Фарш над Лас-Вегасом

— Передай чертям в Аду привет, сучонок, — сказал Занзас, положив на педаль газа кирпич и захлопнул дверь машины. Тачка покатилась к обрыву. Офицер, связанный и брошенный на водительское сиденье, скулил. Его рот был заклеен скотчем, на котором маркером была изображена улыбочка. Занзас помахал офицеру рукой. Машина улетела, даже не пообещав вернуться. Мелькнула ярко-оранжевым — ПУФ! — вспышка, казавшаяся сверху такой маленькой. — Жалко Мерседес. Мне начало нравится то, что он такой... ретро, — заметил Цуна, садясь в полицейскую машину, в которую они уже перетащили и мешки с Тимотео и ящик с фейерверками (он лежал на заднем сидении, занимая его почти полностью). — А мне-то как жаль! Но наша малышка примелькалась, так что надо было от неё избавиться, — Занзас установил на крыше мигалку и сел за руль. — Да и в заблеванной машине ездить как-то не комильфо. Цуна покраснел. — Куда мы теперь? — Слышал о «Стратосфере»? — Это слой атмосферы Земли? — напряг Цуна память. — Нет, блядь, это отель-казино. Смотровая площадка «Стратосферы» — самая высокая точка Лас-Вегаса. Оттуда мы и запустим старого мудака в небо. — Прости, запустим? Не развеем? — Я посмотрю как ты будешь развеивать по ветру мясо, умник, — мрачновато ответил Занзас. Пока Цуна осмыслял сказанное Занзасом и до него доходило, зачем он закупил столько фейерверков, они домчались обратно в Вегас. Другие водители на дороге пропускали полицейскую машину и они могли гнать на красный свет, насрав на все правила. Занзас что-то пошутил про то, что с этой мигалкой они могут ворваться с банк и потребовать отдать им все деньги, сказав, что это конфискация. Какая-то вымученная была эта радость, из её щелей сквозил холод. Цуна мельком посмотрел на твёрдый профиль Занзаса и сжатые на руле руки. Похмелье из него уже выветрилось, причина его мрачности крылась в другом. Может, потому что им предстояло уже точно отправить Тимотео в последний путь? Цуна не заметил, как на глазах навернулись слёзы. Может, Занзас и делал вид, что он терпеть не мог приёмного отца и считал его предателем, наверняка ему всё-таки было больно, а он глушил эту боль тем что напивался, бил Цуну и... и... — Савада, у тебя отходняк после кислоты? — А? — Я говорю, мы приехали. Уже три раза сказал. А ты ревёшь. — Извини, в глаз что-то попало. — Слезливость — это нормально. Это тебя окончательно марочки отпускают. Как ощущения в целом? — Будто бы стал первым человеком, которого NASA высадило на Марсе, но на Землю пришлось возвращаться своим ходом. — Бедняжка, — притворно пожалел его Занзас, затем снова твёрдо сказал, как отрубил. — Вылезай, нам пора. Они вошли в «Стратосферу». Внутри здания Занзас отгонял от Цуны официанток в эротичных костюмах заек, оттаскивал его от игровых автоматов и загораживал от поддатых типов, которые пытались его снять, рявкая, что ебать босса Вонголы им не по карману. Да и вообще эта привилегия принадлежит только ему. Цуну это напрягло, и он опять заскрипел мозгами, пытаясь вспомнить, что он вытворял ночью. Память предательски молчала. — Слушай, а ты договорился с администрацией по поводу использования смотровой площадки для таких... экзотичных целей? — деликатно поинтересовался Цуна, пока они поднимались в лифте. — Пока ты дрых, сделал пару звонков. На смотровой площадке их встретил владелец «Статосферы» и два его телохранителя. Владелец был в пиджаке попугайской расцветки, но сам он не выглядел весёлым малым. Что уж говорить о телохранителях. Их лица были приветливы как кирпичные стены. Занзас кинул одному из телохранителей ключи от машины. — Ящик и все мешки в багажнике. Будьте добры, принесите. Владелец отпустил телохранителей едва заметным движением головы и подошёл к Занзасу, попросил зажигалку, чтобы прикурить свою кубинскую сигару (выёбывался?). Затем, выпуская дым в сторону Цуны, сказал: — Надеюсь, вы тут не надолго. Вы хоть знаете, какие я убытки несу, закрывая хоть на час аттракционы, а? — Понесёшь ещё большие, если журналисты узнают, что ты у коней отсасывать любишь, — холодно ответил Занзас. — Ты, кстати, сейчас без затычки в заду? А то у меня такие интересные фотки были... — Всё, хватит, я