Сукровица

Слишком громко пашет компьютер. Кажется, Алек сам перегреется быстрее, чем откажет техника. Голова болит невыносимо, он откровенно не справляется. Либо мысли забиты не тем, либо все его попытки найти хоть малейшую зацепку ведут к полному провалу, абсолютному забвению. Он перебирает всю информацию в закрытом доступе для главы Института — для предыдущей главы, разумеется. Все, что хранилось с привязкой к имени Лидии, теперь у него как перед носом. Перед носом — слишком близко; потому что он не видит и понять не может, как ей удавалось выкраивать предполагаемое местонахождение Себастьяна. Нет его в Берлине, нет и никогда не было. Данные врут, данные ведут не туда. Алек готов психануть и признаться, что где-то в здании должен быть шпион, где-то рядом есть нефилим, сливающий все напрямую Моргенштерну. Потому что, что бы они ни делали, все кажется бесполезным хождением снова и снова по кругу. Отец смотрит на него уверенно, во взгляде стоит пресловутое «ты давно взрослый, реши проблему», а мать давит недовольство глубоко в самой грудине. Ему бы стоит винить всех вокруг, но тогда он бы не был собой. Алек винит себя, одного себя. Потому что это он виноват, потому что он снова несет ответственность за весь Институт. Количество обязанностей растет, а он не может найти потерянную Клэри Фрэй. А вместе с ней и важную часть самого себя — Джейса. Мариза срывается на него, когда он заходит в один из вечеров к ней в кабинет. Говорит внятно и четко, уверенно и… не слишком убедительно. Отчитываться перед ней не имеет смысла. К тому же при текущем раскладе, это она должна отчитываться перед ним, пока находится в пределах здания и его окрестностях. И он говорит с ней не как с матерью, а как с равным по возможностям охотником. Фактически признается в очередном провале, несмотря на то, что собственный провал удается выдерживать достойно. Лидия точно бы справилась лучше; Лидия бы вздернула подбородок и посмотрела тем самым своим взглядом, за который годы назад ее возненавидели в стенах Института, несмотря на то, что она сделала всего несколько шагов по каменному полу. Мариза срывается, швыряет подставку для карандашей на ковер в сторону дивана. И орет. У Алека звенит в ушах, он не меняется в лице. Без ее криков он прекрасно знает, что виноват. — Ты ведешь себя как ребенок, Алек! Неразумный и беспомощный ребенок. Ты не можешь уследить за одной маленькой рыжей девочкой, которая не может просто взять и пройти незамеченной никем. Скольких нефилимов ты опросил? И смотрит выжидающим, почти диким взглядом. У Алека голос хрипит, это давление — авторитет. — Этим занимаются… — Ты лично, — резко повышает голос Мариза. — Скольких ты лично опросил? Ему остается лишь молча посмотреть ей в глаза и никак не проявлять эмоций. Давить в себе все, давить самого себя. Ни одного он не опросил. У него нет на это времени. Он снова стал спать часа по четыре урывками. Сердце на пределе работает после очередной тренировки, перед которой он вливает в себе пару-тройку чашек кофеина. Руна выносливости держит на приколке, как наркомана. На месте участка кожи пепелище будет скоро. Но это его дело, как выкручиваться из ситуации, как тянуть на себе ответственность. Как соответствовать. Годы идут, Алек все еще соответствует чему-то. — Ты ни на что не способен без Джейса, — практически выплевывает Мариза своим четким голосом, швыряет стопку бесполезных отчетов ему в лицо так, что листы разлетаются. Алек морщится, а она проходит мимо, смеряя сына взглядом, и уходит из собственного кабинета. Звук захлопнувшейся двери он слышит отчетливо. Ни один мускул не шевелится. Звук невысоких каблуков — раза в два ниже, чем у сестры, а то и еще ниже — удаляющихся по коридору бьет чуть ли не по коре головного мозга. Он собирает бумаги с пола с полной убежденностью, что мать права. Абсолютно точно права. Он бесполезен без Джейса. Он — лишь придаток к своему парабатаю. Без него он превращается в беспомощную и никчемную тень. Без Джейса воздух спертый и злость через край. Изабель видит это, отчетливо видит и старается лишний раз промолчать или прикинуться невидимкой. Выходит, надо сказать, достаточно хорошо. Не первый раз уже Джейс исчезает, а Алек откровенно не находит себе места. Только на