Жених для валькирии, или приключения лифляндца в России

Мысленно простившись с «крестником» и пожелав ему счастья, Варя больше о нем не вспоминала. У нее и без Герхарда хватало забот. Слухи при дворе разносятся с умопомрачительной быстротой. Вроде бы и записку графа Варя никому не показывала, и подарком не хвасталась – а Рославцев как-то прознал и вообразил, что она в отместку наставила ему рога с Алеханом. И решил на этом основании считать себя невинно обманутой жертвой с разбитым сердцем. Ходил злой как черт, напрашиваясь на неприятности, а объясниться было невозможно – такую попытку он воспринял бы как желание возобновить роман. Хуже всего было то, что Ховрина и Борщева встали на его сторону, объявив Варе форменный бойкот. Атласова, имевшая обо всем свое мнение, к бойкоту не присоединилась – и то хлеб. Вот и сегодня, сменившись с дежурства, Ксюша не побежала на свидание или в Гостиный Двор*, а терпеливо составляла компанию угрюмой Варе, листавшей фехтовальный трактат. - Почему все так неладно? – вслух пробормотала Варвара. - Не переживай, - обняла ее Ксения. – Государыня давеча сказала: хаос и разрушение, которые вы, господин капитан, сеете в дамских рядах, порядком-де меня утомили, женить вас надо, буду подходящую невесту искать. Думаю, в мясоед повенчают его на какой-нибудь вертопрашке, чтобы прочие угомонились. Вот хоть на Головиной. «Мужчина, ты бесподобный болванчик!* » - смеясь, передразнила она жеманную манеру светских щеголих. - Ему не вертопрашка нужна, - задумчиво ответила Варя. – А тихоня, чтоб дома сидела, вышивала, романы чувствительные читала, за ручки с ним держалась, ресницами хлоп-хлоп, на арфе трень-брень – и ни в чем не перечила. «Да, мой свет! Конечно, мой друг! Как скажешь, жизненочек!» - А он в ответ: «Мой ангел! Голубушка! Душенька!» - подхватила Ксюша, очень довольная, что подругу удалось расшевелить. - И чтобы от таких слов, как «падан»* или «рикассо»* , с ней ваперы делались. Чтоб только об изящной словесности да о музыке щебетала: ах, Княжнин! ах, Херасков! ах, Скарлатти! ах, Перголези! - А он бы крыльями над ней махал! А ей лишь того и надо! - Многим девицам лишь того и надобно, - заметила Ксения. – За счастье почтут. - Оттого и мужчины – сплошь бесподобные болванчики! - Ну, не все ведь как мы – света Божьего не видят за погонями и перестрелками, - возразила Атласова. – Это не хорошо и не плохо. Плохо, когда тебе предлагают совсем не то, что ты хочешь, да еще и ждут благодарности за это, или требуют от тебя того, что ты не можешь дать. Но еще хуже – когда человек сам хочет быть не тем, кто он есть. Представляешь, если Борща вообразит себя дамой и прелестницей? - Ой! - Это не «ой», это - «ай»! – прыснула Ксюша. Дней десять назад они сопровождали государыню в Смольный институт, с тех пор нравы смольнянок стали у них чем-то вроде семейной шутки. Девицы были наивны сверх всякой меры, то и дело со всей непосредственностью взвизгивали «Ай!», а когда Екатерина, зацепившись за что-то юбкой, потеряла ленточку – не менее десяти воспитанниц кинулись за эту ленточку драться. Вдруг Варя выронила тяжеленный том и рухнула ничком на постель, заливаясь слезами. Ксения остолбенела. - Господи, что я за урод?! – всхлипывала Варя. – Отчего у меня мозги набекрень? Какого рожна мне надо? Почему у меня все не как у людей? Мужчину в таком состоянии следовало бы напоить до беспамятства – похмелье надолго избавляет от душевных терзаний. Но Варя, пожалуй, не выпила бы столько, чтобы рухнуть замертво. Поразмыслив, Ксения не стала дожидаться, когда подруга объявит о намерении уйти в монастырь или выдумает еще какое-нибудь дурачество. Она обняла Варю, развернула ее к себе и сказала: - Знаешь что? Ступай-ка ты на Васильевский остров, поищи эту женщину… Андрея Федоровича. Ох, она сильная! - Сильнее Борщи? – улыбнулась сквозь слезы Варя. - Дура, - ласково ответила Ксения. – Собирайся прямо сейчас и поезжай. Ищи ее на Смоленском кладбище. *** Проезжая на извозчике по наплавному Исаакиевскому мосту, Варвара услышала пение. Должно быть, пел какой-нибудь одноногий солдат, просивший поблизости милостыню, вот только репертуар он выбрал странный: не акафист какому-нибудь святому, не псалмы, а простенькую песенку на слова господина Сумарокова. Песенка была написана еще при государыне Елизавете, однако до сих пор не вышла из моды. Звучала она несколько по-барабанному, но кадеты Сухопутного корпуса и гвардейцы предпочитали ее салонным романсам, исполненным новомодной чувствительности. Оно и понятно, ведь речь в ней шла не о беспредметных томлениях условных пастушков и пастушек, а о прощании молодого офицера с возлюбленной. Прости, моя любезная, мой свет, прости, Мне сказано назавтрее в поход идти; Не ведомо мне