Сукровица

Изабель не избегает его. Это если просто для протокола. Скорее крайне наивная и глупая попытка оправдать саму себя, потому что поверить в это вряд ли бы удалось, произнеси она это вслух. Хорошо, наверное, что Джейса рядом нет, он бы точно сказал, что она странно себя ведет. Хорошо, что Джейса нет рядом, думает Изабель. Роняет голову на собственные руки, почти что касается лбом письменного стола и не понимает, как нечто подобное вообще могло прийти ей в голову. Только вчера были похороны ее брата, а уже сегодня она думает, что хорошо, что его рядом нет. От собственных мыслей тошнит, хотя дело в не выветрившимся из организма алкоголе, наверное. Она голову поднимает, взгляд переводит на часы, стоящие на столе. В морге висит мертвая тишина, глушит ее, а ей нечто такое сейчас как раз и нужно. Подходит просто идеально на самом деле. Никакой срочной работы, вряд ли вообще сегодня кто-то сунется в морг. Если не произойдет какой-нибудь дико странной вспышки посмертной сыпи на демонах или их жертвах, а это маловероятно. Хотя, учитывая то, что Себастьян все еще придерживается какого-то одному ему понятного плана, нечто подобное нисколько бы ее не удивило. Изабель волосы назад пальцами зачесывает, снимает с руки резинку для волос и завязывает их в тугой хвост. Ей нужно поработать. Даже если просто поперебирать отчеты о вскрытии за последние пару недель. Даже если просто разобраться на этом столе и в ящиках. Не обязательно идти к столам. Не то чтобы некому их помыть, простерилизовать скальпели, но сегодня она даже на это согласна, кажется. На что угодно, лишь бы не нужно было подниматься наверх, разговаривать с другими нефилимами. И уж тем более смотреть в глаза Алеку. Читать на его лице усталость, боль потери. И растерянность. Растерянность от произошедшего. Нет, надо просто выкинуть все это нахер из головы. Просто забыть и жить дальше. Изабель папки одну на другую складывает, с одного края стола на другой их перекладывает, не отдавая себе отчета в том, что делает совершенно механические и бесполезные вещи. Надо просто забыть. Соврать себе (и ему, если понадобится), что она ничего не помнит. Что она была пьяная, что он сильно перебрал. Что они, блядь, просто с ума сошли от горя и совершенно себя не контролировали. И это нормально. Ну то есть не совсем нормально, но такое случается. Такое случается, надо просто жить дальше и не придавать этому никакого значения. Надо перестать винить себя во всем происходящем. Надо… Ручка скатывается со стола на пол, и Изабель смотрит на нее несколько мгновений, ничего не предпринимая. А потом тяжело вздыхает. Все будто бы валится из рук, как она вообще может спокойно здесь что-то разобрать, если все продолжится в таком ключе? Изабель тянется за ручкой, ставит ее в стакан для канцелярии и встает из-за стола. Прихватывает пачку папок и идет в сторону шкафов. Картотека в Нью-Йоркском Институте всегда была обширной. Даже несмотря на то, что пару лет назад большая часть отчетов была перенесена в Аликанте для большей секретности и безопасности (совершенно дурацкая отговорка по мнению Изабель, но спорить с распоряжением Консула не стоило, поэтому она промолчала и предоставила все необходимые данные). Больше вскрытий проводят, кажется, только в Лондонском Институте. Может, еще в Лос-Анджелевском, но она не сравнивает. Да и дело не в количестве вскрытий, а в фактах, которые они помогают раскопать. Изабель папки расставляет по месяцам, сверяя даты. Сегодня она просто погрузится в эту рутину, на которую обычно не хватает времени. Сегодня она будет лучше цепляться к мелочам вроде засохших ручек, которые надо выкинуть, и закончившихся упаковок с медицинскими перчатками. Уж лучше это, чем запускать тот бесконечный анализ, который скорее всегда был более свойственен Алеку, чем ей или Джейсу. Джейс. Милый беззаботный Джейс. Теперь он уже никогда не влетит в морг, весь в ихоре, треся перед собой оторванной конечностью и утверждая, что у него есть такая зацепка, которую все они еще неделями бы искали. Изабель не замечает, как слезы подступают, как в горле образуется ком. Ставит последнюю папку на нужную полку, закрывает шкаф, проводит карточкой доступа, чтобы закрыть, и затыкает себе рот ладонью. Беззвучные