… и, как очевидно, безрезультатно. Твоя сила велика, мой лорд, но даже двух Кругов не хватит, чтобы вскрыть саму сердцевину Тени. Нужны все, — прозвучало меж слов, застыло в напоенном магией воздухе. Весь Звездный Синод. Сила, знание, умения и власть всех семи Кругов, заточенные острием, направленные на одну-единственную цель. Тогда и только тогда у них может быть шанс. Сетий Амладарис, Корифей Хора Тишины, встретил взгляд Прорицательницы и едва заметно улыбнулся уголком губ. — Я слишком ценю твою дружбу и твое время, чтобы предлагать тебе безнадежные авантюры, моя госпожа. И не стал бы затевать этот разговор и просить тебя о доверии, если бы все, что у меня было — пустые слова и обещания. И Корделия вдруг осознала что, возможно, она все еще очень сильно недооценивала его. Слишком сильно. В глазах магистра сверкала обжигающая уверенность в победе. Их — общей — победе. И этой стальной воле, этому неукротимому пламени, этому неистовому стремлению, выплавленному, закаленному годами поиска, успехов и неудач, практически невозможно было противостоять — лишь идти следом и гордиться этим правом сопричастия. Ибо власть и сила, воплотившиеся в смертном мире, говорили его голосом. — Прочие уже согласились, — сказал Сетий.