Сукровица

Состояние какое-то апатичное; Алек прекрасно понимает, что это не с ним связано, что это из-за чертовой руны, связывающей его с Джейсом. Он за последние сутки почти возненавидел эту руну уже, он за последние сутки слишком часто мысленно возвращается к парабатаю, слишком часто чувствует то, что с ним самим никак не связано. Все стабильно, ему бы поспать немного, а так — все стабильно. Ничего подобного. У него состояние прострации, у него конечности то ли немеют, то ли слишком сильно перенапряженные будто бы. Только когда он пальцы в кулаки сжимает, чтобы проверить, онемели ли руки, все чувствуется абсолютно нормально. Когда он заходит в главный зал, то сразу же замечает группу собравшихся за панельным столом охотников. Макс, Изабель, Лидия, несколько других. Всего пятеро, он подходит к ним, из потока обсуждений выделяется серьезно-добродушный комментарий сестры. — Один в один как старшие, — говорит она Максу, пальцами его подбородка касается, осматривает пару ссадин на лице, ошметки грязи над бровью; Алека и Джейса в виду имеет, фыркает. Пальцем пару капель крови с щеки стирает, Макс головой в сторону ведет. — Иззи, это неважно, — пальцем в карту, обрисованную и местами перечеркнутую маркером. — Вот что важно. Алек в поверхность стола руками упирается, внимание к себе не привлекает. Лидия взглядом первая на него натыкается, никак не комментирует, продолжает говорить уверенно, руки на груди сложены, взгляд какой-то почти железный. У нее волевой характер, быть главой Института — самое то для нее, она ведет себя уверенно, ни мускулом не выдает сомнений. Она вообще сомневаться не умеет, кажется. По крайней мере, выглядит именно так. — Что по поводу охраны? — спрашивает. А Изабель подходит к Алеку, чтобы голос не повышать, стол обходит, рядом останавливается, пока Макс и двое других обрисовывают ситуацию, вернулись с вылазки не больше получаса назад. Грязные, взмыленные, энтузиазмом через край плещут. У Макса между словами адреналин хлещет, он громче говорить начинает, нефилимы вокруг работают, не переключая внимания. Изабель усмехается тихо, смотрит на панель перед собой. — А кто-то говорил, что я долго собираюсь, — язвит, подкалывает. Взгляд в ее сторону он кидает короткий, колкость ее оставляет без ответа; их мелкие перепалки могут подождать. Сейчас намного важнее заняться чертовой картой особняка в Граце. Алек карту к себе разворачивает, руку протягивает ладонью в верх Лидии, которая в пальцах маркер крутит. Та отдает ему маркер, без вопросов, даже без непонимающего взгляда. Изабель брови многозначительно вскидывает, наблюдая за этим. Нет, она не ревнует; нет, она вполне хорошо относится к Лидии, сносно. Но то, что эти двое с первого дня знакомства друг с другом в такой рабочей гармонии существуют, несколько раздражать начинает временами. Он карту четко перед собой кладет, где-то на периферии слушая о камерах, о паре охотников, которых пришлось убить, иначе о том, что Макс с парнями там были, узнал бы Себастьян. А сам входы в здание отмечает, перечеркивает неровными линями подчеркнутый выход в сторону воды, в сторону пруда. Это как поправлять домашнюю работу за младшим братом — выходит уже по привычке; совсем не потому, что он сомневается в Максе, совсем не потому, что считает себя умнее и лучше. Карта размечена херово — вот и все; вслух указывать на это он не станет. — Десять человек по периметру, сколько внутри — не предположить, — говорит Макс. — Три этажа, — перебивает Алек, поднимая голову. — Как минимум у каждого выхода из дома должны стоять люди с обоих сторон, не стоит недооценивать Моргенштерна. Плюс погрешность на личную охрану. Если у него Клэри и Джейс, то банально из чувства превосходства, он не станет оставаться с ними один на один. Джейс сильнее его, более тренированный… — Спорно, — вставляет Изабель посреди фразы, снова не получает ничего в ответ, кроме продолжительного тяжелого взгляда. — Плюс, кто-то должен следить за ними обоими, пока он занимается чем-то посторонним, ест или спит. Математика. Лидия давит смешок, когда взгляд переводит на Макса. У того во взгляде написано, что его старший брат только