Постскриптум

Следующие три недели текут в каком-то совершенно одинаковом режиме. Леша приходит примерно через день, как по расписанию, в одно и то же время. Тащит с собой какое-то безумное количество игрушек, бездумно балуя ребенка. Хотя… мне не в чем его обвинить, потому что видеть радость в глазах сына того стоит. Получая подарок, он сразу мило смущается, потом подолгу благодарит, а после придирчиво разглядывает пополнение в своей коллекции игрушек. Различные роботы-трансформеры, которые стоят, как мой хороший заказ, машины на радиоуправлении приличных размеров, о цене которых я даже задумываться не хочу, тракторы и танки. Мотоциклы, пистолеты… И если первые пару раз я рассматриваю, что же он притащил, после попросту перестаю обращать внимание. Не то чтобы я не дарила подарки дитенку, но не в таких же количествах за такой малый срок. И вроде возмутиться охота, но решаю просто оставить их наедине и зарываюсь по самую макушку на кухне. Даже если все сделано. Даже если могу позволить себе пару часов в компании обоих. Описать словами всю палитру эмоций и ощущений от приходов Леши мне сложно. Вроде надо радоваться тому, что Илья начинает подпускать к себе отца. Отвечает на вопросы, все меньше хмурится и даже что-то спрашивает. Идет потихоньку на контакт с детской доверчивостью, но я почему-то ревную. Вероятно, потому что глупая мысль о том, что если вдруг его папа пропадет, то одной меня станет слишком мало. Что я больше не сумею заполнить собой этот пробел. А еще мне становится страшно. От того, что ребенка может ждать потеря. Невосполнимая. Он ведь так раним и уязвим… С другой стороны, я почти открыто счастлива, что сближение их идет малюсенькими шагами. Сын все еще тянется и ценит меня в разы больше. Отец для него что-то новое и неизведанное, куда он окунается словно в поиске новых ощущений. Однако. Мама есть мама. Первая и единственно сильная любовь на всю жизнь, что он и доказывает, периодически просто выбегая из комнаты, где они играют с Лешей, и крепко меня обнимает, влипая, словно клещ. Цепляется всеми конечностями, балуется и делится эмоциями, рассказывает мне, что ему больше всего понравилось. Делится полученными знаниями и иногда очень сильно меня удивляет, совсем по-взрослому размышляя. А я замираю в такие моменты и слушаю, впитываю, поддерживаю самого важного в моей жизни человечка. С бывшим мужем мы на короткой ноге. Общаемся на уровне едва знакомых людей. Здороваемся, прощаемся. Порой, перекидываясь парочкой ничего незначащих фраз. И все почти идеально. Если не считать того, что по моему мнению его стало слишком много. Начиная от шлейфа дорогого парфюма, заканчивая то ли случайно, то ли намеренно забытыми вещами. Он так навязчиво маячит перед глазами, что местами тошно и хочется закупориться на тысячи замков и не пустить его больше. Выкинуть часы, которые остались на подлокотнике дивана. Туда же отправить запонку, которая, видимо, когда они играли, отвалилась, и он не заметил. А еще спустить в сток банку с дорогим кофе, что он притащил под предлогом, что после работы едет к нам и выпить чашечку перед полноценным ужином дома — личный ритуал. Его появление начинает бередить старые раны. Будить все чаще воспоминания и не всегда неприятные. Я ловлю себя на том, что могу просто стоять у входа в комнату и наблюдать за тем, как они с сыном общаются. Пусть и всего пару раз за эти недели такое случалось, но… Меня бесит его улыбка, предназначенная не мне, теплый взгляд, которым он награждает Ильюшу. Мягкость, с которой относится к сыну. И то ли это атмосфера