Солнце в соседнем окне

Вот уже неделю я открываю глаза и вижу белый потолок одинокой больничной палаты. Она ничем не лучше моей комнаты. И не хуже. Почти то же самое. Разве что окна. В них нет тебя. И мне безумно холодно тут одной. Я совершила глупость. Сейчас я хорошо это понимаю. Помню мамины слёзы и хриплый голос: «Зачем? Зачем, Рита?» Да я не знаю, зачем, мама. Я даже не помню, как очутилась в этой ванной и когда всё вокруг окрасилось в красный. Страшно вспоминать – когда очнулась на несколько секунд и увидела свои руки в крови, в ужасе не могла поверить, что действительно пыталась… пыталась… Я запуталась. Я сломалась. Нет, милая, я не виню во всём этом тебя. Здесь только моя вина, мой грех, но я так устала от одиночества. Знаешь, когда я увидела тебя с Ней, я просто поняла, что это никогда не сбудется. Мои заветные мечты. О том, что мы вместе, по-настоящему вместе, понимаешь? Бог мой, как глупо. Как ты себе это вообще представляешь? Уютная квартирка с общей постелью и праздничные ужины в кругу семьи? Бред, бред, вся моя жизнь напоминает один сплошной бред! Не будет этого никогда. НЕ БУДЕТ! ... Первые пару дней мама молчала. Отец появлялся редко. Я видела, как он привозил маму, но неизменно уезжал, даже не заходя в палату. Я его не виню. А мама только суетилась возле моей кровати. Таскала еду, можно подумать, я в состоянии столько съесть. Да и с аппетитом было совсем никак. А от вида томатного соуса для домашней пасты меня пару раз вывернуло, после чего из моего рациона пропало всё красное. Врачи говорят, что так бывает. Она говорила обо всём на свете – о Лильке, о бабушкиных астрах, которые залило дождём, о прогнозе погоды на остаток лета, даже о каких-то соседях, которых я сроду не знала. Мне кажется, она пыталась заполнить тишину, усердно обходя самые главные вопросы. И я была благодарна ей – не было сил отвечать. Хотя я и знала, что рано ли поздно этот разговор случится. Случился он через пару дней. Раны плохо заживали и иногда ни с того ни с сего начинали кровоточить, хотя на первый взгляд уже успели затянуться. Доктор даже заволновался за мою кровь и сделал пару анализов, но ничем конкретным объяснить это не вышло. А ещё были бесконечные разговоры с психологом. Я понимала, что без этого никак – они желают убедиться, что я не закончу начатое, едва выписавшись из больницы. Поначалу сопротивляться стационарному режиму я не стала. В голове был полнейший сумбур, и я вообще немного отстранённо реагировала на все происходящие события. Но спустя какое-то время всё немного улеглось, и я поняла, что постоянно смотрю в это дурацкое больничное окно в надежде увидеть тебя. Как глупо. И всё же однажды я произнесла: - Мама, а Марина... не спрашивала обо мне? Хотелось бы мне прочесть в ответном взгляде, что она ни о чём не знает. Но напрасно. В глазах сверкнуло что-то холодное и острое, и я поняла, что мама знает всё. Догадалась, да? Я весьма смутно могла припомнить события того вечера, но всё же не думаю, что произносила её имя. Нет, среди того бреда, что я несла, совершенно точно не прозвучало «Марина», а значит, она просто сопоставила факты. Что ж, это и впрямь несложно. «Я люблю её» — я произносила только это. Снова и снова, пока сознание не отключилось. И это правда, с которой я ничего не могу поделать. Я люблю её. А она… - Забудь её, ладно? – ответила мама, и я застыла возле окна, по привычке пряча забинтованные запястья в подмышках. Мне стыдно, когда на них смотрят. - Я… — не зная, как продолжить, я замолчала, но, кажется, моего ответа и не ждали. - Я, наверное, плохая мать, — эти слова ножом резанули по сердцу. Мне хотелось броситься к ней в объятья, плакать, умолять простить меня и говорить, что это вовсе не так. Во всём этом нет её вины. Нет ничьей вины, кроме моей собственной. Кроме моей слабости. – …Я не заметила, как тебе плохо. Я не почувствовала, как ты страдаешь от одиночества. И даже не заметила, что ты… не такая как все. И что любишь эту