Постскриптум

Это надо уметь так: прийти через два дня и сделать вид, что я важна ровно настолько, насколько стоящий комод в коридоре. То есть параллельно вообще. Просто брякнуть приветствие, даже не одарив чертовым взглядом, и смыться к ребенку в комнату. Гениально. Я тут, понимаете ли, в разбросанных чувствах который день кряду, пытаюсь собрать собственное спокойствие по крупицам, а ему плевать. Будто не он причина. Будто не его руки меня сжимали. И вообще это я к нему липла, как банный лист к заднице. И мне смешно. Разум балансирует на грани истерики. Снова. Ну а что я могу сказать или предъявить? Вот что? Правильно, ни-хе-ра. Это так сильно бесит и злит... Вот не обидно же. Не больно совсем… наверное. Но в тоже время никакого равнодушия. Да о чем тут вообще речь? Что бы эта сволочь ни сделала, я буду реагировать. Всегда остро и всегда на пределе. Как-то необъяснимо и странно. — Завтра скину адрес, подъедешь с документами, посидим на нейтральной территории и обсудим некоторые нюансы, — и это вместо спокойной ночи. Обыденным тоном, зашнуровывая гребаные дорогущие туфли. — А если я не могу? — из чистой вредности спрашиваю. — Можешь. Илья до четырех в саду, у тебя куча свободного времени. — А может, у меня заказ должен быть готов к вечеру? — Тогда ты бы уже сейчас готовила коржи и прочее. Лина, не наебывай меня, даже не пробуй, — последнее на полтона тише. Хотя Илья все равно залип в монитор, но ругаться при ребенке непозволительно. И он в курсе. *** СМС с адресом и временем встречи приходит рано утром. Потому на подготовку к такому незнаменательному событию у меня полдня. Что я и делаю. Долго выпрямляю волосы, которые теперь лежат волосок к волоску. Уделяю внимание каждому миллиметру на лице. Рисуя четкие тонкие стрелки. Выделяя скулы, нанося темную помаду. А после натягиваю кожаные штаны, отметив, что моя задница все еще аппетитна. И рубашка идеально сидит, несмотря на то, что грудь стала больше. Сумасшедшие шпильки, приталенный темно-синий тренч, легкий палантин в серо-черную полоску. Мне нравится, как я выгляжу, только не устраивает мое настроение. И бесит собственное отношение к ничего незначащей встрече. Деловой даже. Но… Подъезжаю, паркуюсь рядом с его машиной, едва сдерживаю нервный смешок, сравнивая свою маленькую иномарку с его громадиной. Слон и Моська, ей-богу. Слон и Моська… Зато я гордая, хоть и приехала в бюджетном седане. Зато он мой кровно заработанный. Выходит из машины, стаскивает с лица солнечные очки, а мне хочется фыркнуть, замечая, как пялятся на него. И с ними не поспоришь, выглядит ведь как всегда… Или же я себя накручиваю и никому до нас нет дела. Папка оттягивает руку. А ноги чуток деревенеют, но я, задрав подбородок, с уверенным взглядом не спешно передвигаюсь сразу к входу, пройдя мимо него и услышав, как тот хмыкает около моего уха, едва я ровняюсь с ним. Делает вид, что невозмутим. Только то, что я его цепляю… как бы он ни скрывал — факт. И я даю себе пять балов за поведение и двойку с минусом за сумбур в мыслях. — Столик около окна, — закатываю глаза, слыша голос в спину. Скидываю плащ, укладываю папку на край стола и присаживаюсь, закинув ногу на ногу и уверенно встретив его взгляд. В эту игру могут играть двое… — Актриса в тебе не умерла, — отпивает воды из отполированного стакана. И мне кажется, что в этом пафосном заведении даже унитазы блестят ярче зеркал в моем доме. Игнорирую его. Протягиваю папку, в которой медкарта ребенка. Свидетельство о рождении. И мой паспорт. Который не должен был там оказаться, но именно за него он берется первым. Да-да, я не меняла фамилию на девичью. И паспорт все тот же с двумя печатями на странице семейного положения. Довольно долго рассматривает, будто у самого не стоит точно такой же штамп. Листает еще пару страниц, смотрит на штамп с именем сына. И я злорадно думаю о том, что как раз вот такого у него нет. Но как же его лицо каменеет, когда он смотрит на прочерк в графе «Отец» в свидетельстве о рождении ребенка, что я едва сдерживаю смех. И видимо, Леше есть что сказать, только вот перед нами вырастает