стала такой… то ли отсутствие личной жизни напоминает с утроенной силой, что как бы пора уже. Пока не потянуло на сомнительные подвиги. Сестра все еще не вернулась. А я прекрасно понимаю, что промежутки, когда ребенок находится в саду или на тренировке, совершенно не подходят для того, чтобы найти себе кого-то, ведь по вечерам я привязана к дому. А на выходных и вовсе не имею возможности выйти куда-либо. Просить Кирилла — гиблое дело, он с детьми ладить попросту не умеет. Максимум на что способен — это поиграть часок-другой, а после же выглядит, будто его пытали. Как минимум пытали. Сказать же Леше о том, что мне бы хотелось заняться уже, наконец, с кем-нибудь сексом для банальной разрядки, а он бы в это время посмотрел за нашим ребенком… Не поворачивается язык. Я даже представила на секундочку, как это прозвучит, и насколько жалко буду выглядеть. Что мгновенно отметаю этот вариант навсегда. И точка. Он не поймет. У него ведь все в достатке. А я как перекати-поле. Это обидно. Даже немного больно. Сила одиночества, как бетонная плита, давит. И если раньше ощущалось немного меньше и не так ярко, то с его появлением в наших с Ильей жизнях проблема становится вопиющей и требующей незамедлительного разрешения. Я чувствую себя дерганной и нервной. Плохо сплю, все чаще курю и всерьез подумываю взять тайм-аут в работе. Хотя бы недельку спокойствия и отсутствия въевшегося, кажется, уже даже в стены намертво запаха ванили, корицы и прочего. Сегодняшний день вроде начинается как обычно. Типично даже — я бы сказала. Илья отказывается идти на тренировку, сославшись на то, что не выспался и у него болит синяк на руке. Я-то прекрасно вижу, что дома, в куче новомодных игрушек, ему куда более интересно, чем учиться играть в волейбол. Но заставлять я не стану никогда, потому делаю ему поблажку и забираю пораньше из сада, отправляясь сразу же домой, где ребенка ждет свежий мясной пирог и наваристый кисель из лесных ягод. Лешу я сегодня не жду, ибо обычно по пятницам тот освобождается раньше, и найти предлог улизнуть из дому сложнее, и проводит время с женой и дочкой. У него разделение обязанностей, семейная идиллия, а мне… мне пофигу. Вроде. Потому вы просто не представляете, в каком же я шоке, когда выхожу из ванной в одних стрингах, вытирая мокрые волосы на ходу, и врезаюсь в него всем телом. Первая мысль: прикрыть руками грудь. Следующая за ней: что он здесь делает и почему я не слышала, как открывалась входная дверь? А третья… Господи, ну почему от него так одурманивающе пахнет? А вот его, похоже, ничего не смущает. Стоит напротив, расстояние меньше вытянутой руки, смотрит невозмутимо, будто ситуация обыденная, с какой стороны ни посмотри. И мне так жарко, я словно задыхаться начинаю, а ему так похер… Спустя долгие несколько минут вздрагиваю и, намотав на себя полотенце, ретируюсь в комнату, быстро обойдя так и стоящего на месте Лешу. — Зайка, а где мамина футболка с пандой? — не своим голосом спрашиваю сына. Хочется сделать вид, что все как бы в порядке. Ну, голая, подумаешь? Как будто он там что-то не видел… Ребенок начинает рыться в моих вещах и со счастливой моськой тащит мне прошенное. Натягиваю ту, как спасательный круг. Нахожу спортивные шорты, привожу себя в относительный порядок, закрутив волосы в беспорядочный пучок, сбегаю на кухню. Предлог типичнее некуда — Ильюше нужен ужин. Наплевать, что со вчерашнего дня еды на четверых. Внутри еще битый час все дрожит, а спокойный карий взгляд так и стоит перед глазами, будто шторка занавешивает и перебивает собой все. Мне