Protege Moi

Placebo–Protege Moi

      Когда у Воншика появился новый сосед, он повёл себя самым правильным образом, то есть никак. Ему было глубоко плевать, что сердобольную и словоохотливую старушку, переехавшую теперь к одному из своих сыновей, заменит кто-то другой. Но этот кто-то оказался высоким брюнетом с глазами полными ледяной стали и голосом котёнка. Он поздоровался первым, а Воншик всё никак не мог оторвать взгляда от молочных ключиц, которые манили к себе, дразня из-под чуть расстёгнутой рубашки.       — Чон Тэгун. Ваш новый сосед. Надеюсь, мы поладим, — он охотно пожал протянутую ему руку, чуть склонившись в поклоне, и тут же отскочил в сторону — грузчики, вносившие его вещи, были сейчас так не к месту!       Воншик успел лишь представиться в ответ и вынужденно поспешил прочь, потому что уже и без того дико опаздывал, да и просящие помощи касательно расстановки затащенной внутрь мебели мужчины окончательно вырывали Тэгуна из случившегося знакомства. И всё-таки, первый шаг был сделан. И, если по-честному, то на этих формальных вежливостях Тэгуну бы и хотелось остановиться, ничего не требуя и не ожидая взамен. Его сосед не напрашивался в гости, не звал к себе, и от этого становилось немного легче, даже если на новом месте, как и всегда, у Тэгуна возрастал уровень нервозности. Раздражали чужие запахи, иные шорохи и люди — люди раздражали больше всего! Но этот дом, населённый по большей части особями преклонного возраста, обещал покой.       Воншику от нового соседа также хотелось только спокойствия. Чтобы без громких и долгих вечеринок с друзьями, чтобы без шума музыки по утрам и внезапных незапланированных ремонтов в три часа ночи. Это казалось действительно невероятно малым и обычным требованием, и когда, спустя неделю, на нового заселившегося жильца не поступило ни единой жалобы, Воншик выдохнул с облегчением. Как оказалось, зря.       Первый раз это случилось вечером выходного дня. Порядком измотанный рабочей чередой дней Воншик приготовился лечь спать пораньше и даже успел устроиться на своей удобной кровати, а за стенкой вдруг раздался приглушенный стук. Падение или же шум от придвинутой вплотную к стене массивной вещи — было не разобрать. Но повторись он, Ким бы обязательно понял, что это — не зря его слух претендовал на звание абсолютного и позволял уже не первый год успешно работать в сфере звукозаписи. Вот только тишина вновь прокралась в спальню излюбленной гостьей. Ничего не случалось ровно до того момента, пока засыпающий Ким не услышал первый стон. Он мог бы поклясться, что ему это приснилось, но стон повторился. Снова и снова, приглушенный какой-никакой, а всё-таки стеной, он становился неслышим во всём своём многообразии тональностей, но Воншик уже был уверен — это голос Тэгуна, его соседа.       И невольно прислушиваясь к нему, Воншик понимал, что возбуждается. Это было чертовски непривычно, неправильно, но когда голос мужчины звучал уже даже напрямую в голове, спрятанной под тяжелой подушкой, становилось невыносимо горячо от собственных фантазий. В итоге Воншик дофантазировался до того, что вынужденно отправился в душ, устранять некоторые возникшие в полной силе проблемы, а когда вернулся обратно в комнату, его уже приветственно встречала тишина — полная и не разбавляемая более пошлыми звуками из-за стены.       И если один день такого вот… новшества Воншик вполне мог пережить, то когда подобные концерты стали повторяться едва ли не каждую ночь, то жизнь начала медленно, но верно превращаться в ад. И всё потому, что Ким имел самую что ни на есть отменную фантазию. Он представлял, как трахают его соседа всё новые и новые ночные гости, как вбивают его во всевозможные плоские поверхности, вырывая такую идеальную череду прерывистых звуков, и всё чаще отмахивался от мыслей, что Тэгун натурал. Хотя бы потому, что ни одна девушка не могла заставить парня стонать так: надломлено, чуть болезненно и… часто. И это было совсем неплохо, разве что Воншик откровенно терялся, думая, как бы намекнуть Тэгуну на то, что он тоже не прочь затесаться в список его гостей. А в том, что мужчин у Тэгуна много, Ким первое время не сомневался. Хотя бы потому, что никогда не заставал Чона с кем-либо у подъезда или же в магазине неподалёку, и даже в горячо любимом Воншиком парке, где тот всегда гулял один. А это прямо говорило о том, что гости его были лишь на одну ночь.       