Сукровица

У нее шелк по ногам скользит складками ткани, чертовыми красными оттенками расходится при плохом освещении от лампы на столе. Темнее, светлее, снова темнее. Халат до середины бедра доходит, ткань драпировкой собирается. V-образным вырезом притягивает внимание, взгляд соскальзывает по этой самой ткани вниз, будто этим же взглядом и можно коснуться шелка, проехаться со нему. У нее рот чуть приоткрыт, он ее дыхание чувствует, слышит отчетливо. И взгляд какой-то ошалелый, взгляд невозможный и четко в глаза. Проклятый взгляд, все только портящий. Взгляд, снимающий все с ручника. Взгляд, отпускающий все тормоза окончательно. В одно мгновение: его ладони на ее бедрах, она губами в его губы впивается, языком языка касаясь, херов халат распахивается. Кожа теплая, кожа горячая. Ладони вверх по бедрам, сжимают ягодицы. Она губами к его губам тесно. Слишком жарко, дышать нечем, свежего воздуха в комнате не хватает, ветра. Ее пальцы в его волосах, за пряди тянут. Она буквально сидит на нем сверху, дышит шумно и с каким-то придыханием, когда разрывает поцелуй. Руками вокруг шеи плотно обхватывает, у нее кожа на шее такая горячая, он по ней ведет рваными поцелуями, чуть кожу прикусывает. Она дышит шумно, бедрами трется о его бедра, выдыхает почти что в ухо, когда он касается ее талии, когда отрывается от ее шеи, смотрит на грудь в одном из тех идеальных комплектов белья, которых у нее десятки, едва ли не сотни. Подушками пальцев от края руны и по груди, она ногтями скребет по его груди в ответ. Сбивчивым дыханием прямо в ухо. Бедрами по бедрам, и еще раз. Его ладонь у нее на горле, чуть давит, придушивая. Она разочарованно стонет, головой ведет, встряхивая густые волосы, перекидывая густые черные волосы на одну сторону. Пристраивается с другой стороны, правой рукой ведет по шее, руна у нее под рукой по ощущениям жжет сильнее, чем свежая, пальцы в его волосы запускает, губами по шее с другой стороны. Левой ладонью по груди скользит ниже, к животу, ниже. Он не думает, он ни о чем думать не может. Кровь пульсирует где-то в висках, его руки снова у нее на бедрах, снова на ягодицах. Дыхание начинает сбиваться, он прижимает ее к себе теснее, она опять чуть ведет бедрами, слишком открыто провоцирует. Грудью прижимается к его груди, губами шею вылизывает. Мокрая. Абсолютно мокрая. Сквозь ту немногую одежду, что их разделяет, чувствует. Это заводит еще сильнее. Сильнее чем то, как она тянет его за волосы, сильнее, чем ее ладонь на собственном животе, сильнее, чем дыхание длинными вдохами и короткими выдохами, сильнее, чем ее периодически двигающиеся бедра под его пальцами. Он хочет ее. Он слишком сильно хочет ее, голова не соображает абсолютно, а она снова целует его в губы, остервенело, дико, слишком порывисто. Углубляет поцелуй практически сразу же, ведет бедрами снова, сильнее коленями упираясь по обе стороны от его бедер. Он не соображает, не думает, он вжимает ее в себя на оголенных инстинктах. Она губами мажет по его скуле, в самое ухо выдыхает: — Давай же. Как щелчком в голове, все сменяется на несколько мгновений абсолютной черноты перед глазами, а потом он открывает глаза с одной-единственной мыслью, что полностью сформирована в голове, что слишком отчетливо звучит там. Это ненормально. Ненормально, блядь, что только что ему снилась максимально развязной его младшая сестра. Ненормально, что после таких снов у него не желание проблеваться и отвращение, а твердый стояк. Стояк на собственную сестру. Алек подушку на лицо кладет, прижимает плотнее и обреченно стонет. Он определенно точно тронулся. Почти половина дня уходит на то, чтобы убедить себя, что контролировать