дурно от понимания, что он за стеной. От звука его голоса и тихого смеха. Я даже подхожу к зеркалу время от времени, чтобы убедиться в том, что я все так же внешне спокойна, ибо спалиться перед ним — последнее, что мне бы хотелось. И надо бы взращивать в себе неприязнь, равнодушие и пренебрежение, а не получается. Будь на его месте любой другой, я бы с легкостью игнорировала малейшие проснувшиеся эмоции. Но Леша… Слишком глубоко и сильно запал он мне в душу когда-то. Забрался туда, куда никому не удавалось. И пусть все закончилось плачевно, и я сама тогда приняла решение, от этого ни капельки не легче сейчас. Особенно стоять у окна и понимать, что вытравить изнутри, будто плесень от сырости термоядерными моющими средствами… я так и не смогла. И от этого такая ядреная безнадега захлестывает. Пробуждает жалость к себе в сто крат сильнее, чем позволительно. Ведь что-что, а расклеиваться, когда на тебе ответственность за ребенка, нельзя. Запрещено. Табу. И я упускаю момент, когда он уходит. В этот раз без прощаний. Просто. Молча. И то ли навеяло… то ли и правда грустно. — Мам, смотри, — ребенок, как козленок, скачет вокруг меня, показывая красивый новый планшет. С умным видом жмет на иконки, рассказывает, как тут много интересного и игры увлекательные, а еще папа Леша подключил интернет, вставив крохотную мини сим-карту. А значит, у моего сына теперь есть собственный номер, и звонить мне нет нужды, чтобы договориться о встрече. Понимаю, что муж… бывший… абстрагируется от меня точно так же, как и я от него. Оттого немного горечи, всего капля на кончике языка. И осознанное — это к лучшему. А после беспокойная ночь, где сомкнуть глаза удается с трудом. Ведь едва они закрываются, образы вспыхивают, словно фейерверки прямо под веками. Яркие-яркие и красочные настолько, что чувство будто пропасти в шесть лет и не было вовсе. И я только сняла приталенное белое платье, распустила замысловатую прическу, а цветы в волосах оставили запах на пальцах. Не будь Ильи, я бы уже нажралась, как последняя сволочь. Просто чтобы отключить на время мозг. Перезагрузиться и рвать когтями вперед. Но мой маленький любимый якорь останавливает от необдуманного. Заставляет становиться сильнее и справляться с проблемами иными путями. Выпить ведь куда проще, чем перебороть в себе лишние эмоции. И прошлая Лина так бы и поступила, пошла бы по пути меньшего сопротивления. Но прошлая Лина — не я. *** Выходные всегда только наши с малышом. Лишь в первых числах месяца Леша желает проводить их в компании сына. Они выходят в город, подолгу гуляют и посещают разные развлекательные места. В то время как я занимаюсь закупкой продуктов, устраиваю генеральную уборку или просто в одиночестве неспешно занимаюсь собой. Маленькая передышка. Во время которой все мои мысли крутятся вокруг Ильи. Вдали от него мне некомфортно. Я постоянно слежу за телефоном, боясь «в случае чего» пропустить вызов. Но сегодня сын рядом. Крутится как юла и упрашивает сходить в парк, где они были с отцом однажды. Там продают вкусную вату, хрустящий попкорн и совдеповский лимонад. Отказывать смысла не вижу, потому последующие пару часов мы только и делаем, что шастаем по улице, смеемся, делаем перерывы на лавочке, где дите весьма эмоционально гоняет каких-то ярких мультяшных монстров в любимом планшете. А после снова бегом за голубями, которых здесь не в пример много, сдувая челку, что падает на глаза. И я не сдерживаю улыбки. Ведь такие мгновенья могут не повториться. Он растет так быстро, становясь все выше, а глаза наполняются