Сукровица

К вечеру приходится заставить себя не просто встать с постели, а выйти из комнаты. Из комнаты, которая оказывается настолько прокуренной за день, что в ней нечем дышать, а у него самого желудок скручивает от голода. Хороший вывод на будущее: сигареты не заменяют еду. Идти на ужин нет никакого желания. Особенно потому, что там как минимум будет вся семья, а как максимум — половина Института. Ни к первому, ни ко второму раскладу Алек сейчас просто не готов. Вывод напрашивается сам собой: влезть в первую попавшуюся толстовку, накинуть сверху куртку и слинять через Убежище на улицы города. Пачку сигарет пихает в карман машинально, о чем жалеет, как только выходит из здания. За последний день и так слишком много было выкурено. Погода на улице противная. Он едва успевает зайти в ближайшую пиццерию, как раздается первый раскат грома, а затем начинается ливень. — Среднюю пепперони и большой чай, — голос звучит хрипло, когда он обращается к миловидной девушке за кассой. Устало, прокурено. Хер бы побрал эту новую жизнь. Касса пищит противно, выплевывает чек с таким звуком, что у него, кажется, болит уже не голова, а сам мозг. Так вообще бывает? Алек по карманам куртки шарит, находит пачку сигарет, находит зажигалку, еще одну пачку сигарет. Лишь потом достает банковскую карту. — Можете прикладывать. Он сухо кивает. Через панорамные окна прекрасно видно, как дождь усиливается. Может, оно и к лучшему, думает Алек, запихивая карту в один из карманов, забирает чек и направляется за самый дальний столик. Есть в одиночестве в Институте в два часа ночи, склонившись над отчетами, — совсем не то же самое, что сбегать от собственной семьи и, по сути, прятаться в пиццерии. Ощущения какие-то паршивые. Хотя, может, дело не в том, что он прячется от них. Дело в том, что он себя теперь толком не ощущает. С каждым днем должно становиться легче, разве нет? Ему бы с отцом поговорить. Или хотя бы с Люком. Разделить собственный опыт хоть с кем-то; но Алек понимает это исключительно на рациональном уровне. Эмоции просто орут и беснуются. Эмоции позволяют лишь сильнее замкнуться в себе и не говорить никому о том, что с ним происходит. Телефон оказывается полуразряженным, когда он достает его из кармана и какое-то время просто вращает в руках. Чтобы занять себя, чтобы не думать. Только это совершенно не помогает, потому что мыслей много, а хорошего в этих мыслях почти ничего. Он почти что порывается позвонить Магнусу, но одергивает себя. Не нужно, будет лишним. Особенно потому, что рана еще слишком свежая. Особенно потому, что нельзя бросить кого-то утром, а уже вечером просить помощи. Магнуса нужно оставить в покое. Да и его самого нужно оставить в покое. Нужен перерыв. — Пепперони и большой чай, — громкий голос на раздаче привлекает внимание. Алек поднимается из-за стола будто бы заторможено, забирает коробку с пиццей и большой стакан чая. Даже буркает: — Спасибо, — и возвращается обратно. Горячий чай обжигает язык, но он не обращает на это внимания. После смерти Джейса подобные вещи кажутся сущими пустяками. После смерти Джейса собственные ощущения кажутся притупленными и будто бы не в полной мере проявляющимися. Странно. Поговорить бы с отцом на эту тему, поспрашивать, как он пережил потерю парабатая, но попадаться ему на глаза не хочется. Вообще с семьей взаимодействовать нет никакого желания. Мысли ходят по кругу, Алек жует, толком не ощущая вкус еды. А потом на улице раздается пронзительный визг. Он не сразу обращает на него внимание. Даже не так — Алек вообще не обращает на звук никакого внимания, пока дверь не распахивается и напуганный подросток в длинными сальными волосами не орет: — Позвоните 911! Все происходит будто бы под куполом. Алек ставит чашку на стол. Взгляд переводит пацану за спину и замечает густую черную субстанцию. Времени соображать нет, но он поднимается как-то слишком медленно из-за стола. Оставляет свой импровизированный ужин и хлопает себя по бедру. Кобуры предсказуемо нет. Ни лука, ни клинков. Одно лишь стило в кармане куртки. — Какого ж хуя… — обреченно