Безмолвно правильно

Всё складывалось как-то само собой. И они никогда не пытались этому противиться. По сочетанию происходящего и характеров это казалось лишним. Так было безмолвно правильно. Впервые Чонин встретил «своего хёна», когда водил тогда ещё «свою» девушку в кино, будучи студентом. Встреча выдалась такой приятной, что чётко отпечаталась едким пятном цветной газировки на белой футболке младшего. Девушка ругалась очень громко, потому что простой кусок ткани был от именитого бренда и она подарила его Чонину на памятную дату, отвалив круглую сумму. Киму было очень стыдно перед окружающими, в особенности перед опрятным молодым человеком, который, вообще-то, сразу извинился, но шума не избежал. Молодой человек понимающе кивал на тираду незнакомки, но хоть он и пытался изобразить виноватое лицо, весь его вид продолжал выдавать в нём безразличие. В его ауре было что-то ограждающе-величественное, определяющее его далёкий статус, но исключительно по ощущениям. Особый вид, как мысленно нарёк его Чонин, исподтишка наблюдая за чужими реакциями, пока старательно одёргивал свою спутницу. Разрешилось всё так же бессмысленно, как и началось. Ким сам извинился перед незнакомцем и отправился на сеанс, чтобы оставить там свою ненаглядную, дабы остыла, сам же убежал в уборную, отжимать или промывать одежду, он рассчитывал определиться на месте. Ким был слегка удивлён, обнаружив внутри недавнего случайного незнакомца, но быстро сообразил, что если с ним искали встречи, то выбрать выжидательную позицию у раковин — самое логичное, ведь очевидно, что Чонин придёт туда. — Извини, — выйдя из своих мыслей, начал молодой человек, поравнявшись с Кимом. Он протянул руку и ровным низким глубоким голосом представился. И закончилось всё чужой рубашкой, удачно пришедшейся в пору, так и оставшейся новой памятной вещью. До Кёнсу. Так звали не слишком высокого хёна, о разнице в возрасте с которым Чонин узнал примерно год спустя, встретив того на вечеринке выпускников, куда сам он попал исключительно благодаря другому своему хёну. Кёнсу тогда был каким-то другим, не таким серьёзным, каким Чонин его запомнил, каким представлял, иногда вспоминая. Этот парень умел веселиться вопреки производимому впечатлению. И его радость была отчего-то завораживающей и заразительной. Чонина пьянило чувство чужого счастья, текущего в собственных венах. Кёнсу подстригся и стал выглядеть более зрелым, но его невообразимая улыбка портила весь образ, открывая в нём детскую чистую натуру. Чонина крыло новым обществом и он этим наслаждался, как никогда, и он знал точно, что это не алкоголь, которого он не пил, да и тот никогда не дарил ему такой лёгкости. Следующим утром Ким шёл домой пешком, напевая что-то осевшее под кожей нежным беспричинным волнением, с новым контактом в телефонном справочнике. Они узнали друг друга сразу и восприняли встречу как-то преувеличенно радостно, разделяя волнение нового столкновения. Разговоры текли легко, а время торопилось их разлучить. Они быстро наладили постоянный контакт, уже после второго совместного обеда Ким всерьёз думал о своём хёне, как о родственной душе. Это было чем-то, витающим в воздухе осязаемым пониманием. Они говорили обо всём: будь то лужа перед входом в подъезд или предстоящие выборы в парламент. Чонин не был дураком, он разбирался в людях и знал, что такие, как Кёнсу, носители тяжёлой ауры, не могли быть такими с каждым, это особенно грело его восприятие близости душ. Его хён стремительно становился «его хёном». Между ними не было неловкости, они запросто могли прикасаться друг к другу, думая на одной волне, воспринимая всё одинаково. Через месяц непрерывных встреч Кёнсу пригласил Кима на новоселье. Это был их первый совместный вечер после выпускного. В