все вообще-то нереально. И в этот список как раз попадают сны. Бессознательные процессы, которые вообще происходят рандомно. Которые не поддаются логике или каким-то алгоритмам. Алек ненавидит собственный мозг, с легкостью кроющий все это аргументами в три, пять, десять этажей. Во-первых, это ненормально и до пизды странно (он ебанутый, на всю голову ебанутый; мат в мыслях не процеживается, не фильтруется абсолютно). Во-вторых, он совершенно точно гей и у него есть Магнус, все эти ссоры ничего не значат. В-третьих, да у него, блядь, просто крыша едет уже без Джейса! Если так пойдет и дальше, то ему придется показаться Безмолвным Братьям. Ему придется мозги прочистить как следует. Позвонить Магнусу он не может на каком-то почти физическом уровне; ощущает себя максимально странно. А ведь еще вчера вечером думал, что утром же позвонит ему, все объяснит. И хотя бы вернет собственные отношения в относительно стабильное состояние. Сейчас этой стабильности так мало. Сейчас нервы слетают моментально, особенно из-за чертовых деталей, что так нужны Лидии. Что та требует, когда на это нет ни времени, ни терпения. И Алек пытается не думать. Просто не думать, потому что сны нельзя контролировать. Потому что он вообще не должен это помнить, потому что это все бредни уставшего и измотанного сознания, подсознания даже. А Изабель в тот же вечер вваливается к нему в комнату со стопкой папок на руках, которые еле держит, чтобы верхние листы не соскользнули и не полетели вниз. Ногой, пальцами дверь отталкивает от себя, закрывая. Алек взгляд на нее поднимает, втянутый пару мгновений назад сигаретный дым где-то в глотке застревает, он сигарету тушит в пепельнице, поверх уже приличной кучи бычков. — Здесь только самое нужное, — несколько спешно говорит она, подходит к столу и опускает папки на ровную поверхность с глухим хлопком. — И нам лучше приступить немедленно, если ты все еще рассчитываешь найти Джейса и Клэри живыми. Он горло прочищает, взглядом соскальзывает на тот же самый проклятый красный шелковый халат. — Может, ты переоденешься? — спрашивает, пересекаясь с ней взглядами. Она смотрит четко на него, в глазах скепсис отчетливо. Задерживается слишком долго, кажется, разглядывает что-то на дне зрачка. Улыбается, губы в широкой улыбке расползаются. — А что не так? — самым невинным голосом, совершенно не понимая смысла претензии. — Тебя смущает мой халат? Алек фыркает, пальцами цепляет первый лист сверху стопки. Изабель продолжает: — У тебя есть какие-то претензии к моей одежде? Как только он слышит этот ее тон, как только взгляд на нее поднимает, то понимает сразу же, что лучше бы молчал. Лучше бы молчал и рот не открывал. А она чуть голову наклоняет, руками о стол опирается, чуть корпусом вперед подается. Кажется, дыру в нем прожечь готова. — Ну же, давай, скажи, что считаешь, что я как-то не так одеваюсь, — практически шипит. — Включай старшего брата, Алек. Давай, — резкой мгновенной вспышкой в мозгу тот проклятущий сон, что он сразу же гонит от себя. — Считаешь меня дешевкой? Если я захочу, я буду ходить голой по Институту. Тебе понятно? Она руками от стола отталкивается, он со стула поднимается и перехватывает ее ладонь быстрее, чем она успевает сделать больше нескольких шагов в сторону двери. Изабель смотрит с явным раздражением, смотрит с тихой злобой, что в любой момент может в настоящий взрыв вылиться. И тогда его заденет такой взрывной волной, тогда его определенно точно заденет. — Я не то имел в виду. Ладонь ее выпускает из своей, а она разворачивается, волосы в сторону убирает, руки на груди складывает. — И что же ты имел в виду? — усмешка получается злой. Алек тяжело