этот раз ему приходится нести на себе намного более тяжелый и важный груз. А ей, наверное, не стоило взламывать компьютер после него и прочитывать повторно все то, что он уже и так видел. Свежий взгляд не повредит — по крайней мере, так она рассуждает. Да и это же Алек, ну узнает, что она рылась в системе под его паролем, что дальше? Выскажет ей все, что думает по этому поводу предельно тихо, настолько, что в тихом голосе будет что-то отчетливо звенеть недобрыми нотками. Или сорвется, наорет на нее. В любом случае, все это пустяки. Зато она сможет видеть полную картину. К тому же, именно она сразу обратила внимание на рану Джейса. Она далеко не бесполезная. Чувствовать, что тебя недооценивает собственный старший брат, как-то не очень приятно. Изабель все списывает на нервы и старается максимально, насколько это возможно, понимать его. Каналы в сторону Берлина оказываются перекрыты, она тихо матерится себе под нос, перезагружая сервер, когда рядом приземляется Макс, укладывая локти на стол. — В честь чего такая сосредоточенная? Она чуть заметно дергается, Макс с довольной улыбкой приобнимает ее за плечи. — Ты какая-то слишком несобранная для Сумеречного Охотника, сестренка, — усмехается он. — Не делай так больше, — серьезно отзывается Изабель, кидая на него быстрый взгляд. — Я думала, что ты — Алек. — О-о, — тянет Макс. — У кого-то секреты от старшего брата? Или хуже — главы Института? Осуждающий взгляд в его сторону смягчается яркой улыбкой. — Я в деле! — довольно заявляет Макс. И оборачивается за соседний стол. — Простите, я угоню ваше кресло. Кажется, очередная охотница тает. А Изабель довольно хмыкает. Кажется, в этой семье проблемы с флиртом только у Алека. По крайней мере, Макс все больше напоминает ей Джейса своими манерами и постановкой речи. А он подкатывает кресло к столу и усаживается рядом с сестрой. Изабель не отрывает взгляд от монитора и быстро стучит по клавиатуре. Ей бы одну маленькую зацепку, и она сразу раскрутит ее. Знать бы откуда начать. Мобильник, лежащий рядом, начинает звонить. Она сбрасывает звонок, даже не посмотрев на экран телефона. Тот звонит снова, Изабель повторно сбрасывает и переворачивает телефон экраном вниз. Макс следит за ее действиями и говорит насмешливо, чуть наклоняясь вперед. Так, что его длинная челка падает на лицо. — Очередной ухажер в чем-то провинился? — Это Саймон, — говорит Изабель буднично, а потом поворачивается лицом к Максу. Тот улыбается, как Чеширский Кот, — почему я вообще отвечаю на твои вопросы, проказник? И что это за довольная моська? Ее улыбка теплеет, она отталкивает его прямо по лицу. Несильно, но Макс отстраняется, мотает головой, убирая челку в сторону, и расставляет ноги шире, укладывая предплечья почти на самые колени. — Откуда мы начинаем? — Мы? — добродушно усмехается Изабель, вернувшись к газетным вырезкам примитивных на экране. Макс кивает, не понимая, что ее так развеселило. — Мы. Ты и я, — поясняет он. Она усмехается снова, закрывая неподходящие статья и вчитываясь в те, что кажутся хоть сколько-нибудь полезными. А Макс почти серьезнее, начинает хмуриться. Точно не понимает, что не так, почему его слова вызывают такую странную реакцию. Уж точно не усмешек он ждал. Изабель бубнит себе под нос что-то вроде: «О, Макс!» — и треплет его по голове. Совсем, как ребенка. Он дергается в сторону. Смотрит на нее обиженным волком, а она совсем не переводит на него взгляд, она слишком увлечена тем, что делает. У Изабель голос четкий и слишком мелодичный; не таким голосом хочется услышать, что тебя считают непригодным. — Макс, пожалуйста… — начинает она. Но он перебивает. — Ты же понимаешь, что поступаешь сейчас ничуть не лучше Алека? Черты ее лица меняются с мягких на более острые. Она перестает пролистывать файлы, убирает руки с монитора, с клавиатуры, поворачивается к нему на стуле и закидывает ногу на ногу. В подобных вопросах она терпеть не может быть похожей на старшего брата. И младший это прекрасно знает, искусно манипулируя ситуацией. Манипуляции хватает на десятую долю секунды, на две десятые. Потом она произносит размеренно и серьезно: — Я ценю твою готовность помочь, правда. Но от тебя, в некотором роде, нет никакого толка, — она не прекращает говорить, несмотря