понял ещё первый намёк. Два часа и не больше. — А миленькие прищепки на соски? Они с тобой? — продолжал Занзас, который вертел на хую намёки, ему просто нравилось играть на нервах. — Или они у тебя только по средам, а в четверг тебя пердолит страпоном купленная девочка? — Можно на три часа. Но это максимум! — ворча и размахивая сигарой, владелец ушёл. — Блядь, связался же с мафией... Занзас прогуливался по смотровой площадке. Сумеречное небо и простирающиеся под ними огни, молчащие аттракционы на площадке. Создавалось впечатление, что они на пару часов сняли не вершину «Стратосферы», а всё небо над Лас-Вегасом. Сильный ветер трепал полы пиджака и перья в волосах Занзаса. Цуна мёрз в своей гавайской рубашке и дышал на ладони. Потом додумался зажечь пламя Неба и стало теплей. — Что, дохляк, холодно? — заметил Занзас. — Н-н-нет, — щёлкнул Цуна зубами в ответ. Занзас спокойно стянул с себя пиджак и накинул на Цуну, с таким видом, будто бы давал нищенке милостыню. Цуна действительно ощутил себя нищенкой. Нищенкой во главе самой сильной мафиозной семьи Альянса. Такие уж у Занзаса были царственные жесты, что рядом с ним кто угодно ощущал себя тварью дрожащей. Телохранители припёрли их багаж. — Вашу мать, поаккуратней с ними! — прикрикнул Занзас на телохранителей, раздувая ноздри, когда увидел, как они небрежно свалили мешки. — Что-нибудь ещё? — Нахуй съебите, вот что ещё. Они остались на смотровой площадке вдвоём. То есть втроём, если считать Тимотео. Цуна скривился. Занзас пошёл открывать ящик с фейерверками, затем достал один. Внутри он был наполовину полый. Занзас вскрыл один пакет и начал набивать полость фаршем, быстро и почти без эмоций. — Босс Вонголы не желает помочь? — ехидно поинтересовался он у Цуны. Цуна икнул. Запах не свежего мяса дразнил ноздри и перетекал в пустой желудок, но отказать Занзасу было слишком дерзко, у него ещё были не настолько стальные яйца и не настолько отмер инстинкт самосохранения. Так что он присоединился, издав обречённый вздох. — Подумать только, я помогаю человеку, который два года назад меня чуть не замочил. И я помогаю ему взорвать останки его отца, которого он предварительно пропустил через мясорубку. Хорошо что уже после его смерти... Я думал, что после того, как в мой дом пришёл карлик, сказал, что я должен стать мафиозным боссом, и выстрелил мне в голову, ничего более бредового в моей жизни уже произойти не может. Я ошибался! — Работай, а не пизди, — огрызнулся Занзас. — Слушай, мне всё-таки кажется, что ты хоть совсем чуть-чуть, но любил своего отца. — Слушай, я сейчас тебе в задницу фейерверк вставлю, там как раз просторно после шара. Вот что кажется мне. — Можешь злиться, мне насрать. Меня ещё долго будет отпускать кислота. Но я просто уверен, что у тебя в теле помимо внутренних органов, отвечающих за перегон алкоголя и еды, есть ещё и сердце. Пока ещё живое. Глаза Занзаса посветлели от бешенства, а Цуна всё так же набивал фейерверки фаршем, почти спокойно, но мелко и неглубоко дыша, чтобы его не вывернуло из-за запаха. И продолжал: — Мой папа, ну ты же знаешь... Он возглавляет ЦЕДЕФ, всегда в разъездах. Он меня не воспитывал, только деньги маме присылал, а сам приезжал раз в год или и того меньше. Я его во всём винил лет до пятнадцати, почти ненавидел. — Очень трогательно, продолжай. А я пока подумаю что мне делать: плакать или дрочить на тебя бедного? — Но! Теперь я подумал и решил: мне было бы грустно, если бы мой папа умер. И я думаю, что тебе сейчас тоже грустно. Занзас молча залепил в Цуну фаршем. Тот стёр с лица шматок, почти не обидевшись. — Можешь беситься и кидаться своим отцом, но я знаю, что ты на самом деле хороший сын. Потому что ты тащился почти через пол земного шара, чтобы выполнить его последнюю просьбу. И это здорово. Значит, что-то ты чувствовал к дедушке Тимотео. — Какой он тебе нахуй дедушка?! — глухо ответил Занзас, не поднимая головы. Значит, что-то он в нём всё-таки задел. — Я закончил. Цуна отряхнул руки. Занзас размотал фитили, они отошли на двадцать метров. — В последний путь, папа... — прикурил Занзас и поджёг фитиль. Цуна внимательно следил за тем, как тлеет