выдыхает, взгляд в сторону отводит, кулаками упирается в поверхность стола. Они все уставшие, все вымотанные и максимально неадекватно реагируют друг на друга. У него снова правильные слова не находятся. Он, как и всегда, путается в количестве слов, пытаясь подобрать правильные. Очередной шумный выдох. — Я жду, — четко произносит Изабель. — Сейчас только вечер, — Алек издалека начинает; Алек не может сказать ей, что ненавидит этот блядский халат. — И что с того? Я так и буду тянуть из тебя по слову? — Мне непривычно видеть тебя в седьмом часу вечера в домашнем халате, босиком и без макияжа, ладно? — он голос повышает не больше, чем на тон. Садится на стул, откидывается на спинку, моментально берет в руки тот же лист и уже ждет, что сейчас хлопнет одна дверь, а потом другая — ровно через коридор. Подобные стычки для них привычны хотя бы. Это намного лучше, чем снова думать о том сне, который выдал его трогающийся мозг. Сон был хотя бы чем-то ненастоящим, а вот стояк был реальнее некуда. И он не на нее злится, он на себя злится. Изабель говорит: — Макс на рейде. Снова. Второй раз за один день, поэтому на сегодня мы вроде как остались вдвоем со всей этой кипой бумаг, — и добавляет тише: — Прости, я тоже последнее время не в себе. Хочу, чтобы все это уже закончилось. Чтобы Клэри и Джейс просто вернулись домой. Волосы пальцами назад зачесывает, другой ладонью подпирает бедро. Повторяет очередной раз дурацкое «прости», Алек ловит себя на мысли, что он ее буквально в очередной раз отпихивает, когда остается в безвыходной патовой ситуации. Отпихивает, когда должен бы наоборот держать рядом и даже повода для мелких ссор не давать. Все из-за того чертового сна. Он терпеть этот халат теперь не может, хотя никогда не замечал за собой подобных реакций на ее одежду. А раньше ему и не снилась всякая чертовщина с участием собственной младшей сестры. Щелчком в мозгу; слишком много не тех ассоциаций с обычным куском ткани. С обычной шмоткой. Каждый вдох ощущается слишком явно, он слишком сильно их замечает, отчетливо. И просто старается не думать, не анализировать; не уходить по пятому кругу в своей голове, оправдывая произошедшее. — Давай займемся работой, Из, — отзывается несколько глухо. Вместо ответа она только кивает. Без причины прицепились друг к другу — была причина, была, — все нормально, они периодически так делают. Часть рутины, часть их взаимоотношений. Изабель волосы за ухо заправляет, губы поджимает и осторожно, несколько медленно забирает одну из папок, взгляд скашивает в сторону старшего брата. Где-то на уровне импульсов понимает, что с ним что-то не то. Не придает этому значения, в который раз все списывает на усталость. В который раз открещивается от чего-то странного, что только начинает зарождаться в голове призрачным намеком на возможные варианты. Работать без Макса не так трудно; Алек помнит, как Изабель за ночь фактически перелопатила огромное количество работы. Дело не в том, что их всего двое. Дело в количестве времени, которое уходит на вычленение нужных Лидии подробностей. Банальная математика: вдвоем они справляются не так быстро, как втроем. Через час они меняются местами: он садится на кровать, она занимает его место за столом. Через два они вдвоем сидят на полу, спинами подперев край стола, четко у деревянной стенки. Изабель выдыхает шумно, Алек тянется за пачкой сигарет, лежащей на краю стола, взгляд не отрывает от бумаг. Она руками волосы наверх зачесывает, следит внимательно за тем, как он берет сигареты. Говорит: — Как себя чувствуешь? Он голову поворачивает в ее сторону, чуть хмурится, не понимая, с чего вдруг она сейчас об этом решила