квартире было холодно и пусто. Они полдня разбирали коробки, акцентируя внимание на самом необходимом: постель и телевизор. Остальное разбиралось лениво и быстро наскучило обоим. Кёнсу заварил чай, Чонин заказал пиццу, отталкиваясь от уже знакомых ему вкусов старшего, всё-таки это праздник его хёна. Не было ничего необычного: они просто включили телевизор, настроили его и обосновались на диване, накрывшись одним пледом. Ужин плавно протекал за просмотром старого классического фильма, усталость и общая атмосфера близости подталкивала к разговорам о личном. Тогда Чонин впервые кому-то признался, как расстался со своей девушкой, при том, что все пророчили им счастливую долгую совместную жизнь. — Знаешь, хён, — тихо начал он, интонацией прося прочувствовать предстоящие слова. — Вообще-то я когда-то был в неё влюблён. Я проходу ей не давал, докучал, мне просто настолько необходимо было её общество, что мне было не важно, что могут подумать. Мы были вместе со средней школы, плюс два года университета, — он приставил чашку к губам, мягко обхватывая край, но не пытаясь отпить, вспоминая детали и точнее формулируя мысли. — Меня в ней с самого начала не всё устраивало, но просто было то, что перекрывало недостатки, делая незначительными. Мне не кажется, что я был ей столь же интересен, но она оставалась со мной, возможно, исходя из пресловутой женской расчетливости, не знаю. Просто постепенно пришло осознание, что мне неинтересно. Я был с ней по привычке. И это было не чувство состоявшегося любящего семьянина. Я стал видеть её недостатки. Или они просто прогрессировали, а я заметил только недавно, — он пожал плечами, слегка скривив губы. — Не знаю. Кёнсу тихо внимал, рассматривая интересный профиль и ловя редкие зрительные контакты. Чонин больше смотрел в пустоту, набираясь решительности и сшивая остатки подзабытых причин и чувств. Он лишь ненадолго находил чужие тёмные внимательные глаза, расслабляясь от того, что в них видел, и неторопливо продолжал, избавляясь от осевших суетой в голове дум. — Если говорить совсем коротко: я её не чувствовал, — он наконец подобрал нужное определение. — И не хотел этого. Я к ней охладел настолько, что мне стало противно её общество. Но знаешь, меня слишком хорошо воспитали, я не мог сказать ей такую грубую правду, а пока разбирался в себе, придумывал какие-то оправдания, откупаясь от неё, — он бросил на старшего быстрый взгляд, успокаивая себя перед тем важным, чего уж точно никто знать не мог. — На самом деле ушёл я из-за чувства вины. Кёнсу слегка выгнул бровь, в остальном не меняя настроение, лишь немного поёрзав, подтягивая плед, пока младший делал паузу, Чонин не стал искать чужие глаза, чтобы проверить реакцию ещё раз, он просто продолжил, слегка вздохнув, но без всяческого трагизма, скорее наоборот. — Мой хён, который привёл меня на вашу вечеринку. Тэмин. Вы вроде знакомы, — слегка рассеянно уточнил он, не зная, нужно ли вообще объяснять эту часть. — Мы с ним очень близки. Мы как братья, всегда вместе, общие занятия, увлечения, общее прошлое, иначе говоря. Мы с ним когда-то шутки ради пробовали заниматься танцами. Сами, не по родительским наводкам. Он остался, а у меня не пошло. Не так давно он позвал меня помочь ему с репетицией танца для концерта выпускников. Это было обычное общение, мы какое-то время не виделись и темы скопились. Он не мог не заметить, что меня что-то гложет, и в своей манере решил с этим разобраться, — Чонин иронично усмехнулся, глядя хёну прямо в глаза, не пытаясь увильнуть, с лукавыми морщинками в самых уголках глаз от лёгкого движения губ, — и у него получилось, — едва ощутимо надломлено сообщил он, впрочем, не чувствуя вины, просто случайность от всколыхнувшихся ощущений. — Хён, меня никогда не