на то, что он демонстративно фыркает. — Доступ к системе у тебя недостаточный, а на рейды по поиску местонахождения Себастьяна Моргенштерна тебя точно не отпустят. Макс вскакивает на ноги импульсивно, стул за ним отъезжает на несколько десятков сантиметров. Изабель цокает языком осуждающе. Выходки, подростковые выходки. Ничего подобного, она бы и сейчас повела себя точно так же, если бы кто-то стал говорить ей, что она бесполезная, что она все равно ничем помочь не сможет. Макс обходит стол и уже направляется в сторону выхода, а потом разворачивается — в нескольких шагах от стола, за которым сидит Изабель — и смотрит на нее, подняв руку, словно собираясь что-то вставить. — Ты уже во всю в моем возрасте сражалась, — выдавливает он из себя. И стоит это ему приличных усилий. А ведь она знает, что он прав, знает. Изабель морщится. — Мама даже будет рада, если ты полезешь на передовые. Но, Макс, это может быть слишком опасно. Война в разгаре. — Война закончена, Изабель! — фыркает он недовольно. Она поднимает на него взгляд. Со стороны, наверное, она смотрится младшей. По крайне мере, по росту она точно ниже его. Значения не имеет. — Ты здесь, чтобы воевать, Макс? Он не понимает, к чему она клонит. А Изабель продолжает: — Макс, скажи, почему ты в Нью-Йорке, а не в Мумбаи? И он заминается всего на секунду, почти начинает отвечать. В противоположном конце зала Алек откровенно срывается на кого-то из охотников. Всего несколько резких, но достаточно громких фраз. Макс оборачивается и смотрит на него, Изабель, наверное, слишком хорошая актриса. Ей удается притвориться даже перед самой собой, что ничего не происходит. Она жмет на кнопку принтера и отправляет на печать две вырезки и три отчета. Алек уходит из зала быстро, а Макс лишь потом возвращается взглядом к старшей сестре. У нее в руках уже несколько листов и зажатый в пальцах правой руки карандаш, несколько пометок, и она смотрит четко ему в глаза, почувствовав на себе взгляд. — Я пытаюсь сказать: не ввязывайся в неприятности, Макс. И не лезь на рожон. Наверное, он прав, а она звучит слишком в стиле их старшего брата. Наверное. Наверное, это и значит быть старшим — пытаться оградить младших от уже совершенных в свое время ошибок. Макс смотрит на нее несколько секунд, а потом подходит ближе к столу, наклоняется и чмокает ее в щеку. — Ладно, — все же соглашается. Выдыхает демонстративно и закатывая глаза. Делает одолжение и совершенно не скрывает этого. — Не нарывайся, ладно? — уточняет она еще раз, указывая карандашом в его сторону. — Это касается родителей, Алека, всей ситуации в целом. — Я же сказал, что не буду, — фыркает он немного иронично и разводит руки в сторону, приподнимая их. — Не волнуйся, старшая сестра, — и уходит. Изабель выдыхает тяжело, провожая его взглядом. Может, она и не права, но ей кажется, что лучше бы он оставался в Мумбаи. Макс любит ввязываться в самую гущу с тем же энтузиазмом, что и Джейс. Его кумир, пример для подражания. А они ведь найти Джейса не могут последние несколько дней. Она переводит взгляд на бумаги в руках, что уже успели остыть после свежей печати. Ей бы стоило отдать их Алеку; ей бы стоило бросить все это и вмешаться в то, что бы там ни происходило с тем охотником пару минут назад. Быть везде она не умеет, а играть, оказывается, за все эти годы вошло в привычку. Главное — самой не начать во все это верить; иногда кажется, что вот уже. Не выжать бы себя, не вывернуть себя на изнанку. Потому что Алек, кажется, начинает. Два или три дня он не спит, сам до конца не уверен сколько. Ему необходимо доказать матери, что он справится, что уже справляется. Ему необходимо доказать самому себе, что все это — не такая большая проблема, что он еще немного и обязательно выйдет на след Моргенштерна. Еще немного, и его брат будет дома. Вместе со своей непутевой девушкой, из-за которой все и началось. Совсем немного, он просто не там ищет, ему всего лишь стоит заняться делом с более пристальным вниманием, ему всего лишь стоит подойти к вопросу глобально, не забывая про детали. Обязанности главы Института не просто валятся на него стопками и пачками. Они начинают практически заметно душить, давить, пытаться распластать под собой и похоронить. Он начинает