Клиенты… Воншику не нравилась эта мысль, но её он отметать не стал из-за одной лишь собственной неприязни к такого рода заработку. В конце концов, он ничего не имел против шлюх. Ему не нравилась лишь мысль о том, что его соседа — и вот тут желалось всё больше сказать "его Тэгуна" — будет трахать кто-то, не способный понять все прелести бесценной красоты этого парня. Кто-то, кого бы тот выбрал не сам. Воншику не нравилась эта мысль, а потому он очень быстро приходил к другой, понимая, что, вполне возможно, у Тэгуна никого и нет — об этом говорило его вечное одиночество на людях и отсутствие звонков в дверь как таковых. Воншику почти не стыдно было признавать, что пару вечеров он тупо подглядывал в глазок собственной входной двери, надеясь застать появление страстных любовников хотя бы раз. Никого не было. И от этого Воншику становилось по-особенному хорошо и невыносимо жарко.       Теперь он думал о том, как одинокий и истосковавшийся по крепкому мужскому члену Тэгун вгоняет в себя немалых размеров дилдо, чуточку щурится, переживая первые ощущения, и уже в скором времени бёдрами поддаётся навстречу игрушке. Он представлял своего соседа в таких позах и ракурсах, что нормально здороваться, сталкиваясь в лифте или где-то неподалёку от дома, стало попросту невозможно. Воншик автоматически возбуждался, глазел на длинные тонкие пальцы, которыми Тэгуну наверняка было удобно и приятно растягивать себя, а после расспрашивал мужчину о каких-то незначительных мелочах, лишь бы только послушать его бархатный, чуть охрипший голос.       И, надо сказать, сам Тэгун выглядел абсолютно невозмутимым. То ли действительно надеялся на звуконепроницаемость стен в новой приобретённой квартире, то ли не видел ничего особенного в том, что его стоны могли кому-то очень близкому мешать спать, если не своей громкостью, то уж мокрыми снами так точно, которые, надо сказать, зарождал он с таким успехом.       На исходе второй недели, Воншик окончательно убедил себя в двух вещах. Во-первых, то, что делал с собой Тэгун определённо не включало в себя помощь посторонних людей. Во-вторых, Воншику хотелось этого тоже. Помочь, посмотреть, поучаствовать — да что угодно уже, лишь бы только развеять плотную пелену собственных фантазий, которая чуть что обрушивалась на него. Например, как сегодняшним утром.       — Привет, — тихо поздоровался Тэгун, и ещё раз лизнул белёсую подтаявшую сладость, готовую вот-вот потечь по нежно-бежевой кромке вафельного стаканчика. Он уже собирался скользнуть в свою квартиру, не обращая внимания на Кима, обронившего ключи от такой невыносимой картины с утра пораньше, но вынуждено остановился, когда тот заговорил.       — Знаешь, Тэгунни-хён, я не хочу тебя напугать или показаться тебе каким-то маньяком помешанным, поэтому ты сейчас, если что, сразу посылай меня куда подальше и… — Воншик шумно выдохнул, когда юркий язычок его соседа вновь погрузился в мороженное и слизнул ещё немного ванильно-сливочного лакомства. — Я знаю о твоей проблеме и хотел бы тебе помочь.       — Знаешь о проблеме? — Тэгун посмотрел недоверчиво и мороженое облизывать перестал, отчего то не заставило себя долго ждать и начало медленно пачкать пальцы, вытекая с кромки надкусанной вафли на них.       — Знаю, — уверенно кивнул Воншик, хотя толком ещё не был уверен: была ли одержимость Тэгуна проблемой чисто психологического характера или чем-то ещё — он собирался выяснить это позже, когда бы кровь отлила обратно к голове от вечно возбуждённого напряженного члена. Тот, кстати, от вида облизываемых Тэгуном испачканных пальцев вновь дал о себе знать, болезненно упираясь в жесткую ткань джинс.       — Ты что же… тоже из этих? — недоверие Тэгуна только укреплялось, а Воншик под его пытливым взглядом чувствовал себя всё меньше и меньше. Ему хотелось испариться прочь, вернуть время вспять и не задавать этого вопроса, но теперь отступать становилось попросту глупо.       — Ну… да, — в принципе, Воншик готов был на тот момент называть собственный и чужой гомосексуализм как угодно, лишь бы только видеть интерес Тэгуна и далее. — Я ни на чём не настаиваю, но всё-таки… мне думается, что подобное переживать проще, если ты не одинок.       — Я никогда не просил о помощи кого-то, но… я немного устал, а ты выглядишь так, что тебе хочется довериться, — скулы Тэгуна слегка заалели, и он чуть замялся, прежде чем продолжить. — У тебя большой… опыт?       — Должен без лишней скромности признать, что — да, я хорош. Но если для тебя это так важно, то я сегодня же найду тех, кто сможет поручиться за меня в этом деле, — быстро принялся уверять его Воншик, хотя в голове все мысли грозились сплавиться под напором ликующих звоночков — им интересовались! Им интересовались очень откровенно.       — Хочешь сказать, что есть кто-то ещё, ну… такой же? — Тэгун не мог ровно стоять на месте, он заметно нервничал и выдавал своё любопытство в горящем взгляде.       — Тэгунни, милый, это современное большое общество и чёртов огромный город, здесь есть гораздо больше всего и всех, чем ты думаешь, — Воншику до безумия хотелось сейчас сбросить эту маску вальяжного и самоуверенного пикапера, и просто стоять и умиляться тому уровню чужой наивности, который теперь представал перед ним. Он чувствовал себя так, как должно быть ощущают счастливчики, выигравшие нечто несусветно дорогое, ценное, редкое и… внутри всё сводило тягучим жаром, от мыслей о человеке столь непорочном и столь жаждущем чужой помощи в самом откровенном её подтексте.       — Буду ждать тебя сегодня после одиннадцати, — заметно взбодрившийся Тэгун первым прервал тишину и скользнул к себе в квартиру, напоминая тем самым Воншику, что ему в общем-то уже давно пора бы спешить на работу.       Если бы Ким сказал, что рабочий процесс захватил его с головой и позволил не думать о планирующемся на вечер весьма глубоком знакомстве, то он бы соврал. Время тянулось издевательски медленно, рутинные задания от босса раздражали, и даже привычно открытое окно поисковика со смазливыми мальчиками не радовало совершенно. Все они, состоящие исключительно из пикселей, казались сейчас донельзя нелепыми, потому что где-то практически рядом, в каких-то сорока минутах езды, его ждал такой настоящий и безумно желанный Тэгун со своими блядскими стонами, со своей не менее блядской наивностью и любопытством. Ким не мог перестать представлять того распластанными на смятых простынях, с немалых размеров фаллосом в хорошенько подготовленной заднице и с этим убийственно-пошлым взглядом, который ему ещё даже не удалось увидеть на самом деле. Но даже от такой порядком выдуманной картинки у Воншика всё внутри готово было сгореть в праведном огне страсти. И да, он бы обязательно прикинулся больным и отпросился с работы, если бы Тэгун не указал точное время для встречи. Это бесило и успокаивало одновременно. До одиннадцати было слишком долго, да, но… его ждали в это время, и это перекрывало любые недовольства.       Кое-как отсидев рабочее время, Воншик под удивлёнными взглядами коллег поспешил покинуть рабочее помещение, офис и вынужденное томление в сковывающих его рамках приличия. На улице, в толпе спешащих по своим делам людей было гораздо проще. Например, можно было ругаться вполголоса, заглядывая на часы и проклиная медленно ползущее время. А можно было срываться в сторону ближайшего магазина с алкогольными напитками, чтобы скоротать часть вынужденного ожидания там, выбирая подходящий к грядущему визиту напиток. А уже дома Ким убивал время, прихорашивая себя на несколько раз подряд. Он долго не мог определиться со стилем одежды, перемерил едва ли не половину гардероба и в итоге, измученный, решил, что лучше повседневных рваных джинс и одной из толстовок для него всё равно ничего не найдётся.       