привлекали парни, — осторожно начал он, отводя взгляд и рассеянно облизнув и без того влажные губы, — но мне не было противно, когда он меня целовал. Он застал меня врасплох, толкнув к стене, — торопливо пояснил он, — но когда я ответил ему, в голове будто наступило просветление, всё вдруг стало таким понятным и простым, — он растянул губы в слабой улыбке. — Эта близость между нами значила не больше, чем объятие в знак поддержки. Просто у Тэмина особые взгляды на способы поддержки, — он поморщился, но продолжал улыбаться, ловя взглядом в пустоте образ друга. Подождав, дав Кёнсу время на осмысление и себе на передышку, он повернулся, встречаясь с понимающим проницательным взглядом хёна. — Какой ты у меня порядочный парень, — по-доброму улыбнулся До, окончательно занимая тёплую позицию в груди младшего с яркой надписью «мой хён». — Что за взгляд, — он смущённо рассмеялся, ощущая эту греющую щёки атмосферу. — Хён, ты лучший, — проныл Чонин, шутливо набрасываясь на старшего с медвежьими объятиями. — Я всё Тэмину расскажу, — ворчал До, якобы возмущаясь, но совсем не сопротивляясь. Они полночи дурачились, обмениваясь любовным опытом, комментируя телепередачи и доедая пиццу. Уже под утро они без сил упали в кровать, кутаясь во что придётся. В борьбе за одеяло победил Кёнсу, поэтому Чонин довольствовался пледом. Хотя проснулись они всё равно под одним одеялом и под звучное ворчание старшего о затёкших от чужого веса конечностях. Такие ночи они устраивали с каждой неделей всё чаще. Иногда Чонин звал хёна к себе, в женскую обитель, как он её называл, так как в квартире они жили втроём: он и две его сестры. В какой-то момент Чонин понял, что ему не нравится, как одна из сестёр засматривается на его хёна. И было ясно, что отнюдь не потому, что Кёнсу плохой вариант для его сестры. Осознавая своё особое отношение к старшему, Чонин стал более задумчивым, особенно находясь рядом с объектом своих душевный переживаний. Ким с любопытством исследовал чужое лицо, будто ранее не изучил до последней родинки. Он всё чаще терял нить разговора, увлекаясь экспрессией мимики или ажурным узором ресниц, отвлекаясь на какие-то собственные мысленные темы. В общем-то и Кёнсу не был дураком. — Я тебя сейчас поцелую, не как Тэмин, — сообщил старший, в очередной раз уловив потерявшийся взгляд, не меняя интонацию после ранее произносимых слов, подтверждая тот факт, что его не слушают. Чонин вернулся к реальности только почерпнув среди приятного звука чужого голоса знакомое имя. Кёнсу наконец поймал осознанность в карих глазах, в то время как Чонин, не до конца понимая момент, просто почувствовал что хочет коснуться красивых губ напротив, уже позже осознав, что это была не его инициатива, а атмосфера близости, которую он ощутил, располагавшая к действию. И было бы непростительно не поцеловать. Он не уверен, но, кажется, это всё длилось всего мгновение, но от простого соприкосновения под кожей потянуло, послышалось шуршание с нотками сломанного телевизора, кажется, это был звук бегущей крови, прилившей к загоревшимся ушам и шее. Едва отстранившись, он уже с полным пониманием вернулся к тёмным глазам, в которых увидел отражение собственных чувств, но не зеркальное — ответное. Сидя на знакомом диване, под одним пледом, они робко и трепетно начали что-то, что ощущалось необходимостью уже какое-то время. Раньше Чонин думал, что уже влюблялся, но никогда не понимал слова о бабочках в животе, в этот же момент, осторожно пробуя чужие мягкие губы, он точно знал, что это за чудеса внутри. От несмелого прикосновения холодных пальцев к горящей шее у Чонина мурашки защекотали кожу, остужая напряжение в мышцах. Он был уверен, что от волнения у него зашевелились волосы на голове, не говоря уже о тех, что