верёвочка, а когда до взрыва оставалось совсем чуть-чуть, он удивлённо распахнул глаза. — Занзас, ты же только что сказал «папа»! И даже не выругался после этого! Занзас обернулся, удивлённо приподняв брови. Он что-то хотел сказать («Тебе это показалось, пиздюк, ты понял?!»), как грянул взрыв и в небо полетели один за другим снаряды... Снопы искр распускались как цветы и фарш разлетался в стороны. Запахло порохом и жареным мясом. Цуне показалось, что этот грохот и свет его оглушили, но ему чудился тихий смех Тимотео над городом, в котором он просадил за покерным столом изрядную часть империи под названием Вонгола и щедро раздавал свои перстни несовершеннолетним проституткам. Цуна даже подумал, что это почти романтично. Хотя с фаршем было очень по-еблански. Это да. Фарш над Лас-Вегасом... Над их головой взрывались фейерверки. Это был лучший момент в жизни Занзаса. И в жизни Цуны. На смотровую площадку мелко сыпало как праздничное конфетти хорошо прожаренное мясцо. Цуна вложил свою ладонь в руку Занзаса, чтобы приободрить. Занзас переплёл его пальцы со своими. А потом сжал. Крепко. Лучший момент в их жизни... Цуна хихикнул. Затем ещё громче. А потом уже заржал. — Тебя всё ещё штырит? — поинтересовался Занзас. — Только сама ситуация. Я держусь с тобой за руки под мясным дождём! Мы взорвали твоего папашу. А я думаю, что теперь здесь пахнет маминой едой! — Видимо охуенно твоя мать готовит... Лети, папуля, — Занзас улыбнулся небу. Телефон в брюках Занзаса зазвонил. Он опомнился и выпустил руку Цуны. — Алло! — ответил Занзас, перекрикивая грохот в небе, и поглядывая искоса, как Цуна прячет мёрзнущие руки в карманы его пиджака, который ему отчаянно велик в плечах и в... везде. — Занзас?! Можно один вопрос? — Нет, сначала я задам свой. Ты кто? — Сквало. Я, мать твою, Сквало Супербиа. Твоя правая рука. — Моя правая рука у меня из плеча растёт, я ей сейчас телефон держу, самозванец. Хуй соси. — Скажи мне, какого чёрта в морозилке лежит твой мёртвый папаша? Бельфегор ночью встал молочка попить, весь пол засрал. Сидит, блядь, в буфете, хохочет. — Молоко у нас в дверце холодильника стоит, а не в морозилке. Так ему мудаку тупому и надо. Может хоть теперь запомнит, где у нас в холодильнике молоко. — Ладно, я ему передам, что жмур в морозилке лежал специально для этого. Кстати, ты восемьдесят килограмм говяжьего фарша не брал? — Нахера мне говяжий фарш? Ты меня за кого держишь? — ответил Занзас абсолютно серьёзно. — Да, это уже как-то слишком. Ну извини. Наверное, сожрали и не заметили... Ладно, хорошо тебе отдохнуть, босс. Пока. — Ага. Занзас убрал телефон в карман. — Кто это тебе звонил? — спросил Цуна. Занзас посмотрел в эти большие глаза, такие яркие и выразительные. Он только что заметил, что у Цуны красивый цвет глаз, цвет карамели... И как отблески фейерверков играют на его бледной коже в ссадинах и фингалах. Он вспомнил, как Цуна тянул своим мерзким голосом песню из «Титаника». «Ты здесь, и я ничего не боюсь. Я знаю, что буду любить тебя ве-е-ечно-а-а». Тогда он подумал, что от этой песни больно было не только барабанным перепонкам, но ещё и сердцу. Особенно сердцу. Щемяще больно, потому что никто ему не пел о любви. Тем более так проникновенно-фальшиво, под кислотой и по-японски. Никогда, кроме одного-единственного раза. Занзас решил кое-что для себя. И для Цуны тоже. Он приобнял Цуну, уводя со смотровой площадки. Тот прижался к его боку, обнимая за пояс. Трогательный чмошник в розовых лосинах. Безголосый ебанько. Такой убогий, такой единственный и такой только его... Последний залп и ореол ослепительных искр затухал в сумеречном небе над их головами. И тогда в наступившей тишине Занзас сказал: — Мне звонила Судьба. — Что сказала? — улыбнулся Цуна. Занзас ласково улыбнулся в ответ и потрепал его по вихрам. (Рукой, спрятанной в кармане, он уже вслепую набрал для Сквало SMS: «Пришли мне труп почтой».) — Сказала, что сегодня мы с тобой напьёмся до поросячьего визга, въебём твоих любимых марок и я тебя хорошенько отжарю в сракотан. — ...

Не всё, что происходит в Лас-Вегасе, остаётся в нём. Что-то останется навсегда с тобой. Например, анальные трещины. fin.