улыбчивая блондинка и начинает расставлять приборы, тарелки и прочее. А когда удаляется, градус его злости, кажется, только возрастает еще сильнее. — Не объяснишь, что это? — поворачивает в руке документ. — А это, Лешенька, свидетельство о рождении моего сына, — с легкой улыбкой говорю, ярко выделив МОЕГО. — Нашего. — Это что? Рык, что ли, был? Ой… — Да? Документально не доказано, — наглостью заполняю глаза до самых краев, и так заводит эта перепалка, что начинаю слегка ерзать. Психует. Бросает обратно в папку. Откидывается в кресле и трет переносицу. Нервирую его. Знаю. Но мне тоже не слишком-то сладко жилось эти годы. Легкая моральная компенсация будет в самый раз. Спустя пару минут успокаивается. По крайней мере, внешне. Берет в руки медицинскую карту. Чуток теплеет, когда видит свою фамилию перед именем ребенка. Как и отчество. Внимательно читает каждую страницу. Начиная с подсчета прибавки веса до ветрянки, которой мы переболели. Куча прививок, вовремя пройденные комиссии. — Убедился в том, что я идеально слежу за ним? Теперь я могу съесть свой салат, не подавившись под твоим соколиным взглядом? — Разумеется, — кивает. Складывает все обратно в папку. Отодвигает к середине стола. — Только вот я просил ксерокопии. И я не вижу реквизитов твоей банковской карточки, как и справки о доходах. — Какая, к черту, справка, если я работаю на дому? У меня из официального дохода было только пособие по уходу за ребенком, а теперь как матери-одиночке. Тебе нужно задокументировать эти копейки? Издеваешься? — само спокойствие и уравновешенность. Высказалась и отправила порцию салатика в рот. Умница. — Ну, я попытался, сделаю, значит, так, как посчитаю нужным. — Сделаешь что? — Решу проблему с вашими финансами. А после или добровольно, или не очень, но в графе «Отец» будут мои инициалы. И я буду документально доказанный отец нашего ребенка. Который имеет ровно столько прав, сколько и мать. — И что, тебе станет легче, что у тебя в паспорте будет два штампа вместо одного? Фетиш на штампы? Смотри, скоро ставить будет негде. — Не переживай, некоторых штампов как было, так и останется пять. Я понимаю, о чем он. Дважды разведен и трижды женат. Не мило. Хотя что-то в этом определенно есть. Долбаная обреченность и желание завести семью. Я вот вряд ли обзаведусь третьим. Определенно точно это не мое. Совсем. Жуем в тишине. Скрещиваем взгляды. — Хочешь поглазеть? — достает паспорт из кармана пиджака. — Не имею ни малейшего желания, — откровенно вру. А он приподнимает бровь, явно дав понять, что не повелся. Протягивает — беру. Итак, что мы имеем. Два штампа с первой женой. Два с моим именем. И Леля. Надо же, в январе будет два года их счастливому браку. А далее штампик с датой четырнадцатого августа. А ребенку, как я и думала, еще даже полутора лет нет. И что мне должно было дать это знание, по его мнению? — Молодец, хорошая коллекция, — ядовито произношу, передавая обратно документ, намеренно царапнув ногтями его руку. — Не жалуюсь, — легкая улыбка. Глоток воды. Снова. — Чего о тебе не скажешь. Почему одна? — выразительно смотрит на мои руки вообще без колец. Уколол-таки. А мне ответить нечего. Что я могу сказать? Что еле выстроила хоть какое-то подобие существования в одиночку? И ни желания, ни сил искать себе мужика, который занял бы отцовское место возле Ильи, я даже не пыталась? Была я замужем. Спасибо. Наелась. Не фанат я проштамповки паспорта. Уж простите. — Действительно, надо было на место прочерка в свидетельстве о рождении сына кандидатуру подыскать. Вот же упущение-то какое, а. Непременно исправлю. 