рыдания все равно никто не слышит, а редкие всхлипы доносятся лишь до нее самой. Она не знает, сколько времени проходит вот так вот. Может, всего пару минут, а может, и целый час, но это не имеет никакого значения. В себя приходит не сразу, но не выключенный звук телефона действует на нервы, сообщения сыплются одно за одним. «Иззи, надо поговорить». «Наверное, это делает меня плохим другом». «Но это же останется только между нами, правильно?» «Иззи, ответь!» «Вчера был дерьмовый день, но я знаю, что ты не спишь». Конечно, знаешь, думает она, пролистывая сообщения одно за другим. Кто, если не Саймон? Кажется, он один изучил ее вдоль и поперек. Она бы не удивилась, даже если бы он решил искать ее в морге. В конце концов, где еще ее можно искать. Разве только на очередной самоубийственной вылазке. Изабель отвечает коротко: «Я приду в Дюморт, остальным об этом знать необязательно». Смотрит на сообщение еще раз перед тем, как отправить. Звучит сухо. Слишком сухо для тех, кто постоянно то встречается, то разбегается. Но голова и без того слишком болит, а Саймон вряд ли бы стал звать ее на свидание и пытаться наладить их и без того шаткие отношения, особенно теперь. Поэтому она просто отправляет сообщение, засовывает телефон в карман джинсов и осматривает помещение. Стало чище, пожалуй, но ощущение комфорта все равно не пришло. Вряд ли оно вообще придет в ближайшее время. Вряд ли вообще что-то изменится. Временами начинает казаться, что она уже живет на автопилоте. Сегодня нет никаких срочных дел в морге, о поступлении новых трупов никто не предупреждал, поэтому она со спокойной совестью переодевается, даже не заботится о том, чтобы оставить какую-нибудь короткую записку сменщику. Патологоанатомы все равно между собой общаются исключительно по делу, а дел у нее и так по горло. Голова так и не перестает гудеть, когда она выходит из Института. То ли дело в количестве выпитого накануне, то ли в количестве пережитого. Просто для протокола: она совершенно не избегает собственного брата, всего-навсего сбегает из Института, чтобы не столкнуться с ним. Просто продолжает и дальше взваливать на себя как можно больше ответственности. Машины гудят, кто-то матерится, люди разговаривают громко — и она почти что завидует им всем. Тем самым, для которых война — это пустой звук. Изабель ловит себя на глупом желании покурить, но почти сразу же отмахивается от мысли, едва появившейся в ее голове. Странно это, да и эта пагубная привычка скорее Алеку свойственна, чем ей. Она уже спускается по лестнице, когда ее кто-то окликает. Макс разве что не бежит, а Изабель ловит себя на мысли, что натянуть дежурную улыбку становится все труднее. — Ты далеко? — он спрашивает, наконец догнав ее. — По делам, — уклончиво отзывается она и застегивает ему куртку так, будто он не стал уже выше нее ростом. — Постарайся не вляпаться ни в какую историю, ладно? — Например, не сдать Институт Моргенштерну? — усмехается он. Она смотрит на него с упреком, но практически сразу оттаивает. — Это тоже было бы не лишним, — подыгрывает, а потом руки на груди складывает и говорит: — У меня встреча в Дюморте, только не говори об этом сам знаешь кому. — И давно у нас появились секреты от старшего братца? — подтрунивает он, а потом вдруг совершенно серьезно отзывается: — Ты можешь на меня рассчитывать. К тому же, Алек до сих пор считает меня ребенком. А раз я ребенок, то я и никакой пользы принести не могу. — Не злись, Макс. Это все делается ради твоей безопасности. — В моем возрасте вы оба не особо пеклись о безопасности, как и Джейс, кстати. — И посмотри, где мы теперь. Это звучит без выпада, звучит скорее отчаянной констатацией факта, но Макс, будто бы пристыженный, замолкает и смотрит как будто бы снизу вверх, сутулится, хотя все равно остается выше нее. Изабель сжимает его плечо одобряющее, ободряющую улыбку только натянуть не получается. — Вчера был тяжелый день, — говорит она. — Я понимаю, что ты не можешь найти себе места, но взять тебя с собой не могу. Если хочешь, ты можешь попробовать поговорить с Алеком. Уверена, у него точно найдется куча работы, с которой ему сейчас нужна помощь. Главное — не говори ему, что хочешь помочь. Скажи, мол, не знаю, что тебе нечем заняться. Макс