что буквально из рук вытащил у него итоги его операции так, словно это игрушка, с которой он не научился еще обращаться. Обида почти детская, Лидия к Алеку обращается, пытается балансировать между Лайтвудами. — И сколько же их по-твоему, математик? — голос твердый, только уголки губ чуть приподняты. — Насколько я помню, тебя там не было, чтобы судить о количестве людей при Моргенштерне. — Спасибо! — с нажимом произносит Макс, вскидывая руки, ладонями хлопая по краю стола. Алек уже открывает рот, чтобы начать спорить, Изабель его руку, лежащую на столе, своей накрывает, останавливая. Если Макс хочет самостоятельности, если хочет самоутвердиться, то ему не нужен старший брат, который будет указывать на то, как делать работу. Да, он импульсивен, да, он порой ведет себя слишком по-джейсовски, но это никак не влияет на то, что он со всем справляется достойно. Не идеально, но достойно. Макс продолжает говорить о том, что они выяснили, Макс говорит про местность вокруг. Лидия кивает. Говорит коротко: — Введите пока Изабель в курс дела, — и взглядом пересекается с Алеком, кивает сторону. — На минуту. Он от поверхности стола отталкивается, пальцы Изабель с его ладони соскальзывают моментально, он краем глаза замечает, как та широко улыбается, взгляд переводя с одного, на другого, на третьего. Сейчас ей буквально дали карт-бланш на то, чтобы командовать не только младшим братом, но и его напарниками. Сейчас она, совсем как Джейс, войдет по вкус, сама ситуацию прочувствует, а дальше — не остановишь. Алек и Лидия отходят в сторону не больше, чем на пять шагов. Периодически она косится в сторону стола, руки снова на груди скрещивает, чуть прищуривается, словно пытается ситуацию считать. — Роберт и Мариза в курсе, что Макс не успел появиться в Институте, сразу лезет на передовые? — спрашивает она, голову поворачивая к Алеку. — Мама более чем удовлетворена таким раскладом. Ответ короткий, но исчерпывающий, судя по тому, как Лидия многозначительно брови вскидывает, снова косится в сторону стола. — А сколько ему? — уточняюще. — Семнадцать. — Мало, — отзывается Лидия. — Свернет голову во время операции, меня затаскают перед Конклавом, — взглядом встречается с Алеком. Он чуть заметно кивает, понимая, о чем она говорит. — Несовершеннолетний. Он отзывается в том же тоне, несколько глухо: — Не по протоколу. Пауза в пару секунд, она обдумывает ситуацию; по чуть заметной морщинке между бровей, по напряженному лбу понятно. Губы поджимает, прикидывает возможные варианты. Стук каблуков, Изабель в их сторону направляется. Лидия говорит: — Возьмешь под свою ответственность? Головой Алек ведет отрицательно. Никому другому она предложить и не может — либо ему, либо Изабель. Буквально перекидывая ответственность с себя. Потому что они члены его семьи, потому что тогда если что-то и случится, то спрашивать будут с Лайтвудов. И далеко не так, как спросят с нее. Операция рискованная, он без Джейса и так каким-то неполноценным себя чувствует, он и так самого себя может подвести. Брать на себя еще и ответственность за Макса — слишком. Не то время. Была бы другая ситуация. Не действовала бы на него руна, он бы все равно не стал рисковать. Кусок разговора Изабель не успевает услышать; и все же когда останавливается рядом с ними, тут же говорит фразу, идеально попадающую в обсуждаемую ситуацию. — Макс с нами не пойдет, — произносит с нажимом и уверенно. Лидия взглядом от Алека к Изабель и обратно. Редкий случай, когда эти двое хоть в чем-то согласны. Тот самый редкий случай, когда у них одна точка зрения на двоих и их не свернуть, не заставить передумать. Она уголком губ улыбается, чуть голову набок наклоняя; изначально не хотела брать Макса, изначально не хотела допускать того до операции. И отчасти, было бы странно услышать, если бы вдруг она получила от них абсолютно противоположный ответ. Что из себя представляет Себастьян Моргенштерн, понимают все трое. Лидия отходит, возвращается обратно к столу, что-то говорит, но у нее интонация ровная, голос уверенно-негромкий, разобрать в потоке звуков все равно не получится. Алек говорит: — Мне все это не нравится, — непроизвольно