поговорить. А она губы облизывает, взгляд переводит на его шею. Уже тянется к нескольким черным точкам, что не меняются, не становятся бледнее, не становятся ярче. Они ее напрягают. Она уже тянется к ним, подушками пальцев едва мажет по коже, когда он перехватывает ее руку, убирает от себя, едва ли не отпихивает. — Не трогай меня, — голос уверенный, голос слишком… серьезный? Суровый? Ее пробирает какая-то почти детская обида. Он добавляет уже намного мягче: — Пожалуйста. — Ладно, — тихо выдыхает Изабель. Больше воздухом, чем голосом. Несколько убитой интонацией, почти неразличимо, почти так же, как и всегда. С лица пытается скрыть подавленность, фактически прячется от него за папкой. Алек смотрит на сестру молча, смотрит за тем, как она закусывает нижнюю губу и взглядом четко въедается в бумагу прямо перед собой. Она так всегда делает, когда пытается не разрыдаться. А он не имеет ни малейшего понятия, почему она так реагирует на него. Алек чувствует себя последним ублюдком, закрывает папку, лежащую у него на коленках, тянет Изабель к себе за плечи и обнимает, целует куда-то в висок, не задумываясь. — Прости, — на полтона тише, чем надо было бы. — Я сам не свой без Джейса. Ты же знаешь, я не специально. Она ничего не отвечает, голову удобнее укладывает, носом ему в шею утыкается. Говорит: — Мы никогда не перестанем ссориться, да? Алек усмехается, Алек улыбается несколько осторожно, скашивая на нее взгляд. Годы идут, а они не меняются. Хоть что-то остается постоянным. Она заботится о нем слишком сильно, а он по носу ее щелкает, указывает на ее место. Не специально, конечно; только подобное ранит. Изабель отстраняется первой, Изабель улыбается и ладонью несильно бьет его в плечо. — Давай займемся работой, — несколько шутливо возвращает ему его же фразу. Приподнимается с пола, тянется за новой стопкой бумаг, протягивает часть ему, карандаш зубами зажимает, усаживается обратно. Ноги по-турецки складывает. У Алека в горле ком, Алек горло прочищает. Будь проклят этот ее халат. Он возвращается к бумагам, сам границы устанавливает, запрещает себе лишний раз смотреть в ее сторону. — Закончим с этой кучей, — произносит Изабель, кончиком карандаша указывая в сторону документов, — и я пойду перерывать книги по демоническим ядам. Что бы ни происходило, мне нужно знать все о последствиях той раны. — Из, мы уже говорили об этом, — отзывается Алек. Она скептически брови вскидывает, утыкаясь обратно в папку. — Знаю. Но мне нужны любые малейшие детали. Он фыркает. — Звучишь как Лидия. Конечно, к тому буквально секундному приступу рана Джейса могла никакого отношения не иметь. Конечно, они без понятия, что там происходит с их братом, что Алека в буквальном смысле покоробило, что он всего на секунду почувствовал Джейса слишком явно. Но все это никак не успокаивает. У Изабель такое чувство, что она теперь почти постоянно напряжена. На то, чтобы разобраться со всеми бумагами, уходит еще несколько часов подряд. Усталость заметно наваливается на четвертом часу беспрерывной работы. Вот тогда нехватка Макса и чувствуется. Тогда, когда мышцы начинают затекать, глаза болеть, буквы не всегда с первого раза собираются во что-то осмысленное. Во втором часу ночи Изабель засыпает на его кровати. Алек даже не сразу замечает это, слишком сильно пытается сосредоточиться на отчете перед ним. Докуривает вторую сигарету подряд, стряхивая пепел куда-то прямо на пол рядом. Он понимает, что она спит, когда уже заканчивает с работой. Когда из целой стопки папок и бумаг у него остается только необходимая выжимка. Она лицом в одеяло утыкается, дышит равномерно и спокойно. Он ловит себя на мысли, что все это