предательски торчали на руках, раскрывая его влечение. Вечер был немного неловким, они будто заново знакомились, не зная, с чего начать, это было похоже на встречу анонимных алкоголиков, во всяком случае звучало едва ли не «Привет, меня зовут Чонин и, кажется, я на тебя запал», и хоть это не было озвучено, это было ощутимо. Утром стало легче. Ночью они от волнения долго не могли забыться во снах, но, привычно проснувшись вместе, они смелее проявляли друг для друга свои новые качества. Кёнсу, как и всегда, поворчал о затёкшем придавленном теле, но вместо привычного маршрута в ванную, лёг на плечо младшего и обнял непострадавшей рукой. Этот доверительно-ласковый жест пробудил забытый, казалось бы, полжизни назад всё ещё живой трепет, наполняя энергией для глупых поступков. Кожа пылала, так хотелось что-то сделать. Появилось дичайшее желание обнять старшего до скрипа в суставах, до тех пор, пока это волнующее чувство не схлынет. Но Чонин побоялся испортить момент, потому, выждав, подался ближе к чужому лицу, слегка тревожа положение, и по-детски, отчаянно-сильно вжимаясь чувственными губами в твёрдое, чмокнул в висок, наконец крепко обняв, и громко посмеиваясь над тем, что первым займёт ванную, побежал воплощать свой злодейский план по завоеванию уборной. В то утро Кёнсу впервые опоздал на работу, но, вопреки своей правильности, не был расстроен. Эйфория новых впечатлений и ожиданий кружила голову, приглушая насущное. Оба, как в первый раз, наслаждались степенным развитием отношений. Они знали друг о друге всё, разве что официально друзьям не представлялись. В их опыте подобных отношений максимумом был поцелуй между Чонином и Тэмином. Остальное им предстояло опробовать вместе, но по безмолвному соглашению — степенно. Их первый полноценный поцелуй случился на новый год, сменяя нежный трепет чем-то более перчённым. Новый вид близости вызвал последующие, логично вытекающие планы «общения». Они медленно готовились к новому этапу, намного более радикальному, чем предыдущие несколько месяцев, слишком нежных для двоих здоровых молодых людей. Новогодние праздники они изучали друг друга более открыто, чем раньше, позволяя себе наконец откровенное рукоблудство, привыкая к новым впечатлениям и распаляя естественные желания. И Кёнсу в конце концов признал в себе приятие и даже желание быть слабее. Ощущение чужой власти над собой и лёгкого подчинения немного вели его самообладание. И это ощущалось волшебством под кожей. Первая попытка интимной близости закончилась довольно быстро, подразумевая скорее петтинг, чем взаимопомощь. Но этот момент был определяющим для их пары. Чонин потерялся в собственном восторге, безостановочно целуя эти любимые всем нутром и кожей приоткрытые губы, эти нежные шелковистые трепещущие веки, влажные виски, прохладный нос с едва заметной горбинкой, сильную шею, чарующий узор из родинок. Кёнсу в запале впечатлений не стеснялся оставлять болючие укусы и видные засосы на коже младшего, отдаваясь желаниям и захлёбываясь ощущениями. Тогда уж точно стало очевидным, что между ними далеко не дружба с привилегиями. Страсть кипела вместе с кровью, запоздало накрывая отложенными желаниями. С каким-то извращенским наслаждением Чонин произносил «мой хён», находясь в обществе непросвещённых людей, вкладывая в простые слова особый смысл, который щекотал его самодовольство особой тайной, доступной только им двоим, но с другой стороны ему часто невыносимо хотелось всем рассказать о том, как прекрасен его разозлённый Кёнсу, а не только о том, что тот был в гневе от дурацкого сюрприза. Иногда он хотел стукнуться лицом о парту, чтобы выбить фанюческие розовые мысли глупой школьницы, но он в самом деле думал о своём хёне преувеличенно восторженно, потому что тот был таким