наклоняется в сторону сестры, чтобы более-менее взгляды на одном уровне. — Ты же понимаешь, что он все равно сунется в это дело? Она усмехается в ответ. — Предлагаешь посадить под домашний арест? Ему семнадцать, Алек. Не восемь. Семнадцать. И когда взгляд его перехватывает, чуть удерживает, губы расплываются в какой-то не совсем понятной ему улыбке; ему эта улыбка абсолютно точно не нравится. У нее во взгляде что-то такое странное, она фразу обрывает, хотя понятно было, что это не все, что мысль не закончила, что еще что-то сказать хотела. Изабель ладонью в плечо Алека толкает. — А ну-ка, пойдем выйдем, — он глаза закатывает, фыркает недовольно. — Пойдем-пойдем. До коридора меньше сотни метров, людей там значительно меньше. И никто не тормозит, никто не останавливается. Если и появляются, то лишь для того, чтобы пройти, насквозь, навылет, не задерживаясь надолго. — В чем дело? — с нажимом спрашивает он, разворачиваясь к ней лицом, когда они оказываются в коридоре, руками в воздухе всплескивает. У нее взгляд внимательный; едва ли не изучающий. Он взгляд этот не просто выдерживает, он буквально пялится ей четко в глаза, почти не моргая. Это не соревнование «кто кого», и все же вопрос в том, кто первый отвернется. Первой заговаривает именно она, нарушая эту дурацкую игру в гляделки. — Что происходит? Он брови хмурит, чуть морщится. — Ничего. С нажимом, более серьезно: — Что происходит, Алек? — Ничего! Я же сказал. Она взглядом размеренно-сосредоточенным на него смотрит, чуть голову набок наклоняет. У него такое чувство, что он подопытный в каком-то из ее опытов, что еще немного и она плеснет ему в лицо химикатов, спокойно достанет диктофон и продолжит заниматься своими делами дальше. Он не понимает, к чему она клонит. Он не понимает, блокируя напрочь все посторонние мысли, блокируя напрочь то, что реагирует как-то странно на нее последнее время. Мысли она читать не может, в его голову она может забраться только буквально — сделать трепанацию черепа, вытащить кусок кости и посмотреть на мозги. Только так ничего не увидеть. Все мысли, все чувства, все грани восприятия — не более, чем импульсы. И нет пока ни одного приспособления, что будет в состоянии считывать мысли. И на мгновение на лице у нее что-то такое, что хорошо ему знакомо. Что-то такое же проскакивает, когда она общается со своими потенциальными любовниками, когда пытается выбить нужную информацию. Что-то, что он уже видел со стороны, фыркая и закатывая глаза; ни разу вблизи. А Изабель ладонь протягивает, касается его плеча, он напрягается, она пальцами в сторону его шеи, он руку ее с себя скидывает. — Из, что это за детские игры начались? — в голосе раздражения предостаточно. Она улыбается лукаво. — Как интересно, — говорит, а под этим ее взглядом он все более некомфортно себя чувствует. — Очень, очень интересно. У него где-то на дне зрачка что-то поменялось во взгляде, когда она до него дотронулась; Изабель в этом уверена. Слишком явно, слишком отчетливо. Даже его сведенные брови и откровенное раздражение в интонации не переубедят ее. На каком-то химическом уровне, где-то на уровне гормонов и инстинктов она на едва уловимое мгновение почувствовала свою власть. Не потому, что переспорила его. Не потому, что наорала, хлопнула дверью и ушла. Не потому, что они были на равных, а ей удалось ситуацию под себя выкрутить. По какой-то другой причине. Будто бы знакомой уже, но непонятной. Алек ее поток мыслей прерывает, буквально мешает ей все как следует проанализировать. Банально на уровне химических реакций. Он говорит: — Давай ты потом продолжишь меня допрашивать, — она хмыкает, чуть облизывает нижнюю губу, почему-то сразу же замечает, как он взгляд в сторону главного зала обратно переводит; мимо них проходит двое охотников, за ними еще одна. — Нам надо искать Джейса. — И Клэри, — добавляет Изабель. — Ну и это тоже, — отмахивается Алек. Обратно он идет первым; она на пару шагов отстает, все еще думая, все еще понять пытаясь, что же не так. А что она, собственно ждала от него услышать? Что он — уставший, дерганный и до ужаса нуждается в том, чтобы Джейс вернулся? Да и