серьезностью. Я слышу, как он меняет порой интонацию, подражая Леше, и это не то чтобы неприятно, просто я вижу, что их общение уже наложило отпечаток на личность ребенка. В чем есть и плюсы, и, безусловно, минусы. — Ильюш, а ты скучаешь по папе, когда он не с тобой? — вовремя остановив себя, чтобы не ляпнуть, не дай бог, «с нами», спрашиваю. — Нет, — быстро отвечает, снова уткнувшись в планшет. — Есть время для папы, а есть для мамы. Мне нравится отдельно. Так интереснее, — добавляет. А я хмыкаю себе под нос с улыбкой. Вот так вот. Распределил. И мне нравится его подход. Не смешивать. Ведь вместе мы не будем, а значит, нельзя приучать ребенка к совместности. — Много играть нельзя, родной. Это вредно для глаз, — мягко глажу сына по густым темным волосам, пропуская шелковистые прядки через пальцы. — Я знаю, — почти обреченно вздыхает и отдает мне. — Домой? Хочу успеть к серии Фиксиков. В прекрасном настроении возвращаемся. Теплый вкусный ужин. Пенная ванна. Попытка выучить стих к Новому году, пока что без особого давления… просто чуток заранее. А после укладываю уставшего ребенка, а сама шурую курить. За весь день не было момента, чтобы можно было уединиться. И руки зудят, требуя сигарету. Волосы все еще немного влажные после душа, на улице заметно похолодало, потому решаю натянуть легинсы и майку с длинными рукавами, хоть и на голое тело. В поисках балеток слышу, как кто-то скребется в дверь. Не сразу понимаю в мою ли, ибо рядом есть соседская. Но так как и без того собиралась выйти покурить, выхожу и замираю. На пороге стоит Леша. И вроде все как обычно, если не обращать внимания на чуть более мутные глаза, что значит лишь одно — он выпил. И довольно много. — Сын спит? — особенность его голоса под градусом, что тот становится тягучее. Словно ириска. Обволакивает как густой вересковый мед. Киваю в ответ, отталкиваю от двери, уперев руки ему в грудь, и закрываю квартиру. Благо ключи со мной. Как и телефон. — Ты время видел? — приподнимаю бровь. Закуриваю, смотрю, как он засовывает руки в карманы и становится в позу. — И откуда мы такие нарядные? — язвительный тон скрыть не удается. За ним почти умело прячется нервозность. И понимание, пришел поздно — значит, не к Илье. Молчит. Долбаная привычка сквозь годы — «отвечать взглядом» — неискоренима из этого человека. И я бы уже трижды заткнулась в былые времена, но сейчас-то… что терять? — Цель твоего позднего визита? Домой не пустили? Так тут тебе явно места нет, — картинно развожу руками, заодно стряхнув пепел. Чувствую легкий шлейф виски. Вижу, что не настолько он пьян, чтобы не отдавать отчет в действиях, да и вряд ли его так легко можно свалить алкоголем, на моей памяти такое было лишь считанные разы. И то, память ему не отказывала. Не получив ответа, пожимаю плечами, затушив окурок, выбрасываю тот в самодельную пепельницу из старой банки из-под оливок. Выпрямившись, уже в следующую секунду влипаю спиной в стенку. Это больно. Неприятно. И неожиданно. Чуток пугающе. Но руки по обе стороны моей головы и лицо в опасной близости напротив — вот что в крайней степени шокирующе. Нечто подобное уже было. Десятки раз, когда-то давно, будто в прошлой жизни. И эта четко-гранулированная доза выдержки перед страстным срывом всегда воспламеняла меня мгновенно. Но сейчас… — Ты что творишь? — пытаюсь увеличить между нами дистанцию, но это почти как скалу с места сдвинуть. Нереально. Нависает, как грозовое облако. Смотрит в этом полумраке жесть как пронзительно. Закупоренный снова на тысячи замков, проглотивший, не поморщившись, какие