выдыхает себе под нос, когда склизкая когтистая лапа касается стеклянной двери и пробивает ее вовнутрь. Не его день. Не его неделя. Алек оборачивается несколько меланхолично, даже не понимает, что ведет себя совсем не так, как раньше, когда скользит взглядом по сбегающим через задний вход примитивным. Лишние свидетели ни к чему, да и сам факт того, что они видят демона, уже наводит на нехорошие мысли. Он тяжело выдыхает и вытаскивает стило из кармана. — Ну что, мы с тобой вдвоем остались, — произносит все так же спокойно, когда черная густая субстанция вползает в пиццерию, оставляя после себя откровенно воняющий след. Огромная пасть открывается резко, из нее — предсказуемо — несет еще хуже, чем от склизского следа, а зубов три ряда. Алек морщится от вони, но ничего не говорит. В Институт, похоже, явится в самом отвратительном состоянии, но зато хоть что-то полезное за день сделает. Хорошо еще, что не тошнит больше. Демон выплевывает, почти что выблевывает, комок слизи куда-то ему под ноги. Алек в сторону отшатывается инстинктивно. Не то чтобы он боится грязи, но лишний раз наступать в это все не стоит. Особенно потому, что гарантий в том, что слизь не токсична и не разъест ботинки, никаких. Подойти к демону приходится почти вплотную. Поэтому никто их нефилимов в здравом уме не сражается с демонами, когда в наличии одно лишь стило. Поправка на здравый ум, полнейшую усталость и недавнюю потерю парабатая сказывается. Никакого азарта, заигрываний со смертью или попыток поймать адреналин. Ничего подобного. Алек смотрит устало, брови сдвигает, в который раз отступая, и перехватывает стило поудобнее. Сбегать уже поздно, да и отлынивать от работы просто потому, что ощущения хреновые, он все равно не собирается. Когтистая лапа рвет куртку, хватает за руку и держит крепко, но это именно та цена, которую стоит заплатить, потому что как только Алек оказывается достаточно близко к демону, стило в руках чуть ли не само вырисовывает первую всплывшую в памяти руну. Мерзкий высокий визг, а потом демон лопается, как воздушный шарик, пачкая его с головы до ног отвратительной слизью, воняющей, судя по всему, еще раза в три или четыре хуже, чем та, что осталась на полу. Алек ладонью вытирает слизь с глаз, рвотный позыв удается подавить не сразу. И только потом шипит, вдруг почувствовал резкую боль в руке, чуть ниже плеча. Порванная куртка свисает в этом месте лоскутами кожи, за плотной густой черной жижей кровь не видно, но что-то подсказывает, что рана все равно открытая. Алек непроизвольно тянется к пораженному месту, но вовремя одергивает ладонь. Лучше этого не делать. Взгляд переводит на стило, все еще лежащее в ладони. Не стоило так сильно запариваться и рисовать руну. Можно было бы просто воткнуть кончик в тушу демона. И все же с реакциями у него конкретные проблемы. Одежда прилипает к телу. Ощущения просто отвратительные. И все же он обновляет иратце, будто она может избавить от всех проблем сразу: от ран телесных и душевных. Если бы. Он выходит из пиццерии, воняя как канализация и чувствуя себя не многим лучше. Дорога до Института кажется пыткой хотя бы потому, что Алек отчаянно пытается не вдыхать полной грудью и не распрощаться со своим ужином, столь печально прерванным незваным гостем. Поднимаясь по лестнице, он думает исключительно о том, чтобы поскорее стянуть с себя прилипшую к телу одежду, встать под душ и простоять так примерно часа два, а то и больше, когда натыкается в самых дверях на Раджа. — Ну и видон у тебя, — вместо приветствия. Алек скашивает раздраженный взгляд. — Делаю за других их работу. — Не, — отмахивается Радж, — группа уже в городе, так что считай, что тебе просто перепала малая доля веселья. Алек хмыкает и направляется дальше по коридору, а потом останавливается и оборачивается. — Ты Клэри не видел? — Да бегает тут по Институту где-то. — Очень определенный ответ, — получается тихо, почти что беззвучно. — А поконкретнее можно? — Да фиг ее разберет, — парирует Радж. — Носится как заведенная с обеда, уж и не знаю, что такого случилось, но поймать