Алек никогда не любил излишних, неуместных прикосновений. Алек замкнутый, Алек всегда в себе. И с возрастом это никак не изменилось. Изабель уверена — дальше будет только больше. И почему-то иррационально она сейчас хочет бросить все, поймать первую машину и поехать к Магнусу. Банально спросить у того, как ее брат вообще пустил его в свою жизнь. Как смог вообще пробить его толстые стены, которыми он начинает сразу же отгораживаться, как допустит чуть ближе. Она, кажется, снова начинает его не понимать. Она — та, кто всегда знала его лучше других, вдоль и поперек — сейчас смотрит на него как на чужого. Слишком много намешано реакций, никак не обоснованных, а она в них рационального ничего не видит. Действует по наитию. Макс говорит о расположении окон, что-то поясняет, сильно в детали не уходит, хотя как раз детали-то им и нужны больше всего. Им обоим бы стоило самим прошерстить местность, все равно сами потом туда полезут. Все равно не будут сидеть в Институте и ждать; так бы и сделали, если бы не почти хроническая усталость, которая длится с момента исчезновения Клэри. Алек даже не думает, что должен был там быть; он это и так знает. Точно так же, как и то, что не должен был пускать Джейса, должен был делать больше, должен был работать на износ, чтобы найти девушку парабатая, чтобы тот видел, что он не один ее ищет, что они на его стороне, что они с ним. Это не чувство вины, это осознание собственной ответственности. Между ними есть разница, четкая граница. Обо всей ситуации в целом, подводя итоги, Макс говорит воодушевленно. Даже слишком. Он собой гордиться, он собой определенно точно доволен. Изабель ладонью на его плечо давит — он чуть дергается, — чтобы наклонился. — Он молодец, да? — шепотом, с нескрываемой гордостью. Алек кивает несколько тупо, только потом она руку с его плеча убирает; он пытается игнорировать то, что каждое ее прикосновение — слишком частые они, слишком частые, что на нее вдруг нашло? — слишком явное, слишком ощутимое. Не так сильно она и надавила ему на плечо, а ощущения такие, будто внушительным куском бетона придавило. Есть доля здравого смысла в том, что средние и младшие дети в семье связанны как-то особенно. И это просто данность; она гордится Максом, она всегда переживает за него. Алек взгляд на сестру скашивает, вслух ничего не говорит. Его к ней тянет хуже, чем магнитом; электрические поля сбоят, работают неисправно. Думать об этом он себе запрещает, сосредотачивается на словах Макса, на комментариях его напарников, на выражении лица Лидии, почти нечитаемом, почти неизменном и непроницаемым. — Действовать необходимо сейчас же, — твердо произносит Лидия; Алек думает, что стоило те же слова сказать несколько дней назад. Не твердить про нехватку информации, а действовать, потому что они кучу времени потеряли. И все из-за ее твердолобого упрямства. Она в сторону оружия, за ней двое напарников Макса, он сам. Алек задерживается меньше, чем на пару секунд. — Ты ему скажешь, — бросает Изабель и шаг ускоряет, догоняя остальных быстрее, чем он успеет отказаться. Быстрее, чем он успевает сказать ей, что она и сама не особо горит желанием, чтобы их младший брат влезал в эту операцию. Он и местность проверять не должен был; это никак не мешает Максу лезть на передовые. Алек лишь взглядом ее провожает, сам следом, руки в карманы штанов засовывая. Конечно, она не хочет быть корнем всех зол, конечно, она хочет остаться любимой старшей сестрой, а не превратиться в ту самую зануду, что запрещает все и всегда. Занудой по этой части у них всегда был Алек. Это он — тот, кто вечно что-то запрещает, отчитывает и пытается поставить на место, приструнить. И это не способ заботы какой-то странный, хотя, отчасти, может быть, и так. В большей степени — чувство ответственности за них. Макс может сколько угодно глотку срывать криками, что ему уже семнадцать, что он не ребенок. Все равно не поможет. Изабель двадцать четыре, а временами он переживает за нее даже слишком. К младшему брату он подходит в тот момент, когда тот уже крутит в руках клинок. — Макс, — тот и взгляд не переводит, пальцем по краю лезвия ведет. — Макс, ты