то, увижусь ли с тобой, Ин ты хотя в последний раз побудь со мной. Покинь тоску, иль смертный рок меня унес? Не плачь о мне, прекрасная, не трать ты слез. Имей на мысли то к отраде ты себе, Что я оттоль с победою приду к тебе! Невидимый певец обладал задорным и звонким тенором, мелодию выводил верно – Варвара заслушалась, и, когда извозчичьи дрожки остановились у ворот Смоленского кладбища, в голове у нее звучало: «Услышишь ты, что я не робок в поле был, дрался с такой горячностью, с какой любил!». Таинственного Андрея Федоровича уже поджидала кучка разновозрастных василеостровских мещанок – от старушек до молодух с ребятишками, мелькнули даже два или три свежих и румяных девичьих личика. Варя не рискнула подойти к часовне - встала в сторонке, подальше от осуждающих взглядов. В свете дамская мода рядиться по-мужски, введенная Елизаветой, любившей похвастаться стройностью и красотой ног, давно никого не шокировала. Тем более что Екатерина, в ту пору юная и стройная, отличная наездница и фехтовальщица, тоже любила носить преображенский мундир – он шел ей чрезвычайно и к тому же помогал незамеченной ускользать из дворца. Но простонародье этой моды не одобряло – возможно, потому, что кавалерами дамы переодевались обычно для амурных шашней: не всякий любовник управится со шнурованьем, не таскать же с собой на свидания способную проболтаться горничную! Щуплая фигурка в неимоверно грязном и выцветшем зеленом мундире и столь же грязных, некогда красных штанах выросла перед Варей словно из-под земли. Темные, как показалось Варе – бездонные глаза приблизились к ее лицу. Тонкая рука, неожиданно прекрасной формы - длиннопалая, с узким запястьем, с продолговатыми ногтями – протянула ей блестящую новенькую копейку. - Варвара, вот тебе царь на коне! Мужу отдай, ему нужнее. От него ангел отошел. - Какой муж, нет у меня мужа… Какой ангел?! – изумилась Варя, подумав про себя: «Это и есть Андрей Федорович? Зря ее считают прозорливой старицей, обыкновенная сумасшедшая». Странное существо глянуло так, как будто сумасшедшей была именно Варя – на миг девушке показалось, что «Андрей Федорович» сейчас прочирикает, подобно светской жеманнице: «Ты меня уморила, душенька, и это ничуть не славно!» - Ангел отходит, когда человек творит такие дела, на которые ангельским очам глядеть невместно. Вот и от мужа твоего отошел, а он еще не вовсе пропащий. Отдай – будет жив. - И где же мне искать этого мистического, не существующего в природе мужа? – сдерживая закипающее раздражение, спросила Варя. – Где, когда, как мне вручить ему ваш амулет? - Завтра, - преспокойно ответила юродивая и пошла прочь. Тетки припустили следом, наперебой предлагая диковинному созданию кто денежку, кто - теплый платок, кто – постный пирог с визигой. Озадаченная Варя побрела за ворота. Пока извозчик вез ее в Царское Село, она размышляла о словах Андрея Федоровича и о том, могли ли они относиться к Герхарду. С одной стороны, назвать его Вариным «мужем» - такая же нелепость, как вообразить Марусю Борщеву на сцене Большого Каменного Театра, в роли Психеи. С другой стороны, «ангел отошел» - в этом что-то есть… Не случайно же из двух поединков Варя дважды вышла победительницей, а он – побежденным и раненым. При том, что Герхард – наедине с собой Варя честно это признавала – опытнее и сильнее. В самом деле, какой-то рок. И что значит – «будет жив»?! Выходит, если не всучить ему эту копейку, он умрет? От маленького лифляндца Варины мысли обратились к мужчинам вообще. Ради чего дамы выходят замуж? – Ради детишек, ради безбедной жизни, особенно бесприданницы, взятые из бедного житья. Чтобы блистать в свете – если муж чиновный и знатный. Чтобы было кому дарить дорогие подарки, баловать, защищать… Варю никто не защищал, кроме – с недавних пор – Алехана Орлова. Но ему для этого и делать ничего не приходилось, хватало грозного имени. Во всяком случае, после отставки Рославцева докучливые обожатели на вакантное место толпой не бросились. Блистать она тоже не стремилась, богатой себя не считала, но желание играть в карты на бриллианты было ей чуждо, а на все действительно необходимое жалованья хватало. Так чего же она, Варвара Голицына, хотела и ждала от мужчины? - Чтобы понимал и не был навязчив, не заставлял спасаться бегством от своей любви, ничего не решал за нее, не докучал непрошеной заботой, от которой сперва отмахиваешься, а потом уже впору отстреливаться… Сыщется ли в свете подобная диковина? *Модные лавки, излюбленное место шопинга петербургских дам *Так петербургские дамы переводили на русский французское слово «кумир» *падан (pas d`ane, фр. буквально «след осла»), часть гарды, защищающий пальцы за крестовиной *рикассо ("пятка") - незаточенная часть клинка возле гарды