максимально неправильно. Встает с пола на ноги, собирает разбросанные документы. Вытаскивает раскрытую папку у нее из-под пальцев, забирает валяющийся рядом карандаш. Не просыпается, лишь чуть нос морщит, ноги ближе к груди тянет, в уже несколько скомканное одеяло под ней утыкается. Документы Алек на столе раскладывает. Неправильно, что она спит у него на кровати. Неправильно, ощущение отчетливое. Только логике не поддается, он не может четко осознать, что же такого в этом неправильного, почему ее там быть не должно. Ровной стопкой оставляет только нужное, оставшиеся папки забирает с собой, выходит из комнаты тихо, дверь за собой бесшумно закрывает. Будить он ее не станет, даже несмотря на свои неподдающиеся рационализму суждения. Мобильник начинает звонить в кармане, когда он доходит до кабинета, до того, как открывает дверь. Первая мысль: Магнус. Первая и единственная. Алек папки на стол скидывает, достает телефон из кармана и несколько скептически смотрит на высвечивающееся «Льюис» на экране. Все же отвечает, тут же подбирая одну из папок со стола, и начинает расставлять документы на полки по датам. — Надеюсь, ты звонишь потому, что объявилась рыжая? — Что? — несколько изумленно звучит в ответ. — Клэри? Нет. Хотелось бы, но нет, она все еще не выходит на связь. — Плохо, — коротко и несколько мрачно отзывается Алек, ставя на полку очередную папку, предварительно проверив дату. Не то, чтобы он рассчитывал, что вдруг может получить все необходимое после одного телефонного звонка, сразу же обесценивая работу последних двух дней и еще нескольких дней до этого. Саймон говорит: — У вас же двигаются поиски, да? — Алек недовольно фыркает, но тот продолжает: — Ненавижу чувствовать себя бесполезным. А что, если она ранена? Мы вообще можем рассчитывать, что она жива? Алек потирает переносицу, замирая рядом с этажеркой. Глаза после стольких часов работы откровенно уставшие, еще и болят от сухости. У него по ощущениям в них песок по меньшей мере или еще хуже — мелкое битое стекло. — Слушай, Льюис, давай ты не будешь разводить мне панику посреди ночи, — он звучит устало, у него нет сил на неконтролируемый поток речи, который откровенно сыплется на него с другого конца телефона. — Мы занимаемся этим двадцать четыре на семь. Я и Изабель. Пауза в разговоре с Льюисом непривычное явление. Тишина такая, что Алек отводит телефон от уха, смотрит на экран, проверяя, идет ли звонок до сих пор. Лишь потом прижимает плечом телефон к уху и берет оставшиеся несколько папок со стола. Саймон несколько заторможено произносит следующую фразу. — Кстати, об Изабель. — Нет, — тут же отвечает Алек. — Неа, нет, Льюис. Ты мне никогда особо не нравился, врать не буду. И как ты понимаешь, способствовать очередному херовому витку ваших отношений я не намерен. Но эта тирада, кажется, не особо действует. Все папки, все документы расставлены по местам. На сегодня про работу можно окончательно забыть. Как будто бы получится. — Я не прошу много, — Саймон тараторит, Алеку кажется, что у него голова начинает гудеть от скорости речи того. — Просто скажи, чтобы она перезвонила мне. — Она спит, — сухо отрезает Алек. Свет в кабинете выключает, дверь за собой закрывает. Медленно по коридору. — Когда проснется, — продолжает Саймон. Видимо, просто так сдаваться не собирается. Алек телефон от уха отводит, глаза закатывает, но все же снова слушает. — Алек, просто передай, ладно? Мне кажется, что она на меня злится. — Спокойной ночи, Льюис, — звучит несколько безразлично. Кажется. Ему кажется, что она злится. Вот же наивный. Даже Алек заметил, что сестра злится на своего горе-парня. Они сейчас встречаются или снова нет? Он