ее еще надо постараться. На это ответить уже нечего. Радж выходит из здания, поправляя набедренную кобуру, а Алек какое-то время смотрит на закрывшуюся за ним дверь. Нет, вряд ли дело в том, что он разучился общаться с другими после смерти Джейса. С Раджем у них никогда особо не ладилось. Не то чтобы у Алека вообще когда-то ладилось с кем-то, кроме членов семьи. Ну и Лидией, но это скорее исключение, чем правильно. Исключение, которое необходимо лишь для того, чтобы подтвердить правило. И снова убедиться в том, что все идет как всегда. С поправкой на паршивое самочувствие после похорон. Клэри предсказуемо не попадается на пути, хотя мысли о ней не отпускают. Она хотела ему что-то рассказать. Это Алек четко помнит. Хотела с ним поговорить, но он настолько напился, что откровенно хуево соображал. Но о чем она хотела поговорить? Вряд ли о какой-то хрени, раз пришла к нему ближе к утру. В такое время никто не подрывается из кровати и не идет беседовать о погоде. С этими мыслями он поднимается в общий душ. С этими мыслями смотрит на собственное неутешительное отражение в зеркале. Куртка выглядит безнадежно испорченной, чем лишь сильнее дополняет образ. Алек стягивает ее с себя и сначала тупо осматривает. Спасать бесполезно, да и просто пялиться — так себе идея. Хорошо, что мусорное ведро в душевой достаточно объемное. Не он первый, кто выкидывает шмотки после встречи с демоном. Алек расстается с курткой, вытащив предварительно телефон, стило, даже зажигалку, но не с навязчивыми мыслями о так и не состоявшемся разговоре. Или все же состоявшемся? Напрячь память не получается. Новые картинки в голове не всплывают и не восстанавливаются. Он не помнит, о чем они говорили, хотя усиленно пытается вспомнить. В итоге джинсы и толстовка отправляются в стирку. Из непострадавшего только майка и трусы — такой себе набор героя. Алек ладонью по щеке ведет, пачкает кожу слизью и осматривается то, что осталось на пальцах. Хочется верить, что оно отстирается. Ну или хотя бы не сильно испортит вещи. На всякий случай выворачивает испачканную одежду, чтобы не заляпать чужую, и оставшуюся бросает на скамейке. Хорошо еще, что вся эта мерзость застывает как желе и не стекает с него, а то вонючий след остался бы как после демона-владельца этой дряни. Горячая вода тоже не сразу помогает. Ровно как не помогает и восстановить память. Вывод напрашивается один — найти Клэри и выяснить, о чем они говорили. Или не говорили, но собирались поговорить. Впервые за долгое время Алек чувствует себя не совсем собой. Сначала нажрался, потом зажимался с родной сестрой, обблевал все, что только можно, в присутствии Фрэй, расстался с лучшим парнем в своей жизни, а потом еще и разбирался с демоном с одним только стило. Совершенно непохоже на того, кем он всегда был. И это ему абсолютно не нравится. После душа легче не становится, а блевотный запах так сильно проникает в нос, что его, кажется, еще несколько дней никуда не выгнать и никак от него не избавиться. Алек зачем-то чистит зубы самой ядреной пастой, будто это может перебить запах, достает один из общих чистых халатов из шкафчика и старается нос спрятать в ворот. Вся душевая и он сам как будто пропитались вонью. Хоть в хлорке мойся. Но хотя бы слизи нет, а это уже победа, учитывая то, с каким трудом она вымывалась из волос. В комнате воздух спертый и воняет немногим лучше. Первая мысль — открыть окно, но для этого надо преодолеть все помещение, и тут уже проблема. Алек переодевается в первые попавшиеся шмотки, садится на край кровати и смотрит куда-то в сторону, пытаясь заставить мозг все же вспомнить. Дохлый номер. Снова. Содержимое карманов куртки вываливает на тумбочку, оставляя в руках лишь телефон. Иррационально снова хочется позвонить Магнусу. Спросить совета, попросить помощи, банально услышать чужой голос. И эта тяга настолько сильная, что он уже открывает список недавних звонков, почти нажимает на знакомый номер, но все же вовремя останавливается. Эгоизм, снова откуда-то прет эгоизм. Алек жмурится, телефон кидает на кровать рядом и трет пальцами