кивает и зачем-то говорит ей: — Держись. Мы справимся и без него. А потом разворачивается и возвращается в Институт. Только его слова почему-то заседают у нее в голове. Справятся. Только без кого — без него? Без Джейса или без Алека? Изабель тяжело выдыхает, руки в карманы куртки прячет и уходит все дальше и дальше от Института. Было бы проще вызвать такси, но ей точно нужно проветриться. Нужно понять, кто она такая и к чему стремится теперь. Оказывается, держать на своих плечах семью, которая медленно рушится, не такая уж и хорошая затея. Несколько раз она достает телефон из кармана, поглядывает на выключенный, а потом и на включенный экран. Мысленно порывается набрать Алеку, но все же отказывается от этой идеи. Кажется, если бы не было вчерашнего, она бы знала, о чем с ним разговаривать. Кажется, она бы все еще справлялась, если бы сама не совершила несколько ошибок. И нет, она его не избегает; но если бы и правда этого не делала, то было бы в разы проще. Дорога до Дюморта кажется короче в несколько раз, чем обычно. Изабель старается не обращать внимание на примитивных вокруг, нужно просто сфокусировать все внимание на себе. На себе и грядущем диалоге. Пожалуй, стоило хотя бы уточнить, о чем именно они будут говорить, но то ли она просто рассеянная, то ли алкоголь не до конца из головы выветрился. В любом случае, теперь уже об этом можно не беспокоиться. Отель кажется до ужаса тихим и пустынным. Она проходит через главную дверь, даже не пытаясь скрыть своего присутствия. Пыльный коридор, может, и способен отпугнуть примитивных, создав иллюзию заброшенного и скучного интерьера, но она прекрасно знает, что ищет. Ресепшн пуст, как и всегда, но Изабель подходит к стойке, дважды нажимает на звонок и оборачивается, как бы вскользь замечая искусственную — а сомнений в этом никаких — паутину на потолке. Стоит развернуться обратно к стойке, как рядом оказывается Саймон с счастливой улыбкой. — Не подкрадывайся так больше, — беззлобно отзывается Изабель, складывая руки на груди. — Мне казалось, у тебя сверхбыстрая реакция, которую ты оттачивала годами. — Я мало спала сегодня, Сай. И почти выплакала все глаза в морге. Предельная искренность и прямота. То, о чем они условились когда-то давно. Ему и парировать это нечем. Улыбка медленно тухнет, и на мгновение он протягивает руки, чтобы обнять ее, но в последний момент отказывается от этой затеи и засовывает ладони в задние карманы джинсов. — Да уж, — тянет он. — С похоронами всегда трудно. Особенно, когда это кто-то из близких. — Ты не подумай, мне не нужна жалость… — начинает Изабель, но Саймон обрывает ее, не дав закончить предложение. — Дело не в жалости, а в банальном сочувствии. Джейс и мне был не чужим, но тебе-то еще хуже. Вы росли вместе. Не знаю, что бы я чувствовал, если бы Клэри умерла. Она коротко хмыкает в ответ, но ничего не говорит. Не так давно они были уверены в том, что Фрэй мертва. Не так давно все это могло стать реальностью. Саймон продолжает, совершенно не обратив внимания на ее задумчивость. — Мы разговаривали с ней. — С Клэри? Он кивает, хотя и так понятно, о ком идет речь. — После похорон? — Нет, еще до. Я поэтому и хотел с тобой это обсудить. Саймон пропускает ее вперед себя, указывая на один из диванов. Отель все еще кажется обманчиво-пустым. Тихим, почти что тонущем в спокойствии. Жаль, что это всего лишь иллюзия, а где-то там за дверями целая куча вампиров, живущих своей бессмертной жизнью. Изабель опускается на один из диванов, Саймон усаживается на соседний. — Я бы предложил тебе выпить, но у нас весьма однообразный выбор, — он усмехается коротко, добродушно и так обыденно, что от этого на душе становится тепло. Так, будто жизнь продолжается. Будто вчера они не похоронили кого-то важного, кого-то значимого и просто необходимого им всем. После похорон такие обыденные вещи кажутся странными. — Так о чем ты хотел поговорить? — спрашивает Изабель, закидывая ногу на ногу. — Дело в том, что… черт, я не думал, что сдавать друзей так трудно. — Ты никого не сдаешь. К тому же, Клэри и моя подруга. Ты же не думаешь, что я могу ей как-то навредить? Они пересекаются взглядами всего на мгновение, но этого достаточно, чтобы Саймон почувствовал себя пристыженным. — Точно, — он