девочку. - Мам, не надо, пожалуйста… - Надо, Рит. Надо было гораздо раньше. Надо было быть внимательней, надо было слушать, надо было видеть, а я… — тут она прикрыла глаза ладонью, и у меня болезненно что-то сжалось в груди. Что угодно, только не её слёзы. Они напоминают мне о той ночи, они причиняют боль. Порезы снова ноют. Мамочка, пожалуйста, не плачь. Я плакала вместе с ней, хлюпая носом и занавешивая влажные глаза длинной чёлкой. - Я должна была заметить. Ведь ты всегда была не такой, как другие девочки. Да, я замечала это, но боялась даже мысль допустить, что это может быть правдой. Какая же из меня мать?! - Мамочка, не правда. Ты хорошая. Я очень тебя люблю, слышишь? Я дура. Я это по глупости. Я никогда больше… — а дальше только слёзы, в которых уже можно захлебнуться. А она только крепко обняла меня, уткнувшись лицом в плечо, и продолжала: - Мы тебя любой любим, Рит, понимаешь? Отец не приходит пока и молчит, но это он просто по-своему переживает так. Он придёт тоже, обязательно. И поймёт всё. И я пойму. Не сразу, но ты время нам дай, и мы придумаем с этим что-нибудь, честно. Ты только живи, ладно? Ты нам нужна. И мне, и папе. И Лильке. Ты же для неё кумир. Она просто капризничает иногда, потому что возраст такой. Но ты для неё пример, ориентир… - Плохой, видно, из меня ориентир, — бормочу себе под нос. - Глупости. Ты лучше всех. Доченька, ты же у меня такая умница, талантливая, и красивая… Даже в своих футболках и джинсах всё равно самая красивая. Хочешь, мы купим тебе что-нибудь новое, как только выпишешься, а? Ты же платье хотела, да? Мы в магазин собирались. - Это я… ради неё хотела… — отвечаю, стыдливо опустив голову, и мама тут же замолчала. - Рит. Забудь её. Ни один человек не стоит того, чтобы из-за него совершить такое. - Мам, это не из-за неё… - Вот и правильно. Просто забудь. Не сразу, но со временем. Всё наладится, вот увидишь… Потом мы больше не говорили. Снова были только больничные будни. Визиты мамы, болтовня медсестер, осмотр врачей, разговоры с психологом. Он кстати настоял на том, чтобы мне принесли краски и альбом. Первое время рисовать совсем не хотелось, да и кисточка в руках плохо держалась. От малейшего напряжения открывалось кровотечение и ладонь дрожала. Но вскоре пальцы окрепли, а от скуки тут же потянулись к бумаге, выдавая мрачноватые картинки. Впрочем, я всегда рисовала в тёмных тонах и редко пользовалась яркими чистыми красками, разве что ради зачётных работ в университете. Когда психолог сообщил маме, что я прихожу в норму, «Во всяком случае, всё не так плохо, как могло быть», — сказал он ей, а я подслушала под дверью, — в тот день мне разрешили увидеться с Лилькой. Сестрёнке объяснили, что я порезалась нечаянно и поэтому попала в больницу. Лиля, конечно же, принесла мне свой подарочный рисунок с искренним пожеланием «Выздаравливяй», а ещё с аппетитом умяла принесённые для меня пирожки, которые пекла мама. Отец пытался её отругать, но я уверила его, что уже начинаю пухнуть на больничных харчах и поэтому всё равно не смогла бы найти для них место в желудке. Да, в тот день впервые приехал отец. И в его глазах было столько эмоций, хотя ни одна из них даже тенью не скользнула по лицу. Спокойный и немного строгий лишь на вид, он осторожно поинтересовался: - Доча, ну, как самочувствие? И я благодарно кивнула, когда он чуть сжал мою руку. Мне даже показалось, что я услышала дрожь в его голосе. Но запрыгнувшая на кровать Лилька разрушила неловкую паузу. - …Я тебя люблю. И это никогда не изменится, — спустя час чуть слышно прошептал он, уходя и унося на руках задремавшую Лильку. И я едва сдержала слёзы. - Спасибо, — одними губами. Я была бесконечно благодарна им за все добрые слова и по-настоящему счастлива, что они все рядом. Впервые, я почувствовала, что не одна. Семья. Самое ценное, что у меня было в эти дни. Самое ценное, что, оказывается, у меня было всегда. И мысли о тебе, с которыми я засыпала и просыпалась против своей воли.