виски. Ему стоит научиться думать о других, а не о дурацких желаниях и порывах. Раньше получалось намного лучшее. Раньше не приходилось напоминать себе по несколько раз за день, что он переходит черту, которую переходить не стоит. На рабочем столе завал из папок — и это еще он в кабинет не заходит который день и не видит, сколько там всего накопилось, — но Алек никакого внимания на них не обращает, проходит мимо, выключает свет и даже дверь не закрывает. Дел слишком много, документов слишком много, но со всем этим он будет разбираться потом. Если вообще найдет в себе силы разобраться. Найти Клэри оказывается не так просто, как можно было бы подумать. Ближе к ночи в основном зале народу становится все больше: кто-то возвращается с рейда, кто-то недавно проснулся после предыдущего и садится за компьютер, чтобы хоть как-то поработать. Институт всегда оживает к семи утра и к десяти вечера, это не новости. И найти неугомонную рыжую девчонку должно бы наоборот быть проще, но нихрена подобного. Алек не спрашивает, есть ли новости про Себастьяна. Не спрашивает о других Институтах и о происходящем в Аликанте. Все это уходит на задний план. Держать фокус вообще непросто, когда Джейса нет, но он пытается. Хоть как-то, но пытается. В библиотеке ее нет, в оранжерее тоже. Кто-то подает идею поискать ее в морге, но он почему-то колеблется. В морге может быть Изабель, а раз уж она его избегает (другой причины, почему они до сих пор не пересеклись, у Алека нет), то, возможно, лезть к ней не стоит. К тому же, что вообще Фрэй может забыть в морге? Разве что внезапно появившийся интерес к трупам, которым она точно никогда не отличалась. На кухне пусто, в основном зале ее тоже нет. Остается надеяться, что она вообще в Институте, а не решила снова вляпаться в неприятности. Раздражение нарастает и доходит до своей обыкновенной отметки. Алек наливает себе чашку кофе до самых краев и ловит себя на давно привычной мысли: почему Клэри Фрэй не может просто успокоиться и замереть хотя бы в одном помещении? Кофе горчит, а сахар, как назло, не находится ни в верхнем ящике, ни на полках. Приходится пить так. Запах кофе хоть как-то отгоняет назойливый флер демонической слизи. Алек подпирает тумбу и медленно пьет, пытаясь упорядочить мысли. Стекающиеся на кухню нефилимы никак не мешают, пока один из них не хлопает по плечу, привлекая к себе внимание. Реакция какая-то слишком заторможенная, потому что он видит чужое лицо, но требуется еще несколько секунд, чтобы включиться в происходящее. — Выглядишь как зомби, — произносит Макс и тянется за кофейником. Алек кивает. — Да уж, лучше и не скажешь. Макс давит короткий смешок, качает головой и наливает себе кофе в большую зеленую кружку. — А сахара нет, да? — Нет. Если бы еще на кухне никого не было, то определенно точно повисла бы тишина. Но чужие оживленные разговоры не дают молчанию тяготить обстановку вокруг. Макс встает рядом, прихлебывает достаточно шумно, а потом вдруг давится. — От тебя воняет как от засранного туалета, — говорит он, откашлявшись. — Спасибо, я в курсе. — Нет, я серьезно. Ты куда влез? — Демон. — О. И замолкает несколько неловко. Алек делает глоток, скашивает взгляд на младшего брата и тяжело выдыхает. — Я тоже не знаю, как теперь вести диалог, если это тебя утешит. Но если хочешь, мы можем обсудить мой ужасный запах. В ответ тот улыбается. Не натянуто, а искренне — от уха до уха. И легче не становится, но какое-то тепло все же глупо отрицать. Алек плечом толкает Макса в плечо и добавляет: — Хорошо, что ты теперь здесь живешь. И даже не врет. Без Джейса и так слишком сложно, родители вечно пререкаются, ведут себя отстраненно и сдержанно, а они с Изабель… У них с Изабель все слишком запутанно и сложно, чтобы за это можно было держаться. — Мне тоже твоя хмурая мина нравится, — довольно отзывается Макс. Впервые с похорон Джейса Алек ловит себя на том, что улыбается. Почти незаметно, едва приподняв уголки губ, но улыбается. И это уже дорогого стоит. Не успевает он толком поймать момент и насладиться им, как рядом с левой рукой