несколько раз кивает, будто бы подтверждая свои слова, а Изабель откидывается на спинку дивана. — Она что-то вспоминает, и я не хочу на нее давить. Знаю, память восстанавливается не так быстро, но если бы был какой-нибудь другой способ… — Ты предлагаешь попросить Магнуса сделать какой-нибудь отвар, напоить им Клэри и ждать чего? Пока она все вспомнит? Оказывается, произносить имя мага получается почти естественно. Оказывается, как бы стыдно перед ним ей ни было, она все еще может говорить про него. Хотя бы за глаза, но это уже что-то. — Вообще я думал о чем-то менее очевидном, но это тоже вариант. Если она все вспомнит… — Это не значит, что она станет говорить об этом вслух. Да и потом, ее воспоминания могут оказаться не так важны, как нам всем кажется. Изабель тяжело выдыхает, взгляд отводит куда-то в сторону тяжелых штор, отмечает пыль — явно не многовековую, как может показаться на первый взгляд, — и снова переводит взгляд на Саймона. Тот задумчиво кусает нижнюю губу, не отдавая себе в этом отчета. — У тебя нет такого ощущения, — вдруг спрашивает Изабель, — что мы просто зря тратим время? Если бы Себастьян хотел передать нам послание вместе с ней, то сделал бы это более простым и надежным способом. Это лишь вопрос времени — как скоро и остальные Институты сдадутся, и я не говорю, что мы тоже должны, но… Даже Джейс не справился. Разве мы лучше Джейса? Голос на последних словах срывается, и она заставляет себя замолчать. Стоящие в глазах слезы не дают как следует посмотреть на собеседника, и она снова, будто бы престыженно, отводит взгляд в сторону. — Не думаю, что ему бы хотелось, чтобы мы сдались. Это единственное, что он говорит, но этого вполне достаточно. Изабель коротко всхлипывает, прикрыв рот кулаком, пару раз моргает, и несколько слез все же катятся вниз по щекам. Саймон выдерживает паузу, словно не зная, как продолжить, и стоит ли вообще продолжать. — Я в порядке, — зачем-то говорит она. Фраза так и остается без ответа. Он мог бы сказать, что знает, но это было бы враньем. Мог бы сказать, что он тоже в порядке, но сейчас, кажется, мало кто вообще может таким похвастаться. Промолчать кажется единственной верной тактикой. Вот он и молчит. Изабель всхлипывает еще раз, утирает слезы большим пальцем, а потом все же берет себя в руки. Не может же она вечно оплакивать умершего брата. Есть и другие вокруг — живые. И эти живые требуют ее внимания, как бы тяжело ни было сейчас переключать внимание хоть на что-то. — Клэри винит себя в его смерти, — наконец продолжает Саймон. — Мы все виним себя в его смерти, но это не значит, что мы правда виноваты. — Нет, ты не понимаешь. Дело в том, что она так и говорит: «Если бы не я, он был бы жив». Тебе не кажется, что это странно? Особенно вкупе с тем, что она не помнит многих вещей. Или же просто говорит, что не помнит их. Не то что бы я не верил Клэри… — Погоди, — прерывает его Изабель. — Ты говоришь, что она может лишь притворяться, что не помнит? — Скорее не договаривать, — поправляет ее Саймон и наклоняется чуть вперед. Кажется, даже понижает голос на пару интонаций. — Клэри пообещала мне все рассказать, когда будет готова. Я это уважаю, но я тут подумал: если она ничего не помнит, то как же она тогда все расскажет? Для начала ей в любом случае необходимо все вспомнить, только потом она сможет это рассказать. Изабель прикрывает глаза, трет виски и сначала молчит. Только спустя несколько мгновений встречается с ним взглядом и говорит: — Знаешь, как я уже устала от всего этого? В ответ тишина. — Иногда мне кажется, что было бы проще вообще ни в чем не копаться. Просто сидеть и ждать. Саймон поджимает губы. Саймон протягивает ей руку, и она вкладывает свою ладонь в его ладонь. Его кожа, как и всегда, холодная. Но это все не имеет смысла, потому что он сжимает ее пальцы своими и пытается улыбнуться. Пытается сделать то, что она всю жизнь делает для остальных — поддержать, утешить, дать хотя бы призрачную надежду на лучшее будущее. И уже за одно это она чертовски ему благодарна. — Это не моя война. Рафаэль постоянно об этом говорит, кстати. Но я бы не стал сдаваться, я и не стану. Нам всем сейчас тяжело, Иззи, но ты сильная. Нет ничего, с чем бы ты не справилась. А вот и нет. Еще