уже запутался, он в своих-то отношениях не всегда может разобраться, а в чужие и подавно лезть не собирается. Изабель злится, хотя бы это можно было заметить. Он убирает телефон в карман брюк и направляется в сторону кухни. Ему нужна чашка горячего черного кофе. Возвращаться в спальню почему-то нет никакого желания. Пускай лучше она спокойно доспит до утра. Он найдет чем себя занять. В крайнем случае — вздремнет на диване в кабинете. Раздувать и дальше это ощущение чего-то максимально неверного нет никакого желания. Про звонок Саймона он все равно ей говорит, упоминает вскользь за завтраком, когда она заходит на кухню, а он уже выходит. Все в том же красном халате, с растрепанными волосами и довольной улыбкой. Изабель направляется к холодильнику, Алек в дверях замирает. — Перекусишь? — спрашивает она еще несколько сонным голосом. — Обещаю, не отравлю. Достает молоко, сосиски, яйца. Он по одному этому набору может ей сказать, что ее обещание чересчур поспешное, что если она будет что-то смешивать, то это уже не обещает ничего хорошего. Говорить, что она не умеет готовить — прерогатива Джейса, не Алека. — Постараюсь выловить Макса, узнать по поводу его вчерашних вылазок. Ты в курсе, что он уходил с поисковой группой? Изабель откусывает кусок от немытого сельдерея, пожимает плечами и смешно морщит нос. — Теперь в курсе. Мама, наверное, гордится просто неимоверно. Он закатывает глаза, рукой цепляется за дверной косяк, когда уходит с кухни. Изабель тратит на готовку больше получаса, выпивает чашку почти остывшего кофе, пока ждет, чтобы яичница пожарилась. Получается несколько пересолено, но ей вполне даже нравится. На пару секунд она думает о том, чтобы оставить половину Джейсу. Потом вспоминает, что Джейс терпеть не может ее стряпню. И лишь потом, что тот сейчас вообще-то не в Институте; а они тратят бесценное время на поиск так необходимых деталей для Лидии. У нее терпение, наверное, железное, потому что она за эти два дня так и не дошла до Бранвелл, не высказала ей все в лицо. Не послала к черту ее распоряжения, не убедила старшего брата, что плевать на Лидию, плевать на Институт, на Конклав, плевать на все, для них важнее сейчас Джейс и Клэри, а потом пусть их судят, все равно они выкрутятся. Все равно в нынешних условиях суд проводить никому не выгодно. Их максимум — отстранение от дел, подписанное главой Института. Она в свою комнату направляется, прихватывает полотенце и телефон с тумбочки. Говорить с Саймоном долго сейчас в планы не входит, пара минут, пока идет до душа. И все, все остальное он может написать ей сообщениями, которые она читать не станет. Ей сейчас не до них, не до всего этого. Сейчас в жизни есть вещи поважнее. И перерыть всю возможную литературу по демоническим ядам, что только есть в библиотеке, как раз одно из подобных дел. После первого же гудка он снимает трубку. Она позволяет ему выговориться, она почти не вставляет никаких комментариев, доходит до душа, вешает полотенце на крючок. Кивает Лидии, которая, судя по мокрым волосам, уже вышла и оделась. Потом замечает, как та снимает с руки эластичный бинт. Замечает опухоль. Кидает: — Саймон, все потом, — и тут же трубку кладет. Не обещает перезвонить, краем уха слышит его «Изабель, что слу…» — но полностью игнорирует. Ни перезванивать, ни сообщение писать нет времени. Подходит ближе к Лидии, замечает новый бинт, ножницы, полный набор на банкетке. — Откуда это у тебя? — спрашивает настороженно. Лидия голову в ее сторону поворачивает, чуть руку в воздухе приподнимает. — Это? — спрашивает спокойно, просто проясняет, что они об одном и том же говорят. — Потянула, наверное. Или о край стола