вспыхивает огненное письмо. Алек ловит его налету, едва пламя гаснет, и отставляет чашку на тумбу. — Что интересного пишут? — спрашивает Макс и почти что сует нос в кусок бумаги. — Подожди, — отмахивается Алек и хмурится, вчитываясь в написанное. Письмо оказывается от Лидии, и впервые за долгое время Алек вообще вспоминает о ней. Сколько времени он о ней не думал? Вообще не до того было. Когда она уехала из Института? Куда направилась? Вопросы появляются внезапно, выстраиваются в стройный ряд. — Ну так что? — Макс звучит нетерпеливо, но Алек с ответом не торопится. «Возникли кое-какие трудности, вернусь не скоро. Не пусти все под откос, ладно?» Наконец он протягивает письмо Максу, тот сжимает бумагу в руках, мнет непроизвольно и хмыкает, дочитав до конца. — Да уж, хорошего она о тебе мнения. Алек берет в руки чашку и делает глоток, кофе горчит все так же, возможно, даже еще больше. — Не могу сказать, что она далека от истины, — несколько меланхолично отмечает, а потом кивает в сторону письма. — Не бросай где попало. Лучше сожги. Макс кивает, пихает письмо в карман джинсов, но никак не успокаивается: — Тебе можно доверять, с чего бы вообще бросаться такими фразами? — Может, с того, что я и правда последнее время веду себя как тот, кто способен испоганить вообще все. Короткая пауза. Упрямое: — Это не так, Алек. Ответить особо нечего, поэтому Алек допивает кофе, молча ставит чашку в раковину и уходит. Лидия права. Пускай и косвенно, но права. Придется собирать себя по крупицам, чтобы справиться и с самим собой, и с Институтом. Отвлечься на работу — идея вполне неплохая. Хотя бы лишним мыслям в голове не будет места. И все же он цепляется за фразу про трудности. Насколько ему известно, Бранвеллы в безопасности и ничем не болеют. Какие-то проблемы в семье она не стала бы называть столь деликатно, а внезапно вспыхнувшую проблему с нижемирцами или подвластными Моргенштерну Институтами не назвала бы трудностями. О последнем вообще стало бы известно в самые кратчайшие сроки. О чем речь? Своих проблем, похоже, совсем мало, раз он так цепляется за поверхностное упоминание чужих. Потом спросит ее об этом. Когда Лидия вернется, когда у них будет возможность поговорить. Любой другой дал бы себе возможность поскорбеть. Неделю, две, месяц. Даже в условиях войны его вряд ли кто-то осудит, а те, кто будут шептаться за спиной, в поводах не нуждаются, все равно найдут причину, чтобы перемыть кости. Но Алек не любой другой. Он открывает дверь в кабинет, стоит какое-то время в дверях, потом все же включает свет. Количество папок и бумаг на столе поражает. Странно, что на него еще не косятся в общем зале, как только он туда спускается. Алек тяжело выдыхает и закрывает за собой дверь. Достаточно уже того, что он почти целый день провел у себя. Джейс бы не хотел, чтобы из-за него убивались другие. Джейс, блядь, теперь ничего не хочет, но цепляться за эти мысли почему-то помогает. Внутри что-то отдает тупой болью. Алек жмурится, подтягивает выше рукава толстовки, обнажая предплечья, и игнорирует еще одну вспышку боли в руке. На нем за последнее время слишком много ран. Физических, моральных — любых. С этим нужно завязывать. И чем быстрее, тем лучше. Он принимается разбирать сначала папки. Часть бумаг съезжает со стола, летит на пол. Никаких нервов не хватает на реакции. Алек пытается хоть как-то классифицировать груды неразобранных документов. По важности, по дате. Невольно вспоминает о тех днях, когда приходилось писать свои отчеты, Джейса и Изабель. Работать за троих, потому что иначе их ждет выволочка. Сейчас работы все равно больше, но вся она теперь его. Проходит часа два, а у него три стопки папок на диване, две стопки бумаг на столе. Это время можно было потратить на изучение документов, на подписи. Чувство вины начинает давить, как в старые времена. В дверь кто-то стучит, когда он наконец садится за стол. — Войдите, — устало отзывается Алек, поднимая голову от бумаг. Макс толкает дверь ногой, входит с двумя большими кружками и трехлитровым термосом. — Я подумал, — говорит он, ставя