бы там ни было в этом случае, но эмоции. Непробиваемый. Непроницаемый. Только зачем так… близко? А после еще ближе. Считанные сантиметры. Меня будто в вакуум всасывает. Я задыхаюсь от его запаха смешанного с мятой, виски… парфюмом, чем-то морским, похожим на отдушку салона в его машине. Не смотрю. Держу руки по швам, не хочу даже касаться лишний раз. Не потому что брезгую. Просто слишком давно не было под моими руками горячего мужского тела. И вообще слишком давно ни черта не было у меня. И я, мать вашу, не железная совсем. Особенно зная о том, что мне светит, спутайся я с ним в простынях. Только вот обручальное кольцо на его пальце даже от полудохлой лампочки в подъезде между этажами умудряется бросать блики. Ослепляюще и отрезвляюще. Только вот одну меня походу. Внутри все вопит о том, что пора делать ноги. Иначе быть беде. Снова пытаюсь оттолкнуть, только теперь он всем весом вжимает меня в стену. Шумно втягивает воздух у шеи, сильно сдавив мне ребра обеими руками. Нарочито близко к груди, но, видимо, держась из последних сил, чтобы не смять ее ладонями. И меня просто прошибает на хрен от макушки до пяток. Волосы на затылке шевелятся от силы ощущений, которые возникают, едва он касается моего тела. — Ты охерел? — хриплю и начинаю биться в его руках как бешеная. Внезапно набравшись сил и отчаянно тараня, чтобы он просто отошел, Господи, просто отошел. Вырываюсь. Понимая, что наверх не пройду, он тупо загораживает мне лестницу. Спускаюсь ниже. Вроде вот оно — спасение, а ощущение, что меня в ловушку загоняют, как животное на убой. — Ты что, немой, блять? — рычу, пытаюсь трансформировать все, что нахлынуло, в злость. Да во что угодно, только бы убрать эту дрожь в пальцах. И перестать облизывать пересохшие губы, перестать слышать собственное дыхание, потому что уши заложило. — Сегодня год, как я получил должность в фирме. — Что? Фирма? Должность? Не сразу вкуриваю о чем он. — Поздравляю, — хрипло и отстраненно. Закуриваю, не сумев с первого раза чиркнуть зажигалкой. Пальцы, полуонемевшие, дрожат, спускаюсь еще на пролет ниже. Становлюсь между этажами, лицом к окну, спиной к Леше, чтобы не видеть его и сделать вид, что я тут одна. Прикрыв глаза, глубоко втягиваю в легкие дым. Прогоняю никотиновой горечью успевшую расползтись сладостью страсть на кончике языка. Пить хочется нещадно. Облизываю губы и чувствую на выдохе, как он прижимается сзади. Буквально закрывая меня в капкан своего тела. Обнимая поперек живота и вжимая настолько сильно в себя, что я не могу вдохнуть. — Перестань, — пытаюсь оттолкнуть спиной, но контакт становиться еще сильнее, хотя куда уж. Меня затапливает. Просто выносит в параллельную вселенную. Ощущение этой животной подавляющей мужской ауры. Силы. И горячего дыхания… Все это вкупе буквально вытравливает последние разумные мысли. Прочищаю горло, чувствуя, как он собирает в кулак тонкую материю моей майки. Вижу в слабом отражении оконного стекла, как оголяется мой живот и ребра. Как закрыты его глаза и склонена голова, а нос утыкается в основание шеи. Явно сдерживает себя. Щекочет дыханием. И плавит, черт возьми, плавит. Твою ж... Уловив момент, выворачиваюсь и буквально сбегаю от него на улицу. На ночную осеннюю прохладу. С истлевшей сигаретой почти до фильтра между пальцев. — Что же ты творишь, мать твою, что ты творишь? — нервно. На пределе. Выкинув бычок, снова закуриваю, оглядываюсь, отметив кромешную тьму и звенящую тишину. Вижу его в паре шагов. Спокойно стоящего. — По-моему, все очевидно, — вздрагиваю от его голоса. — А вот