какая слабая. Так и хочется ему сказать: ты понятия не имеешь, насколько я слабая. Ты, блядь, даже близко не можешь себе представить, насколько мне тяжело. Вместо этого Изабель затыкает собственный внутренний голос, закупоривает эмоции и коротко говорит: — Спасибо. — Мы будем держаться, — ободряюще отзывается Саймон. Хочется ему поверить. На самом деле, хочется уже хоть во что-нибудь поверить, но Изабель молчит. Не знает, что сказать и как, чтобы банально не обидеть его, не сделать больно еще одному человеку в своем окружении. Начинает казаться, что она похожа на бомбу замедленного действия, которая рано или поздно рванет, зацепив тех немногих, кому она еще не причинила боли. Только в этом ощущении нет ничего поэтичного. Есть только желание спрятаться от мира, желание забиться куда-нибудь под стол, сесть в самый угол и перестать что-либо чувствовать. Стать неживой. Ненастоящей. Стать почти как Саймон, но еще мертвее и более пустой. Если бы только это было возможно. Если бы все это можно было претворить в реальность, она бы уже давно это сделала. — Спасибо тебе, — она снова благодарит его, и на этот раз голос уже звучит более стойким, более уверенным. Даже получается улыбнуться. — А вот это, — отзывается он, показывая на ее губы, — уже не обязательно. Ты же знаешь, я не стану тебя осуждать за плохое настроение. — Пожалуй, ты прав. Но я ничего не могу с этим поделать. Она все так же улыбается, осматривает фойе еще раз, а потом добавляет: — Хотела бы я здесь остаться. — Ты можешь, — поспешно произносит Саймон. — Наверное… Я думаю, что если договориться с Рафаэлем… — Не стоит, — она обрывает его не столько словами, сколько тем, как осторожно вытаскивает ладонь из его руки. — У меня много работы, надо приглядывать за Максом. Сумеречным охотникам особо некогда скорбеть, знаешь ли. Она поднимается с дивана, он поднимается со своего будто бы за ней. Ни объятий, ни неловких официальных рукопожатий. — Спасибо, Саймон, — говорит она уже в третий раз, совершенно не понимая, как часто его благодарит. — Сомневаюсь, что я чем-то очень сильно помог, — он пожимает плечами. — Просто подумал, что нужно поделиться с тобой. Ты точно знаешь, что делать дальше. — Мне бы твою уверенность, — отзывается Изабель глухо, а потом продолжает уже чуть громче: — Передавай привет Рафаэлю, скажи, что я бы осталась, но долг зовет. — Принято, — произносит Саймон с широкой улыбкой. — Пойдем, я провожу тебя. — Это… будет лишним, я думаю. Он ничего не говорит, только снова поджимает губы, от чего выглядит каким-то нелепым. Но Изабель только снова улыбается и направляется в сторону коридора, из которого пришла. Так будет лучше. Уж если не ему, то ей точно. И если не лучше, то хотя бы проще. Последнее время с этим «проще» все как раз очень сложно почему-то. В тот день Изабель пропускает обед (врать себе, что она не избегает Алека, становится все труднее, особенно, когда это так очевидно), в ближайшей закусочной берет пару сэндвичей и самый большой кофе и возвращается в морг. В раздевалке снова пусто, когда она сидит на скамье, медленно пережевывая один из сэндвичей. Только по грязным халатам в корзине можно определить, что в ее отсутствие здесь кто-то был. Вряд ли привезли новый труп. Хотя бы потому, что тогда сейчас здесь был бы кто-то. Наверное, кто-то из коллег тоже не мог усидеть на месте и зашел переложить документацию или протереть рабочий стол. От ощущения того, что кто-то сюда приходил в ее отсутствие, становится как-то тоскливо. Ужасное чувство, но оно присасывается будто бы липкой лентой или вакуумом и не отпускает. Кофе едва теплый, когда она подносит стаканчик ко рту и делает несколько глотков. В самом деле. Могла бы и поесть вместе со всеми, могла бы даже пересесть за другой стол, но нет, прячется, как девчонка, разбившая мамину любимую вазу. Дожевывая второй сэндвич, Изабель несколько раз снимает телефон с блокировки, надеясь пересилить саму себя и все-таки хотя бы написать Алеку. И все же блокирует экран обратно. Все бестолку. В любом случае, пока она вполне справляется и без него. Только все было бы в разы проще, не будь он ее братом, на которого она привыкла полагаться, с которым всегда могла (все еще может, правда?) поделиться своими сомнениями и ходом