все это на стол, — что тебе понадобится помощь. И, как вижу, я прав. Алек тяжело выдыхает, взгляд переводит с термоса на брата и обратно, а Макс лихо подмигивает и потирает руки. — Ну с чего начнем? — Неужели тебе нечем заняться ночью? — Обижаешь, — парирует Макс. — Мне всегда есть чем заняться. Просто сегодня я решил, что ты без меня никак не справишься. — Серьезно? — Серьезнее некуда! Спорить с ним бесполезно. В такие моменты Макс напоминает Изабель — непрошибаемый, упрямый и с довольной улыбкой, освещающей не только кабинет, но и целую комнату. Алек какое-то время молчит, а потом ладонью машет в сторону дивана. — В левой стопке отчеты за последние недели. Их надо вычитать и убедиться, что все они составлены правильно. Так, чтобы комар носа не подточил. Найдешь ошибки — складывай отдельно, а если нет, то мне на подпись. — Есть, сэр! — с коротким смешком выпаливает Макс и направляется в сторону дивана. Алек не помнит, когда был таким. А был ли вообще? Их тоже тянуло к работе. Им тоже хотелось побыстрее вырасти и блюсти порядок в Сумеречном мире. Теперь рутина убивает. Война, Моргенштерн, тяжесть нескончаемых завалов. Но Макс убитым совсем не кажется. Макс усаживается на пол, перетаскивает всю стопку из папок к себе и широко улыбается, случайно поймав на себе взгляд старшего брата. — Ты кофе пей, — говорит. — А то остынет. — Спасибо. Этого слова кажется ужасно мало, но именно оно находятся. — Пустяки, — отзывается Макс. — Мы же семья. Алек кивает, молча смотрит за тем, как тот берет самую верхнюю папку и начинает вчитываться. Семья, думает Алек. Слово ощущается каким-то другим. Раньше он прекрасно знал, что значит семья. То ли дело в Джейсе, то ли в том, что творится в голове в последнее время. Слышать такую простую фразу от младшего брата странно. Алек не говорит, что его отделяет пропасть от них всех. Алек не говорит, что ему хочется орать. Лезет в нижний ящик стола, достает пачку сигарет и закуривает. К его огромному удивлению, Макс не обращает никакого внимания. Вопросов никаких, предложений открыть окно — тоже. Макс погружается в работу, Алек стряхивает пепел с сигареты в пепельницу, стоящую на столе, берет ручку и начинает подписывать бумаги. Впереди длинная ночь, у них огромное количество скучной однообразной работы, три литра кофе и необходимость отстроить свою жизнь заново. Хочется спросить что-то о Джейсе, завести разговор, но в итоге Алек решает этого не делать. Лишнее, не стоит. Ему захочется уязвить Макса тем, что тот всегда выбирал Джейса, а не его, Алека. Поддеть какой-нибудь мелочью, сделать больно. Все приведет к ссоре. К ссоре и тому, что он оттолкнет от себя единственного, кто к нему тянется, даже несмотря на все происходящее вокруг. Иногда лучше молчать. После четырех разобранных папок Макс встает с пола, подходит к столу и наливает кофе в чашки. — Ты совершенно не умеешь о себе заботиться, — говорит он, ставя одну из чашек почти что перед носом Алека. И в интонациях отчетливо слышна Изабель. Алек кивает. — Зато умею заботиться о вас. — Мы уже выросли, Алек. Я тоже. Знаю, тебе эта мысль кажется абсурдной, но ты сражался с Валентином, когда был в моем возрасте. Мне уже не нужна опека. Иззи тоже в ней не нуждается. Можешь наконец сложить с себя обязанности и позаботиться о себе. Уверен, она думает точно так же. — Наверное. — Не наверное, а точно, — поправляет Макс и возвращается к дивану с чашкой, прихлебывая кофе на ходу. Слова такие простые, но почему-то попадают в самую цель. Алек смотрит на Макса: на то, как он ставит чашку на пол, как кладет себе очередную папку на колени и хмурится, вчитываясь. Со стороны в нем ничего ребяческого. Его больше не нужно защищать от разбитых коленок, внезапно ворвавшихся в Институт демонов или огромного количества домашних заданий. Точно так же, как и Джейса больше не придется выгораживать перед Главой Института, родителями, Консулом. И почему-то эта параллель причиняет больше боли, чем облегчения. Алек тушит сигарету в пепельнице и загружает себя работой. Ночь оказывается длиннее, чем они рассчитывали.