курить еще больше, чем курил до этого. Без Джейса начинает заметно ломать. Порой Алек откидывается на спинку кресла и минуту, чуть меньше тупо тяжело дышит. Как будто воздуха вокруг нет. Наверное, ему стоит все же открывать окно в комнате после такого количества выкуренных сигарет. Он не уходит в кабинет, все чаще работает прямо в собственной спальне, особенно ночами. Только дело не в сигаретном дыме; дело в почти что фантомных болях. Будто важный кусок пытаются оторвать. Вспышки гнева случаются все чаще. Тело ломит от усталости — от усталости ли? — и порой хочется опуститься прямо на пол, сесть и, медленно дыша, перебивать бумаги в пальцах, совершенно не смотря на них, лишь выдыхая куда-то чуть в сторону светло-серый дым. Со дня пропажи Джейса почти прошла неделя. Алек жертвует сном, Алек жертвует собственным стабильным состоянием. Алек готов пожертвовать всем, чем придется, лишь бы только вернуть Джейса. И на какое-то мгновение в голове щелкает что-то: ему плевать на Клэри. Ему абсолютно точно плевать на нее, для него жизненно необходимо, чтобы Джейс был жив, а она может хоть рваными ошметками плоти, кусками мяса валяться по всему городу, по всему континенту. Мысли дикие, мысли слишком жестокие и безосновательные. Пытается заставить себя остановиться, пытается заставить себя не думать в подобном ключе. Смысл ведь состоит в том, чтобы найти их обоих, вернуть их обоих. Чтобы не пострадал никто. Эгоистом в таких ситуациях быть точно не пристало. Потому лишь прикуривает очередную сигарету, чуть закашливаясь от чересчур сильной затяжки. Усмехается себе под нос, мысленно сравнивая собственные легкие с той самой пепельницей, валяющейся на столе — приговором «переполнено пеплом». Переполнено дымом. Как скоро он прокурит все внутренность напрочь? Такое чувство, что это какое-то соревнование с тем, что будет ломать хуже: отсутствие Джейса или тотальная зависимость от никотина. Он наливает на кухне уже не первую чашку кофе за последние пару часов, когда туда заходит Изабель. Бодрая, выспавшаяся и уже накрашенная. Алек делает глоток горячего и доливает в чашку еще кофе из кофейника. — Доброе утро, — выходит устало, но на лучшее он сейчас не способен. Изабель изучает содержимое холодильника и бубнит практически себе под нос. — Да-да, разумеется, — высовывается из-за двери холодильника и чуть хмурит брови, сосредоточенно смотря на его лицо. — А ты сколько сегодня спал, большой брат? Алек мотает головой, прищуривается, мол, неважно это. Только она медленно закрывает дверцу холодильника и не переводит взгляд. Под его глазами залегают темные круги, сам взгляд немного затуманенный, пара сосудов полопалась в белках. Плечи напряжены, на лице откровенная заебаность, не усталость даже. Она мягко и медленно идет в его сторону. — Сколько ты спал, Алек? — звучит снова. Он опять отмахивается, откусывает кусок сэндвича и пережевывает демонстративно. Изабель скептически приподнимает одну бровь. Серьезно? Не может ответить, потому что рот набит. Таким простым трюком он от нее никак не отвяжется. Она подходит практически вплотную, буквально прижимает его к стенке. Повторяет: — Сколько? — Какая разница, Из? — уже раздражается и он. Но она не отступает, многозначительно поднимает брови и смотрит четко в глаза. Алек закатывает глаза, отпивает кофе. — Я не спал несколько дней. Два-три, не помню. Мне некогда спать, — и откусывает сэндвич. В следующую секунду она буквально вытаскивает еду у него изо рта и резко кладет на тарелку с крошками, и продолжает сверлить его взглядом. Алек говорит: — Эй, я вообще-то как-то должен получать энергию из вне. И уже тянется за чашкой кофе, она перехватывает его руку и откровенно тащит за собой. — Из, ты понимаешь, что оставляешь меня без завтрака? Только на все его попытки «вразумить» ее никак не реагируют. Изабель тащит его до коридора. — Ты идешь спать, Алек. Он останавливается, одергивая руку вместе с сестрой, что слишком сильно вцепилась пальцами в его запястье, практически в ладонь, и точно не собирается отпускать и отступаться. Она останавливается в тридцати сантиметрах от него, ближе. — Что? Это просто смешно, Изабель. Ей приходится развернуться, снова встретиться с ним взглядом. Решительность за темной радужкой карих