никуда не идешь. Сначала довольная улыбка исчезает, затем он поднимает взгляд на Алека. Клинок, сжатый в ладони, опускает медленно, касается поверхности стола, но не кладет до конца. — Не понял, — интонация несколько вверх на последнем слове, на последнем слоге. Между бровями складка, взгляд серьезный и несколько тяжелый. И в нем нет ни намека на шутку. — Ты никуда не идешь, — звучит как на повторе в ответ. — В этой операции ты не участвуешь, так что давай ты не будешь сыпать уговорами и аргументами. Все уже решили, и не надо на меня так смотреть, это было далеко не только мое решение. Удар металла по столу звучный, когда Макс швыряет на него клинок. Алек выдыхает тяжело, взгляд отводит куда-то в сторону, куда-то почти на пол. Почему только все вечно воспринимается в штыки, когда он говорит? Большим и указательным пальцем трет глаза, переносицу. Лучше бы Изабель сказала Максу о том, что к этой миссии тот не допущен. А она стоит в нескольких метрах, ремни на бедре потуже затягивает. И даже не смотрит в их сторону; ответственность с себя на Алека перекидывает просто с поразительной легкостью. Да только на него не нужно ответственность перекидывать, он сам всегда на себя ее тянет; привычка, въевшаяся под кожу и глубже, дальше, в саму суть. Наверное, он всегда таким был. Макс говорит: — Пожалуйста, — и дальше с нажимом, явным раздражением. Вспыхивает быстрее спички: — Пожалуйста. Мне плевать. Мне абсолютно похер… — Следи за языком, — на середине фразы вставляет Алек несколько устало. — Только вас там не было, — продолжает Макс, полностью проигнорировав комментарий старшего брата. — Я знаю местность лучше вас в несколько раз, вы без меня не справитесь. — Макс, пожалуйста, давай без этого. Тот кипит, откровенно кипит, смотрит обиженно, обида какая-то почти детская. И взгляд за спину Алеку кидает, на слова его не реагирует. И так понятно, что никуда не идет. Что тот всего лишь типа смягчить удар пытается. Да черта с два. Это никак не меняет тот факт, что Макс хотел пойти, что он собирался, что он готов лучше всех них вместе взятых. Он говорит: — Изабель. Он говорит: — Ты тоже считаешь, что я не должен идти? И Алек поворачивается в сторону сестры, чтобы поймать ее взгляд на себе. Она только с последним ремнем закончила. Она ногу на ровную поверхность пола опускает, смотрит серьезно и несколько отстранено. Лишь потом делает шаг в их сторону; мысленно он умоляет ее не дать сейчас слабину, не позволить Максу пойти с ними, не сказать, что она возьмет его под свою ответственность, что он прав, что без него они не справятся. Изабель руки на груди складывает, сама на Алека смотрит. Пытается найти поддержку; будто бы взглядом говорит ему, чтобы он сейчас что-то сказал. Например, что мнение ее сейчас не считается, что все и так решено. Но Алек молчит. И нет, он не подставляет ее. Она и сама не хочет Макса никуда пускать. Но ощущение стойкое, что только что ее брат вложил ей в руку нож, которым ей придется ударить младшего. — Группа сформирована, — начинает она несколько издалека. Макс фыркает недовольно, отворачивает почти на девяносто или сто градусов, снова поворачивается к ним лицом. — В Институте и без этого полно работы. Ты можешь выбить себе пару рейдов. Макс, серьезно, в это дело тебе лучше не лезть. Я понимаю… — Ничего ты не понимаешь, — отрезает Макс. И взгляд косит в сторону Алека. — Вы оба не понимаете. Как-либо ответить на его фразу никто из них не успевает, потому что он направляется в сторону выхода, буквально за секунду отводя плечо в сторону, чтобы не влететь в Лидию, возвращающуюся с планшетом в руках. Изабель чуть голову набок наклоняет. Говорит: — Знаешь, могло быть и хуже. — Ага, разумеется, — парирует Алек несколько недовольно, идя в сторону стойки, на которой закреплен лук и колчан. Стрелы пересчитывает на автомате, все на месте, если не считать одной сломанной во время последней вылазки. Ее до сих пор не заменили, а он так не составил тогда отчет по поводу порчи оружия. И неважно, что этот лук уже давно за ним числится. Стрелы нет, стрела сломана, нужна новая. Колчан перекидывает через плечо, вырванными из контекста фразами