Воншик позвонил в нужную дверь минут на десять раньше назначенного срока. Просто потому, что ждать дома было невыносимо, а стоять под дверью соседа и вовсе нелепо. Впрочем, Тэгун никак не прокомментировал такую спешку. Он открыл дверь пошире, являя всего себя — немного помятого и такого уютного в этих домашних потёртых штанах и растянутой футболке, и с готовностью пропускал Кима к себе.       — Прости, у меня немного неубрано, но… сам понимаешь, — неловко оправдался Чон, получая в ответ бездумные кивания от своего гостя. Того, если уж говорить откровенно, мало чем интересовала простенькая обстановка квартиры, в принципе напоминающая его собственное жильё. Ему куда больше нравилось разглядывать чужую широкую спину и то, как движутся под измятым трикотажем одежды выступающие лопатки мужчины.       — Ничего страшного, мне всё нравится, — услышал собственный голос Воншик и буквально почувствовал, как часть напряжения меж ними развеялась. Тэгун провёл его вглубь дома, замирая только в гостиной, и позволил себе обернуться, будто бы впервые более внимательно оглядывая Воншика.       — Вино? — как-то недоверчиво поинтересовался он, глядя на зажатую в руках мужчины бутылку, и тот запоздало протянул её хозяину квартиры.       — Я решил, что приходить к тебе в первый раз без маленького подарка будет немного неуважительно по отношению к тебе, да и с алкоголем всегда проще расслабиться, так что…       — Думаешь? — уже меньшая доза недоверия и пытливый взгляд заставили Воншика согласно кивнуть в подтверждение своих слов. Этого оказалось достаточно, чтобы озадаченный Тэгун двинулся в сторону одного из шкафчиков под широкой настенной плазмой. Доставая штопор и бокалы, он вновь выглядел смущённым. — Мне немного неловко говорить о таком, но раньше мне не доводилось переживать подобное как-то иначе, нежели в одиночестве.       — Всё хорошо, я научу тебя принимать чужую заботу в полной мере, — Воншик честно старался не скалиться со всей клокотавшей внутри плотоядностью, но получалось так себе. Но ему нравилось, что Тэгун не молчит, говорит о своей проблеме и признаёт собственную неопытность с таким девственным шармом. Это заводило безумно, но Ким старался не спешить, чтобы не спугнуть будущего и, как он надеялся, достаточно постоянного любовника.       — Тогда скажи мне, что следует делать уже сейчас? Я немного волнуюсь, так что…       — Иди сюда, — Ким решительно усадил мужчину на кожаный диван возле себя и отобрал бутылку, открывая её с завидным профессионализмом. Он разливал тёмно-алый напиток по бокалам, наполняя их до середины, и не говорил абсолютно ничего, пока, наконец, не передавал одну порцию вина в руку Тэгуна. — Не думай ни о чём лишнем или не думай вообще. Представь, что это просто дружеская встреча, которая не планирует перерастать во что-то ещё. Как прошел твой день, Тэгун?       — Ну… я много работал. Ничего интересного. Я рисую картины, знаешь, а новый заказчик торопит меня со сроками, вот и приходиться зарываться в работу по самое не хочу. Нет времени выбираться куда-то из дома и… подозреваю, что я тебя замучил своим шумом в последнее время.       — О нет, что ты? Всё хорошо, я ведь всё понимаю прекрасно, — да, теперь Воншик понимал определённо чуточку больше. Например, он понимал, что сосед подозревал о хорошей слышимости меж его и соседствующей с ним квартирой. А ещё, вдруг внезапно понимал, что не прочь бы посмотреть на творения своего соседа, но… чуть позже.       — А как прошло твоё время на работе? — нервно говорливый Тэгун то и дело пригублял вино. По нему не было заметно, чтобы то расслабляло его хоть как-то и уж тем более пьянило — напряженный, точно перетянутая струна, он сидел перед Кимом ровно и совсем тревожно пытался улыбаться.       — Я много думал о тебе, — честно признался Воншик, и едва не захлопал в ладоши, слыша чужой удивлённый выдох, слишком шумный, чтобы не заметить его. И всё-таки, по лицу Тэгуна становилось понятно, что к слишком откровенным речам переходить ещё рано. — Я думал о том, как бы показать всю возможную заботу о тебе. А ещё, думал о том, как ты справляешься с этим сам.       — О, это просто ужасно на самом деле, — отмахнулся Тэгун, чуть более небрежно, чем прежде — должно быть, вино в его крови всё же имело определённый успех. — Это до такой степени невыносимо, что хочется кожу до самых костей расцарапывать, лишь бы только быстрее обрести избавление.       — Оу… даже так, — незаметно, но Воншик всё же подсаживался ближе. Он уже с трудом понимал смысл чужих слов и не без труда смотрел куда-то, кроме как на губы сидевшего перед ним мужчины. — Знаешь, — он громко сглотнул, но взял себя в руки в последний момент, — я думаю, уже стоит понемногу начинать, верно?       — Ещё полчаса, но… это довольно нестабильно и если ты настаиваешь, — из-за того, что Тэгун отвернулся к часам в самый неподходящий момент, поцелуем его мазнули по щеке, так, что даже непонятно становилось — желал его поцеловать Воншик, или же просто шатнулся, будучи немного нетрезвым. — Что ты творишь?       — Помогаю расслабиться, разве не очевидно? — вынимая из чужой руки практически опустошенный бокал и отставляя его вместе со своим, Воншик обнимал мужчину перед собой. Прикусывал губу, наслаждаясь чужой дрожью, и едва не кончал, слушая тихие всхлипы, какие рождали одни лишь прикосновения его ладоней к лопаткам.       Силясь не утонуть в столь высокой чувствительности, он представлял, нет, совсем представить не мог — каково же будет потом, и всё-таки целовал растерянного мужчину, который так и взирал на него с чуть приоткрытым ртом, жадно хватая воздух и этот вечер вместе с ним.       — Мне страшно, я… никак не могу привыкнуть к этому, — задыхаясь, Тэгун вновь заговорил о главной своей проблеме, и как-то неестественно прогнулся в спине, когда поцелуи уже перешли на притягательный выступ кадыка. — И то, что ты делаешь, совсем не похоже на то, чего ожидал я. Воншик…       — Тише-тише, я знаю, что делаю, — продолжал шептать Ким, даже если его чутьё начинало давать сбой, он недоумевал, почему реакция Тэгуна такая яркая. Это не льстило больше. Это настораживало, заставляя вырываться из дымки собственных неосуществлённых фантазий и смотреть на Чона более трезвым взглядом.       Того откровенно ломало, но совсем не от действий Воншика. От чего-то внутреннего него, личного, и это могло бы пугать, если бы не та степень мольбы, с которой Тэгун смотрел на него, тянулся к нему и шептал что-то неразборчивое.       — Я боюсь боли. Защити меня, — наконец удалось разобрать Воншику, когда их объятия вновь окрепли, будто бы были ещё одной попыткой слиться в единое целое. В один живой и чувствующий за двоих организм.       И в какой-то момент, Воншику даже показалось, что это случилось, потому что собственный позвоночник прошила такая боль, что ему пришлось до крови прикусить губу, лишь бы не закричать. Это было странно. Это была не его боль, и не его хаотичные мысли грозились разбить черепную коробку своими нескончаемыми метаниями. Всё его естество вопило о том, что нужно бежать, срываться отсюда, пока не поздно, но он телом прорастал в злосчастный диван, а мыслями, кажется, в Тэгуна.       И тот не противился отчаянному поцелую, с готовностью раскрывал губы навстречу и стонал уже не с такой болезненной силой, как прежде. Он отдавал часть своих ощущений Воншику, слепо вызвавшемуся помочь и даже не предполагающему, на что он подписался. А Воншик… он просто принимал их, самозабвенно становился чем-то совершенно немыслимым и нужным для человека, которого ещё с утра хотелось попросту трахнуть.       — Я должен раздеться, — судорожно дыша, наконец, когда ощущения чуть ослабли, произнёс Тэгун, вынужденно разжимая объятия. — И тебе лучше сделать это тоже, потому что может быть немного… грязно.       Нет, Воншику совершенно не хотелось понимать точного подтекста этих слов, он просто выполнял чужие указания, покорно отдавал одежду уже обнаженному Тэгуну и следил за его бледным телом, грациозно перемещающимся по квартире до коридора и обратно. Он не выглядел смущённым своей наготой, и это совершенно не вязалось с его прежним стеснением, из чего делался вывод — он смущался чего-то иного, того, к чему Воншик подготовлен не был. И, возможно, никогда не стал бы подготовлен, не взвались на него всё так неожиданно.       — Всё в порядке? — когда Тэгун вновь усаживался напротив Кима, он коленями неловко задевал чужое возбуждение, и да, пожалуй, именно сейчас Воншику особенно хотелось провалиться сквозь землю. Потому что, несмотря на всю творящуюся чертовщину, он всё ещё хотел Тэгуна. Хотел и не мог отрицать его очевидной привлекательности.       — Было бы гораздо лучше, если бы ты устроился вот так, — как именно нужно сесть, Ким показал, уже руководствуясь податливостью самого мужчины. Его, хрупкого, он с лёгкостью усадил к себе на бёдра, заставляя почувствовать жар тела и тяжелое не отступающее возбуждение.       — Это немного неловко, — воспротивился было Тэгун, в его глазах, посреди нерушимого страха, опасно близко маячило озарение, чужим поведением, чужими словами. Он почти догадался, как именно желал ему помочь сам Воншик, и… это было бы до боли обидно, если бы боль иная не скрутила его новым спазмом чуть раньше.       Тэгун тяжело задышал. И, скуля, уткнулся в шею Воншика. Невольно ёрзая на месте, он тревожил чужой такой ощутимый стояк, а оттого сам не понимая, будил и решительность Кима тоже. Тот сжимал в ладонях упругие бёдра, притягивал их ближе к собственному паху и вновь находил чужие губы своими, сминая их тягучим поцелуем.       — Как насчёт того чтобы, разбавить одну боль другой? Это ведь уже не так страшно, верно? — да, Воншик выглядел бы сейчас безумцем в глазах любого, но только не в глазах того, кто сам был в шаге от схождения с ума.       — Мне страшно, — повторил Тэгун, но звучало это именно согласием и ничем иным более. Он позволял Воншику зацеловывать себя, плавился под откровенными ласками, топя в них пронзающий лопатки жар, и вскрикивал, когда его быстро ласкали, возбуждая влажной от слюны ладонью.       Воншик успел лишь подумать, что без смазки взять этот свихнувшийся сгусток страсти и страха будет попросту невозможно — слишком узким был Тэгун, что рушило все прежние картинки о бурном самоудовлетворении залпом. Но зато было кое-что другое, взамен. Непрерывно всхлипывающий, кусающий его за плечо Тэгун склонился так, что Ким теперь мог видеть его спину. Алые саднящие царапины, которых минутами ранее ещё совершенно точно не было, теперь, в такт всхлипам Тэгуна, разрастались до рваных ран, будто бы изнутри пронзали Тэгуна тупыми лезвиями ножей.       Меж выпирающих позвонков заструились алые густые лозы — их Воншик видел уже плохо, но зато прекрасно чувствовал, как касаются они тёплыми струйками его пальцев, всё ещё сжимающих поясницу.       — Давай же, пробуй своё средство, пока я не передумал, — говорить у Тэгуна получалось хрипло, да и сам он выглядел так, будто бы его подменили: черты лица заострились, а в движениях добавилась хищная плавность, граничащая с едва ли не противоположной опасностью падения в обморок. — Ну же, Воншик.       Он качнул бёдрами, ещё раз тревожа чужой изнывающий член и сам завёл правую руку Воншика к своим чуть отставленным ягодицам.       Кровь, как смазка, едва ли могла считаться идеально подходящей, но сейчас только её и было в достатке, потому как раны на спине Тэгуна становились всё обширней, а сам он всё меньше замечал то тянущее чувство, которое Воншик ему так самонадеянно обещал как боль. Этого было мало, чтобы заглушить чувства иные. Тэгун сходил с ума. Он просил больше, сильнее, что угодно, лишь бы только заглушить это разрывающее чувство внутри, и растягивающая его пара пальцев была совсем не тем, что требовалось сейчас.       И наконец, когда Воншик решался понять, что от него действительно требовалось. Он скидывал Тэгуна с себя, утыкал его лицом в подлокотник дивана и заполнял его единым рывком. От этой узости темнело перед глазами, свербело в горле, и собственное сердце хотелось выплюнуть куда-то на испачканный в крови пол, а когда, ко всему прочему, Воншик ещё и открывал глаза, как-то совершенно окончательно становилось невмоготу.       