глаз. Несколько глубоких вдохов и практически провокация: — Будешь со мной спорить. Да? Алек ничего не говорит сестре, наверное, расслабляется буквально на секунду, но она перехватывает его руку крепче и решительно направляется в сторону спален. Он бубнит что-то вроде: «Хорошо, я иду-иду, можешь не тащить меня, как нашкодившего кота!» — но она лишь одаривает его скептическим взглядом и не выпускает до тех пор, пока они не оказываются у его двери. Он кивает в сторону двери. Говорит: — Все, теперь довольна? Вот моя комната, я иду спать. — Нет, не идешь, — уверенно и немного скептически проговаривает Изабель, качая головой. Нажимает на дверь ручки и взглядом указывает в комнату. — Вперед. Они заходят в комнату почти вместе; она чуть сзади. Все же выпускает его руку. Алек разворачивается к ней лицом, расставляет руки в стороны. — Теперь все? Изабель произносит серьезно, складывая руки на груди. — И ты пойдешь спать, не работать? — чуть прищуривает глаза. — Да, — согласиться с ней стоит больших усилий, это даже в тоне как следует прослеживается. Ситуация ему совершенно не нравится. — Не заставляй меня стягивать с тебя штаны, — хмыкает Изабель совершенно серьезно. Алек говорит с нажимом: — Обещаю. Она пожимает плечами. — Смотри мне. Несколько секунд пристального глаза в глаза, а потом она все же разворачивается и уходит, чуть хлопнув за собой дверью. Алек закрывает лицо руками и тяжело выдыхает. Усталость давит тяжелым пластом, Изабель права, ему нужен отдых. И по сути, он может продолжить работу. Тупо сесть за стол и разбираться в той кипе не разобранных бумаг, что с каждым днем лишь прибавляются, никак не уменьшаются, совершенно не думают уменьшаться. А зайдет она через час, решив проверить, можно гаркнуть, что много работы, что не ей его учить. Да, возможно, обидится. Но зато он со всем разберется, хотя бы приблизится к тому, чтобы разобраться. Или можно вообще закрыть дверь, чтобы никто не входил. Алек присаживается на край кровати, убирает руки от лица. Ему слишком нужен отдых, а Изабель в который раз знает его лучше, чем он сам. В который раз толкает его в верном направлении, а он упрямится. В итоге, все же она добивается своего — по крайней мере, мысленно он называет это именно так, когда стягивает с себя одежду и падает на кровать, — потому что он все же засыпает. Отрубает практически сразу. Изабель и правда спустя два с небольшим часа возвращается. Осторожно открывает дверь, практически бесшумно, и заглядывает. Замечает, что он все же на кровати, спит и наконец отдыхает, а не работает. Ее взгляд далеко не сразу падает на его рабочий стол. Откровенно заваленный. Такого беспорядка в комнате старшего брата она давно не видела. Хотя нет, последние месяцы здесь все выглядит именно так. Когда-то давно он и был педантом, сейчас же просто пытается справляться со всем вне зависимости от педантизма, что некогда был ему присущ. Она догадывается, что и сейчас присущ; Алек лишь расставляет приоритеты. Дверь закрывает так же тихо, как и открывала. И уходит. Ему необходим отдых, хотя бы немного. Уходит, чтобы вернуться вечером, захватив несколько свежих папок с документацией. Алек все еще спит, когда она возвращается. Изабель старается вести себя тихо, но его, похоже, не разбудит и без того ничего. Усталость дает о себе знать. Она вытряхивает переполненную пепельницу в мусорку, мысленно отмечая, что курить он стал больше. Хочется во всем винить Джейса, но она не может. Периодически кидает взгляд в сторону кровати и продолжает разбираться на столе, включив лампу там же, чтобы не будить брата ярким светом. На уборку уходит большая часть вечера. Алек несколько раз поворачивается во сне, но не просыпается. Так он точно не станет спорить с ней и отговаривать. Часть его работы она берет на себя. Для нее вся эта бумажная работа до ужаса скучна и однообразна, но он не справляется. Исчезновение парабатая и так подкашивает. Потому она проводит половину ночи, сидя за его столом и разбирая бумаги одну за одной. Зачесывает пальцами волосы назад и пялится глазами в текст, делая необходимые пометки ручкой, заполняя отчеты. Она не оставляет пустыми даже графы «подпись». Подделывать его почерк, подпись она научилась еще лет в одиннадцать. Сейчас этот навык