работы. Раньше они всегда работали втроем, но пора смириться с реальностью — Джейс мертв, а их непростые взаимоотношения с Алеком дошли до той точки, когда она уже не уверена, что сможет вообще с ним вместе работать. Начинает казаться, что мир из серого превращается в бесцветный и мрачный. Она доедает свой обед, так и не написав ему ни слова. Может, позже. Может, когда она придумает, как именно вести себя рядом с ним. Может, когда пройдет достаточно времени и они оба забудут, как целовались и не особо-то и собирались останавливаться. Глупость какая. Изабель пытается выкинуть мысли точно так же, как оберточную бумагу и пакет от сэндвичей в мусорку. Жаль только, что мысли такому контролю не поддаются. Телефон несколько раз мигает, но она отключает звук, оправляет его в шкафчик и решает даже не проверять, кто именно и чего от нее хочет. Кажется, энергия просто на нуле, а без энергии нет смысла с кем-либо общаться. Да и потом, если это и правда так срочно, то за ней придут. В Институте, кажется, вообще невозможно спрятаться. Мысли все еще несутся куда-то, путаясь друг с другом. Правда, голова болит уже значительно меньше, когда она переодевается, завязывает волосы в тугой высокий хвост и закрывает шкафчик на ключ. Перебрать документы по второму кругу не кажется такой ужасной идеей, но едва Изабель доходит до своего письменного стола, как замечает приклеенный к поверхности стола стикер. Записка короткая и знакомым подчерком: «Лайтвуд, твоя игрушка в холодильнике стухла. Выкини или это придется сделать мне.» Дурацкий смайлик в конце. Шейн, кто же еще. Изабель тяжело выдыхает, комкает записку в пальцах и отправляет в мусорную корзину. Хорошо еще, что ему хватило мозгов и такта не трогать ее вещи, а предупредить. Уже почти рядом с холодильником она останавливается и возвращается обратно к столу. Лучше все же будет надеть перчатки, особенно учитывая то, что образец не до конца изучен. Перед глазами почему-то всплывают трупные пятна. Не те, обычные и естественные, к которым она привыкла, а другие — как раз те самые, благодаря которым она и получила свой образец. Ну или игрушку, как его называет Шейн. Она возвращается к холодильнику и без особого труда находит необходимый ей образец. Только стухло — это еще мягко сказано. Изабель рассматривает содержимое из-за стенок, прищуривается и решает, что лучше будет все же изучить это под микроскопом. Образец тканей будто бы заплесневел и стал похож на что-то черное и комкообразное. Странно. И все же она сначала доходит до стола с микроскопом, потом надевает пластиковые прозрачные очки, чтобы хоть как-то защитить глаза, и только потом решается открутить крышку. Запах моментально разлетается по помещению. Изабель закашливается, едва сдерживая рвотные позывы. Ставит образец на стол рядом с микроскопом и отходит на пару шагов, пытаясь расчистить воздух перед собой. Интересно, а Шейн просто предположил, что это тухлятина, или все же открывал крышку? Хотя, если он приходил в морг несколькими часами ранее, то запах вряд ли бы так быстро испарился. Значит, он все же додумался и правда не трогать ее игрушки, как он это называет. Запах раздражает слизистую, кажется, въедается и в одежду, и в волосы. (Интересно, сколько времени понадобится, чтобы от него избавиться.) Но спустя какое-то время Изабель более-менее начинает к нему привыкать. Или же дышит через раз, но тут сказать наверняка трудно. Только образец тканей будто бы увеличивается в полтора, а то и в два раза в размерах, когда она возвращается к столу. Берет чистое стекло, берет пинцет, как будто даже через перчатки это нечто может ей как-то навредить, и отщипывает кусок черного комкующегося волокна. И чем ближе смотрит, тем больше это похоже на слизь. Странно, очень и очень странно. Изабель помещает кусок образца на прозрачное стекло и фиксирует его под линзой. Если это и правда слизь, то самый очевидный ответ — это ихор. Ожоги ихора похожи на нечто подобное, возможно, это какая-то особая форма. Все ее предположения летят к херам, как только она наклоняется и смотрит в микроскоп. — Какого?.. — единственное, что срывается с языка. Чем бы оно ни было, но оно живое. И лучше бы его вернуть обратно и плотно закрыть крышкой, пока оно не стало опасным.