почему ты убегаешь — загадка. — Тупеешь, видимо, — в пару затяжек уничтожаю сигарету. Уж лучше тошнота, чем возбуждение почти до озноба, бьющего крупной дрожью. — Стой тут, я возьму быстро ключи, заодно проверю ребенка и отвезу тебя домой. Ловит возле подъезда, без лишних колебаний впивается поцелуем своими такими знакомыми сладко-горькими губами. С настолько дикой страстью, что я еле сдерживаюсь, чтобы не застонать как порноактриса в голос на весь двор, да так, что эхо прокатится до соседнего. И его руки, будто волна, медленно стекают по моему телу. Успев затронуть все от груди до бедер. Так томительно и жадно. А мне рядом с ним всегда многого не нужно, чтобы почти умереть от перевозбуждения. И тело, сука, предатель. Помнит. Сквозь годы помнит. Даю себе всего секунду насладиться, покрыться мурашками и почувствовать болезненную пульсацию, что сиганула внутри вслед за его горячими пальцами и влажным языком, прежде чем в полуистерике вырваться. А он не держит. Просто смотрит своими пьяными то ли от возбуждения, то ли от виски глазами. И я понимаю, что, не противься я, уже обхватила бы его ногами, и он бы взял прямо у грязной подъездной стены. И он понимает. Через ступеньку к двери. Вытирая рукавом губы, ероша все еще немного влажные волосы. Сдерживая рвущееся рыдание из груди. Без слез. Пока что. Наверное. На цыпочках до комода за ключами, а после короткий взгляд в комнату, где тихо спит Ильюша. Рвано дыша, ничего не понимая, действуя как робот. Бесшумно выскальзываю из квартиры. Практически скатываюсь по лестнице из подъезда. Быстрым шагом к машине и пулей за руль. — Спит? — голос куда трезвее, чем мне казалось. Но отпустить его за рулем — преступление. Отправить на такси, конечно, вариант, но… — Да, — мимолетно в ответ. — Адрес? Коротко называет, поясняет, как проехать, и замолкает, уткнувшись в окно. Чертовски задумчивый, абсолютно спокойный, словно не он буквально недавно едва не трахнул меня, почти расплавив сталь моего сопротивления лавиной страсти. Облизывает губы, медленно моргает. Всем своим видом возбуждая чуть ли не сильнее, чем недавними действиями. И я понимаю, что сгораю рядом с ним в этом замкнутом пространстве. Схожу с ума и никуда ничего, черт бы его побрал, не делось и не денется, наверное, никогда, пусть хоть десять лет пройдет. Цепляюсь за руль, как за последнее, что удерживает от непоправимого. — Да, я уже почти дома. — Совсем в себя ушла. Не слышала, как у него зазвонил телефон, а женский голос отдаленно бесит. — Пил, — отвечает что-то на недовольство в трубке. — Лина подвезла. — И сбрасывает. А дальше его двор. Растрепанная Леля, не лучше меня выглядящая. Злые сонные глаза. Обвинения в мою сторону, претензии и фактически ультиматум: или она или мы с Ильей и прочее. Конечно, немного интересно, на что еще ее запала хватит, но у меня дома ребенок один… пусть он и спит, но все же. Потому просто сваливаю подальше от этой гребаной семейной драмы. По пути пытаюсь собрать последние расшатанные нервы. Вмиг активируется такая всепоглощающая гордостью за свою стойкость перед соблазном, выливающаяся в торжествующую улыбку, что стоящий одинокий пешеход, увидев, расплывается в ответ, неверно ее истолковав. И пусть. Как бы там ни было, конец сегодняшнего дня меня радует. Приехав, в кротчайшие сроки переодеваюсь и, расстелив тонкий матрац, решаю спать сегодня на кухне. И спине полезно, и ребенка не потревожу. И остаточное напряжение в теле унять смогу собственными силами. Пусть одиноко. Пусть не так кайфово, как могло бы быть, позволь я. Зато совесть чиста.