слушая слова Лидии. Из потока речи внимание больше всего привлекает собственное имя. — Отвечаешь за операцию, — говорит она, как только он поворачивает голову в ее сторону. Алек кивает на автомате, в глотке застревает несколько раздраженное «как будто могло быть иначе»; остается только надеяться, что Макс снова не поведет себя как обычно, не сделает все по-своему. Не хватало еще того, чтобы он все же пошел каким-то образом с ними. В этом отношении успокаивает лишь то, что Себастьян в Граце, а не в Нью-Йорке. Без портала им не обойтись, а прочти через портал незамеченным точно не получится. Пускай лучше обижается, пускай злится на них обоих, считая, что они ни во что его не ставят или относятся как к ребенку. Зато будет не в центре событий. Зато не полезет туда, куда ему лезть не стоит. Через пятнадцать минут у выхода в Институт открывают портал; Лидия еще что-то говорит по поводу того, что портал в Граце открывается практически в центре города, за полчаса ходьбы до особняка, в котором сейчас скрывается Моргенштерн. Добавляет что-то о том, что им нужно будет рассредоточиться и помнить о том, что тот легко мог поставить своего человека, который будет следить за местом открытия портала, чтобы если что доложить. И нет, это совсем не бесполезная болтовня, но почему-то начинает действовать на нервы. Сейчас, наверное, на нервы действует слишком многое. Они натянуты так, что еще немного — и порвутся, отпружинив обратно, зацепив кого-то на отдаче. В портал Алек заходит последним, пропуская всю группу охотников вперед, не оборачиваясь. Погода в Граце встречают духотой и тучами; тупым осознанием на подкорке, что еще час, еще пара часов, все стабилизируется, они вытащат Джейса, выволокут Клэри. Все выровняется, все вернется в прежнее состояние. Убедить себя в том, что сначала нужно сделать, а потом уже надеяться на то, что все стабилизируется, не особо получается. По городу они рассредоточиваются почти сразу же. Привлекать лишнее внимание не стоит. Алек понимает, что Изабель идет за ним лишь по гулким ударам каблуков по брусчатке за спиной, которые не замолкают и не отдаляются. Она идет на расстоянии нескольких шагов за ним, либо действительно не успевает потому, что у него шаги больше и размашистее, либо специально отстает, дает ему пространство. Он о ней не думает, он мысли переключает полностью, быстрее чем по щелчку выключателя. Моросить начинает мелко настолько, что если встать, а не идти, то будет казаться, что дождя вообще нет, что всего лишь воздух чуть влажный. Каблуки по брусчатке отдают непривычным звуком; ритмично и несколько глухо. С сосредоточенности на мыслях не сбивают. До установленного места сбора они добираются третьими. Алек игнорирует слова кого-то из охотников, что Макс бы им пригодился, что Макс — единственный, кто знает, как обстоят дела. И взгляда в сторону того не переводит; репутацию лидера, как и саму эту позицию, держать за все эти годы он давно научился. И не реагировать, когда оно того не стоит, тем более. Отношения с Верховным магом Бруклина научили не реагировать на чужие реплики быстрее любого другого, стороннего, опыта. Игнорировать людей вокруг; не пускать близко — вот и все. На то, чтобы дождаться оставшуюся часть группы, уходит одиннадцать с половиной минут. На то, чтобы не психануть и не пойти в итоге в одиночку, уходит меньше семи секунд. Дойдя до особняка, они перепроверяют координаты дважды. Потому что по периметру не видно ни одного человека. Потому что вокруг никого; и это начинает казаться не просто странным, а откровенно подозрительным. Изабель шипит: — Заткнись, Элис, — когда одна из охотниц снова заговаривает о том, что, наверное, им действительно стоило взять с собой Макса. И не то что бы Алек ей благодарен. Мысленно у него лишь «оставь ее в покое, Из, похер, что пара человек из целой группы думает», вслух ничего. И это «ничего» касается слишком многого. Потому что никого нет ни вокруг особняка, ни внутри. Двери открыты, половина окон тоже. И они убивают полчаса, даже чуть больше, но не находят никого. Здание было пустым еще до того, как они появились в городе, кажется. Несколько часов назад