потрясающим, что было не стыдно ощущать себя помешанным влюблённым полудурком. Кёнсу не столько злился, сколько смущался. Эти ужасные выходки, наподобие парных колец на день всех влюблённых или смешных подброшенных валентинок, всё это чертовски радовало своей глупостью, но было стыдно признаться даже себе, куда уж там младшему, хотя тот и без слов всё видел. За четыре года между ними много всякого происходило: незабываемые романтические вечера, яркие интимные моменты, бурные разборки на пустом месте, хлёсткие замечания, робкие признания. Но у них никогда не пропадала атмосферная связь. Они никогда не позволяли себе физическую грубость, не считая битой посуды, телефонов, одного ноутбука и пульта от телевизора. Тэмин не раз отмечал, что между ними что-то нечисто, но то ли не знал наверняка, то ли не озвучивал, ожидая признания. Однако в целом, Тэмин был единственным человеком, знающим об их близких отношениях, он не раз мирил пару, передавая слова от одного другому, смягчая смысл, но оставаясь не пойманным. Уже три года отношений спустя, Чонин устал бить свои телефоны о стены и пол после каждого общения с матерью и на четвёртый год соглашался на встречи с выбранными девушками, ломая их желание на эти самые встречи. Факт свиданий не просто оскорблял Кёнсу, он был в праведной ярости. Таким отчаянным не был ни один год жизни каждого, даже Тэмина, который, находясь под обстрелом двух огней, умудрявшийся спасаться и спасать, едва дышал в пылу сражений. Спустя полгода подобного общения, Кёнсу вдруг осознал, что все эти обиды на самом деле ненастоящие. Во-первых, он доверял Чонину, во-вторых, ему было всё равно вообще-то. Первое просто опускало его чувство собственного достоинства, ему просто претила мысль, что его Чонин ходит на свидания не с ним. Но вот второе ставило жизнь на правильную полочку. Он перегорел. Это просто привычка. То ли ссоры его измотали, то ли чувства и правда живут три года, отмеряя остаток жизни привычками. После очередного свидания Кёнсу спокойно впустил младшего домой, почему-то не удивив, и просто обнял, как сотни раз до этого. В голове пронеслись потерянные ощущения тянущего волнующего счастья под кожей от подобной близости, но в тот момент этого не было. Чувств не осталось. Он отстранился, молча исследуя глубину родных глаз, но правда брала своё. Между ними всегда была особая связь. Эмоции отражались зеркально. Чонин тоже это принял. Последнюю неделю совместной жизни они прожили без мыслей о расставании, но с ясным пониманием, что это оно. Ким постепенно собирал свои вещи, но странным образом они продолжали движение на автоповторе: вместе спать, есть, традиционные поцелуи, как по часам, без фанатизма и чувств. Оставшись наедине в последний раз, воскресным утром, перед окончательным выселением, они некоторое время молчали, впервые не находя слов, и смотрели лишь бы куда. — Я люблю тебя, — прервал тишину Кёнсу, начиная своим обволакивающим низким тоном. Чонин встретился с теперь уже не своим хёном взглядом, понимающе кивнув: — Да. Просто иначе, — подтвердил он витавшую в воздухе недосказанность. — Иди. А то не смогу уйти при тебе, будто что-то мешает. Это не было акцентом на «мешает», только тяжёлое «не смогу», связанное с долгой привычкой, которая не надоела, но постыла в своей необходимости. Кёнсу колебался пару секунд, но всё-таки обнял Чонина в последний для себя раз и горячо прижался к таким родным губам. В тот момент он точно мог сказать, что значит «в стиле Тэмина», однако был уверен, что пожалел бы, если бы не поставил точку именно так. Они разошлись с улыбками, глупо пошутив напоследок, но долгие ссоры и прошедшие чувства сами собой наводили на логичное завершение и лучше всего оставить его мирным. Это было безмолвно правильным.