ударила. Пустяки. А Изабель ладонь одергивает, чуть не берет Лидию за руку. Останавливается вовремя. Взглядом внимательно следит за припухлостью на запястье, замечает странные следы на подушках, что на ожоги похожи. Головой отрицательно качает, взглядом с той пересекается. — Это не растяжение, Лидия, — говорит уверенно. — Растяжение иначе выглядит. И не ушиб. Мне кажется, тебе может понадобиться серьезное вмешательство. Проверься лучше, ладно? И направляется в сторону выхода быстрым шагом, забыв про полотенце, забыв про то, что вообще-то в душ собиралась. Лидия кричит ей вслед: — Изабель, это пустяки! Только вот за Изабель уже дверь закрывается. Она едва ли не бегом по коридорам в сторону спален, чуть не налетает на молоденькую охотницу, совсем еще подростка, спешно извиняется, не обратив и внимания, кто именно это был, и продолжает дальше идти. У двери не тормозит, не стучит, вообще про это забывает. Влетает в комнату старшего брата, тут же замечает его на кровати. Лежащего как был в одежде. Изабель направляется к нему, расталкивает. — Алек, вставай, — настойчиво. — Я прилег всего на пару минут, — бубнит он в ответ. — Я даже не спал. Изабель фыркает, практически закатывает глаза. — Да, — соглашается, — так не спал, что даже не услышал, как я зашла, — в плечо бьет ощутимо. — Сказала же: поднимайся. Ты собирался идти к Максу и поговорить с ним по поводу миссии. Алек глаза все же открывает, нехотя садится на край кровати, глаза старается открытыми держать. — Все, встал, довольна? Она строит псевдо-довольную моську. Ему стоит значительных усилий не пробубнить что-то нечленораздельное и не лечь обратно. Всего полчаса хотя бы, за ночь и так почти не отдохнул. Такими темпами он сдохнет быстрее, чем они найдут Джейса. Ну и Клэри, разумеется. Куда же без этой девчонки? — У Лидии рука повреждена, — говорит Изабель. А он не понимает, причем тут вообще это. Почему они вообще говорят о Лидии. Наверное, он не совсем следит за развитием мыслей сестры. Наверное, он последнее время слишком много работает и слишком мало отдыхает, но растяжение Лидии вообще здесь ни при чем. Алек кивает и отзывается почти безразлично. — Знаю. Изабель пальцами щелкает практически у него перед лицом. Эти звуки раздражают слух, будят. — Александр Лайтвуд, начни уже соображать! — тоном предельно собранным, сосредоточенным, несколько раздраженным даже. Он ладонями по лицу ведет, потом снова встречается с ней взглядом. Все равно не понимает, причем тут Лидия и ее растяжение. А Изабель тихо закипать начинает из-за того, что он не может уловить такую очевидную — по ее мнению — мысль. Она фыркает, руками всплескивает в воздухе. Все же закипает. Указательным пальцем чуть ли не ему в лицо указывает. — Через пятнадцать минут в главном зале, — продолжает уверенно. — И только попробуй лечь обратно в кровать. Быстрее, чем он успевает хоть что-то ответить, хоть как-то отреагировать, она уже разворачивается и покидает его комнату, даже дверь за собой не прикрыв. Алек чуть дергается, когда слышит, что она захлопывает дверь в собственную спальню. Дверь, что четко через коридор по прямой от его двери. Наверное, та сама из-за ветра и открытого окна так хлопает. Он снова ладонями ведет по лицу. Чтобы подняться с кровати, приходится заставить себя встать. Он все еще не понимает ход ее мыслей, хотя пытается их обдумывать, пытается понять, что же не так с рукой Лидии, почему вдруг Изабель такая сосредоточенная и почти раздраженная из-за его заторможенной реакции. В голове ни одной идеи; либо она и правда в очередной раз опережает его, либо снова гиперболизирует и беспокоится о том, на что даже внимание обращать не стоит.