Белоснежную, некогда без единого пятнышка, спину Тэгуна украшали две внушительного вида борозды — алеющие глубокие царапины, причина которых уже проступила наружу. Белые, будто бы покрытые глянцем кости росли с каждым новым судорожным вдохом Тэгуна, с каждым его всхлипом и мольбой, призывающей Воншика двигаться. И тому лишь оставалось подчиняться, а ещё удивляться собственной извращённой натуре — собственному возбуждению, которое не только не пропало от безобразной картины, но стало ещё сильней. Ещё большей становилась потребность вколачиваться в это покорное тело и выбивать из лёгких Тэгуна всякий воздух. Брать его снова и снова и любоваться струйками вяло сочащейся крови, что огибала теперь рёбра, теряясь где-то у грудины.       И Воншику хотелось, чтобы в самом конце он мог пробудиться. Ему хотелось бы испытать удовольствие сейчас, и очнуться в собственной постели с неприятно липнущим к коже бельём, но никак не допустить того факта, что именно в его реальности, на его глазах и под его руками из спины соседа сейчас пробиваются самые что ни на есть настоящие крылья. Ещё ломанные, толком неоперённые и продолжающие расти — это определённо были они, и пусть Воншику думалось, что он пересмотрел многовато сказочных историй, реальность настигала его именно ими. Глубоким порезом на ладони об одну из тонких костей, образующих каркас правого крыла, он приходил в себя, выбивал из почти бесчувственного Тэгуна всякий дух и заполнял его собой, изливаясь.       Он перехватывал подрагивающее тело, заставляя Тэгуна вновь устроиться на его бёдрах, к нему лицом, и с удовольствием отмечал, что ослабший в его руках мужчина всё также находится в сознании и очень даже возбуждён, несмотря на всю накрывающую его боль. Хватающий пересохшими губами раскалённый воздух, он с готовностью двигался навстречу ласкающей его руке и вжимался в Воншика всем своим естеством. Вот только ожидаемой Кимом переданной боли не приходило как в первый раз, даже когда рука его оказывалась залита чужим семенем, а перепачканный собственной кровью Тэгун обнимал его крепче прежнего.       — Почему ты не делишься снова? — раздирая голосом сухость горла поинтересовался Воншик, понимая, что его поймут, несмотря на неполную формулировку вопроса. — Если боишься этой боли, отдай её мне. Всю разом.       — Боюсь, — кивнул Тэгун, нерешительно разжимая объятия. — Но сделать больно тебе отчего-то ещё страшнее. Я повёлся на твою провокацию по твоей вине, но всё-таки это не повод награждать тебя всем, к чему ты попросту не готов.       Тэгун распрямил спину уже решительней, смущение на его лице, как и весь кровавый безумный боди-арт совсем не вязались с тёмнокрылым совершенством, которое оживало за его спиной в полную силу. Он даже умудрился пошевелить сложенными обсидиановыми сводами и не зашипеть при этом от никуда не девшихся, но чуть ослабших, болезненных ощущений, и только потом, будто бы вспомнил о чужом присутствии.       — Значит, ты и правда не знал, о чём говоришь, верно? — пытливо глядя на гостя, тянущегося к до конца оперившимся громадам крыл руками, он хотел бы считать с его лица отчаяние, стыд за обман и хоть что-то ещё, разоблачающее, но видел лишь откровенный восторг, плещущийся в бездонных озёрах глаз.       — Разве это важно теперь? — резонно заметил Воншик. — Я получил гораздо больше, чем ожидал получить, и готов отдать больше, чем ты думаешь, разве не в этом счастье?       — Нет, — вот такой холодный тон вполне бы мог и обжечь. Воншик заглядывал в глаза этого неземного существа, всё ещё седлающего его бёдра, настороженно, с опаской и страхом за то, что его выгонят из чужого мира и чужой невероятной тайны. Но Тэгун чуть смеялся и приоткрывал угольно-чёрные своды, не обнимая ими, но окружая полумраком созданного кокона. — Я тебе позволю быть полноправно счастливым только тогда, когда до совершенства отточишь свою технику по спасению меня от самого меня же. Но, чтоб ты знал, направление меня уже вполне устраивает.       Воншик улыбнулся в ответ, пожалуй, самой глупой из своих довольных улыбок. Его не прогоняли. Его целовали с такой благодарностью, что сердце готово было выброситься наружу уже совершенно иначе, чем прежде. Ему требовалось многое спросить и узнать тоже о многом, но он не спешил. Кажется, здесь его просили задержаться больше, чем на одну ночь, тем более раз уж он сам предложил свою помощь.