поисковая группа вернулась после разведывательной операции, утверждая, что все предварительные данные верные, что все так и есть, что Себастьян Моргенштерн здесь, сомнений никаких. А сейчас комнаты пустые, сейчас ни одного охотника, оставленного для отвлечения внимания банально. Ничего. Ничего и никого; хочется проломить какую-нибудь стену, чтобы выплеснуть злость. Недооценивать Моргенштерна, конечно, глупо. Но именно это они и сделали, не просчитав, что не только они за ним следят, но и он за ними. Банально просчитались, не учли такую простую и логически верную деталь. Или же просто промедлили. Надо было не разбираться с каждой крупицей информации, как настаивала Лидия, а действовать. Просто действовать, блядь. Неужели это так сложно? Даже в подвальных помещениях нет никого, никаких зацепок. Никакой классической насмешки, указывающей, что они были близко, что они почти что его поймали. Позерства ни грамма. Себастьян словно провалился сквозь землю, а учитывая его кровь — в самый Эдом; захватив вместе с собой Клэри, Джейса и всех своих людей. Рассыпался на молекулы, смешался с воздухом — как угодно, но здесь его нет. По дороге до портала Алек выкуривает три сигареты подряд, со стороны, наверное, выглядит максимально заведенным, потому что охотники молчат, Изабель не рискует ничего произносить, взгляд периодически на него скашивает, но он этого не замечает. В Институт они возвращаются ни с чем; с горьким привкусом собственных просчетов, осознанием того, что снова начинают с отметки на уровне нуля. И рыть дальше, искать, пытаться что-то выяснить больше нет никакого желания, никаких сил и никакой мотивации. Он швыряет лук на стол в оружейной. Снимает колчан с плеча, кидает туда же. В нескольких шагах замирает сестра, тупо смотрит на него несколько секунд, но никак не комментирует, прекрасно понимая, что именно сейчас он переживает. А в такие моменты лучше не лезть. В такие моменты лучше оставить в покое. Поэтому она подходит не столько к нему, сколько к столу, вытаскивает клинок из крепления, кладет на ровную поверхность спокойно. Неважно, что между ними меньше метра, что она стоит слева от него и снимает с себя оружие; банальных «мы сделали все возможное» сейчас все равно лучше не произносить. Напряжение в воздухе нарастающее, она делает вид, что ничего не замечает, что ничего не происходит. Что это обычная миссия, после которой они вернулись ни с чем. Бывает, ничего катастрофичного. На спешный топот внимания никто не обращает. Один из новичков, недавно появившихся в Институте, лет пятнадцати, вряд ли больше, запыхавшись говорит: — Вернулись! И лишь этим привлекает к себе внимание. Алек Джейса не чувствует, Алек касается плеча Изабель, не отдавая себе в этом отчета, срывается с места практически моментально. До коридора, ведущего в сторону выхода из здания, бегом. Инстинкты не подводят, связующая руна тоже; Джейса нет. Нет и не было. В середине коридора едва переставляющая ноги Клэри Фрэй. Мокрая, грязная, перепачканная кровью. Разводы на лице, на ладонях. Взгляд загнанно-потерянный. Она выглядит так, будто на наркотиках. Будто не до конца понимает, где она и что здесь делает. Алек подхватывает ее за локоть, когда она начинает осаживаться. Испачканными в грязи и крови пальцами она стискивает рукав его куртки, взгляд как-то запоздало поднимает. — Клэри, где Джейс? — говорит он громко, достаточно, чтобы услышать даже с заложенными ушами. У нее взгляд расфокусированный. — Алек, — отзывается она коротко, будто только сейчас его узнает. Он повторяет вопрос. Он говорит: — Где Джейс, Клэри? — смотрит четко ей в глаза, пытается понять, соображает она вообще или нет, начнет ли сейчас отрубаться. Клэри неадекватная. Клэри головой отрицательно качает, на ногах чуть качается, но встает уже тверже, больше не оседает. Сознание терять, вроде бы, тоже не собирается. Только вот смысл его вопроса совершенно не понимает. Облизывает губы, не чувствуя, как языком цепляет часть грязи, смешанной с кровью. У нее с волос, с одежды вода льется. Из порезанной ткани джинсов виднеется хорошая такая царапина на коже на бедре, что почему-то до сих пор кровоточит.