— and you cried.

Когда Юнги приходит ― Тэхёну уже всё равно; когда Юнги приходит ― Тэхён машет рукой, удаляясь призрачным тленным ураганом осенних листьев, оставляя лишь послевкусие на кончике языка: горько-сладкое; мучительно-невыносимое; безопасно-горящее; когда Юнги приходит ― Тэхён остается на грани собственных последних «вдох-выдох» и на дне вчерашнего бокала с вином в руках Юнги; когда Юнги приходит ― Тэхён умирает. Умирает от того, что это громкое мамино «таблетки Тэхёна вон там, на самой верхней полке» пролетает мимо чужих ушей, словно и не было сказано вовсе; словно утонуло в черных водах лжи; сгорело в лужах бензина, где дельфины подыхают. Тэхён чувствует лишь холодно-ледяной пол. А буквально над ним, лишь в двух метрах ― чертова полка; брошенная инвалидная коляска и одеяло, спавшее тогда с ног; это сухая, словно белое вино и листы дневника, безнадежность в дёснах; эта печаль, текущая по венам; эта пыль, разъедающая дыру где-то в груди; эта пустота и... сам Тэхён ― избитый-побитый жизнью, оставленный умирать где-то здесь и нигде больше. Топят, словно щенка; мажут по стене, потому что где-то на лбу, словно красным маркером это сплошное-больное «инвалид». Юнги хочет что-то сказать ― уже и сам не помнит, что именно ― сквозь панику, разъедающую последние попытки собраться. У него потеют ладони, а тело, недавно готовое к развлечению и сарказму отказывается двигаться. Сейчас он ― словно сам Тэхён (только не двигается у него, и правда, уже ничего). Чужие растрепанные грязные, но выкрашенные волосы, свисающие на лицо, повернутое в бок; Тэхён чувствует одной из щек невыносимый холод пола; пытается встать, потому что ощущение, что не поможет никто; ни чертова судьба, ни мать, ни Юнги, что стоит рядом, потому что «ты меня бесишь, Тэхён», что в глазах плещется. Руки дрожат от усталости и невыносимой боли. Тэхён кричит, но вокруг тихо; потому что рот больше не открывается, а в легких так пусто, что и дышать нечем; потому что вокруг лишь одно «надоело надоело надоело надоело надоело» и безжалостное «инвалид»; потому что... Юнги прикасается к Тэхёну, слово боится обжечься (так и есть); словно тот укусит (не правда); словно Тэхён ― уже не тот самый холодный и мерзкий Тэхён (так всегда, черт возьми, и было). Мин боится сломать фарфоровую дрожащую куклу, чьи костлявые белые руки, что пахнут разбитыми кораблями, лишь со всей оставшейся силой сжимают его плечи. Тэхён цепляется из последних сил, впиваясь ногтями сквозь помятую рубашку, где шиворот пахнет чужими духами и конфетами с ликером; Тэхён не хочет умирать ― по крайней мере, точно не так; Тэхён вдыхает запах Юнги и не хочет выдыхать, потому что ощущение... Юнги ― чертов саундтрек к его жизни. КимТэ хочет нажать на паузу и никогда не найти «плей». Тэхён уже мало что понимает. Ощущение теплоты окутывает его окончательно, когда он чувствует комфорт любимой кровати и шелест привычных мягких одеял. Тэхён вдыхает пыльный воздух, запах конфет с ликером и немного морозной свежести. Тэхён вдыхает Юнги и не хочет выдыхать. ― Таб... ки... ― А, да! Сейчас! Я сейчас всё принесу! Юнги вспоминает всё в мгновение ― их первую встречу и холодностью Тэхёна; слова его матери и название тех самых таблеток; вспоминает дрожь по своему телу и чужие крашенные волосы, подметающие пол. Помнит всё так тщательно, что забывает обо всём другом. Юнги уже и не помнит, как помогает Тэхёну запить таблетку, поднося к дрожащим губам стакан с теплой водой; уже не помнит, как успокаивающе гладит его по сухим бездушным волосам; не помнит, как сжимает чужую холодную фарфоровую руку чуть больше нужного и утыкается носом в подушку, ложась рядом. Юнги списывает всё на испуг и остается на этой мягкой кровати, чувствуя под головой лишь подушку, что пахнет Тэхёном и страницами новых книг, белым шоколадом и свежим какао. Точно также, как и сам КимТэ. Тэхён чувствует теплые объятия и не хочет ничего понимать, потому что это похоже на обезболивающее от сильнейшей боли, на глоток свежего воздуха, когда дышать уже, и правда, нечем; это похоже на Юнги, появившегося в тот самый морозный день в жизни инвалида, что разными оттенками серого выкрашена. Тэхён хочет написать в своей голове «я так его ненавижу», но не может, потому что то самое «ненавижу» застревает комком в глотке и царапает-режет-убивает, не дает просто-напросто дышать. ... Когда Тэхён окончательно просыпается, то понимает, что Юнги, лежащий рядом, уже давно играет в какую-ту бестолковую игру в телефоне и смешно корчит рожицы самому себе, когда что-то не получается; что-то яростно шепчет с каждым новым уровнем и потирает пальцы через каждую победу. Ощущение, будто вокруг теплое вкусно пахнущее какао, приготовленное мамой и белый шоколад; тепло и уютно. ― Давай я помогу встать, ― Юнги всё ещё боится; боится не столько потерять Тэхёна, сколько получить за это от его мамаши; получить от тетушки тумаков и многочисленных слез, проклятий и этих «как же ты мог, Юнги-я?!» Тэхён приподнимается на локтях, что проваливаются в мягкий толстый матрас; сбрасывает одним движением челку с глаз и немного криво улыбается уголками губ. Тэхён такой Тэхён, что спокойно дышит, когда Юнги наклоняется над ним с желанием помочь подняться, на что Тэ лишь слабо выдыхает; Тэхён, который хватает его за плечи, сбрасывая челку на глаза и прикусывает нижнюю губу. Юнги ― саундтрек к его жизни. Необычно красивый саундтрек; с запахом конфет с ликером и немного негатива. Чай с лимоном. Но Тэхёну как-то всё равно.

Тэхён целует Юнги...