оказывается полезным. Не то, чтобы первый раз в жизни, но сейчас актуальнее, чем прежде. У нее уже голова болит от всего этого. Изабель искренне не понимает, как он вообще выдерживает, учитывая всю ситуацию в целом. Она временами переключается к собственным сводкам по поводу предполагаемых вариантов местонахождения Моргенштерна. Это хоть как-то разгружает мозги. Шея затекает настолько, что разминать ее помогает так себе. О горячем душе остается пока лишь думать; через пару часов пойдет. А пока надо разобраться хотя бы с одной стопкой документации. Изабель фыркает себе под нос, думая о том, что все это больше всех из них подходит Лидии. Та настолько уже погрязла во всем этом, настолько во всем разбирается, что для нее большого труда не представляет разбираться со всем, происходящем в Институте. Ах да, Лидия же теоретик. Она берется за оружие лишь в крайних случаях, несмотря на то, что прекрасно им владеет. Алек пытается сочетать в себе слишком многое. Она ищет на его столе степлер, выдвигает верхний ящик и не находит. Потом выдвигает другие. В нижнем валяется несколько блоков сигарет. Изабель задвигает ящик, переводя взгляд в сторону кровати. Поджимает губы, снова осматривает стол. А потом медленно поднимается и тихо подходит к кровати, садится на край и тихо зовет его по имени, реакции ноль. Как он спал, спиной к ней, так и спит. Изабель зовет чуть громче. Изабель говорит: — Алек, проснись. Реакции снова никакой. Она повторяет: — Алек, прос… — касается его плеча, и он дергается практически моментально. Просыпается, перехватывая ее руку больно за запястье, почти сталкивается с ней лбами. — Тшш, спокойно, это я. Говорит, дыхание чуть свистящим получается: — Запястье, Алек. Последние слова получаются тише, на более высоких нотах. Он смотрит на нее сонно, слишком сосредоточенно и медленно выпускает руку. Взглядом тормозит на глазах. Узнает. — Прости, — грудным голосом, низко, чуть хрипло после сна. — Рефлексы. Изабель улыбается. Касается другой ладонью его щеки, мизинцем и безымянным чуть цепляет шею. — Все хорошо. Алек кивает, сглатывает и закрывает глаза на мгновение, медленно открывает их. Они, наверное, слишком близко. Дышать тяжело, потому что она слишком близко и забирает весь воздух себе. По крайней мере, в голове это формируется именно так. А еще он почему-то замечает, что в комнате темно, а на ней ее любимый короткий красный шелковый халат. — Ты слишком сильно вымотался, — заботливо произносит она. Кивает он как-то заторможено и прочищает горло, чтобы не хрипеть. Темные распущенные волосы в основном собраны справа, слева оголяя шею. Халат и правда ей идет, наверное. Он смотрит снова ей в глаза, всего на секунду скользнув по красному шелку взглядом чуть ниже. — Что ты хотела? — Степлер, — уверено отзывается Изабель и убирает руку с его щеки, напоследок пару раз погладив кожу большим пальцем. Алек откидывается спиной на подушку и рукой указывает в сторону стола. — Нижний ящик. В ответ сразу же звучит: — Проверяла. Там сигареты. Он переводит на нее взгляд. Снова прочищает горло. — Под ними. Изабель кивает и поднимается с кровати; кажется, что матрац так и должен был чуть прогибаться, а теперь что-то не то. Он следит за ее спиной, когда она идет к столу. Следит за тем, как она усаживается на стул и наклоняется, чтобы достать степлер. Спустя пару секунд приподнимает над столом степлер. — Нашла, — потом поднимает голову и улыбается ему. Алек думает, что ему показалось что-то не то. Алек думает, что спросонья мозг придумывает слишком много всего лишнего, не до конца разграничивая сон и реальность. Еще шесть с половиной секунд он смотрит на нее, довольную, улыбающуюся ему, а потом кивает, переворачивается на другой бок и закрывает глаза, сделав несколько глубоких вдохов. Свет от лампы со стола совсем не мешает, свет от лампы со стола совсем не имеет значения. Она права, ему просто необходимо отдохнуть. Поспасть еще несколько часов, потом вернуться к обязанностям главы Института, к поискам Джейса и Клэри, к вроде как окончившейся, но продолжающейся войне с Себастьяном Моргенштерном. Его утягивает в сон так же легко, как и до этого. А там — потом, когда проснется, — перестанет казаться то, чего и быть никогда не было. Точно перестанет.