1:1. Чтобы даже не думал пытаться выбить меня из колеи своими вопросами. А челюсть-то заскрипела на весь ресторан. Не понравился ответ? Какая жалость. Или он думал, я сейчас начну тут изливать ему душу о собственном одиночестве и прочем дерьме? Ну-ну. — Так вот чем ты занималась прошедшие годы. Зубы отращивала. Как у акулы, видимо. В два ряда. — В три, — фыркаю. — Еще что-то? Или я могу быть свободна? — Да ты и так вроде как… — Это что, попытка пошутить была? — Леш, что тебе надо? Ну, одна я и что? Не задавалась целью. Предпочитаю секс без обязательств, быстрый, редкий и желательно с малознакомыми людьми. Каждый получает то, зачем пришел, и все довольны. Это тебе нужна семейная идиллия, а я и без того достаточно самодостаточна. Все? — делаю скучающий вид. Сдерживаю смех, видя, как его взгляд полосует меня. Чувствую, как все вибрирует внутри. Знаю, каким был бы секс с ним, когда он в таком состоянии. И это… плавит меня. Неожиданно сильно. Снова тревожно звенит мысль о том, что зря я настолько запустила личную жизнь, раз на бывшего мужа броситься готова. Быть может, не будь я ТАК голодна, реакция была бы в разы мягче. — Мне пора на работу, вечером заеду. — Отлично. Просит нас рассчитать. Сам все оплачивает, пафосно отслюнявив несколько купюр. А я ретируюсь и побыстрее, захватив папку с собой. Чтобы уже спустя полчаса сидеть около подъезда и плакать в машине. Курить и плакать. Проклинать собственное тело. Сбрасывать вызовы от Кирилла. Мечтая перегореть к вечеру, чтобы не дергало так сильно в его присутствии. Потому что хотеть женатого мужчину отвратительно. И мерзко, особенно зная, кто его жена. И пары часов явно мало, чтобы окончательно успокоиться. А он уже на пороге моей квартиры. Зачем-то. Илья, похоже, удивлен тому, насколько зачастил к нам в гости его отец. Но улыбается тому в ответ на приветствие, принимает, оказывается, обещанный накануне огромный ананас и мчится на кухню, чтобы затолкать тот в холодильник. Не знаю, куда себя деть. Носит. Жесть как носит, и я решаю пойти расслабиться в ванную, может, хоть это подействует. Но не помогает. Увы. Ни пушистая пена, ни любимые аромамасла. Нервозность не исчезает. И пусть усталость усиливается и легкая дрема окутывает, внутри все как струна натянуто. — Ананас чертовски сочный, я руки помыть, — дверь открывается — дверь закрывается. К черту приличия. Ведет себя как дома. Спокойно стоит у умывальника. Как будто на кухне не мог это сделать. А мне даже немного жаль, что я вся в пене. Ну а что? Провокация такая провокация. Тот факт, что я не собираюсь с ним ложиться в постель, не означает, что я не могу поиграть на его нервах и немного поразвлечь себя. Скучно жить мне. Хочется — и очень давно — что-нибудь сотворить, не во вред ребенку, разумеется, а чтобы душеньку отвести. — А на кухне воду отключили? — сама наивность с зажатыми между ног обеими руками. Ему-то не видно, а у меня ощущения… странные. — Нет, но там нет мыла. — Там есть моющее средство, — поправляю, наблюдая за его лицом в зеркале. А у того и бровь не дернулась. — Оно сушит кожу, — ухмылка прилипает к полным губам, глаза смотрят с вызовом. Ну, допустим… — Правда, что ли? У жены крем попросишь потом. Или ты пришел еще и спинку мне помыть? — Помыть? — оборачивается, издевается. Играет. Идиот. — Я уж как-нибудь сама. Благодарю. Хмыкает и уходит, наконец. А мне будто шнур с электричеством бросили в ванну. Мурашки бегут по коже как сумасшедшие, и даже закрыв глаза, пытаясь выровнять дыхание, успокоиться не получается. Напряжение в теле скопилось в таком безумном количестве, что впору выть в голос. И соло забегом тут явно не спастись. Совсем. Жду, когда он уйдет, но вода стынет, а входная дверь так и не щелкает. Черти что. — А можно папа сегодня меня уложит? — спустя полтора часа слышу вопрос ребенка, когда преспокойно пью кофе на кухне, сидя в глубоком плетеном кресле у окна. Почти давлюсь. — А ты у папы спросил, может ли он? — Да, он сказал, что даже остаться может. Ты же все равно спишь на полу часто. Так можно? Пожалуйста-пожалуйста. — Угу, — киваю. Понедельник. Начало рабочей недели. А он решает ДАЖЕ остаться. И вот что действительно интересно: Леля его не порвала на куски за такое самовольство? Мне так-то насрать, одноразовую акцию могу легко устроить. Все равно буду печь коржи и прочую гадость подготавливать к завтрашнему дню, а после улягусь спать на полу, ибо спина вконец достала. Чем и занимаюсь, периодически бессовестно куря в форточку, высовываясь чуть ли не по пояс. Подложив плед к запертым дверям на кухне, чтобы не прошло в другую комнату запахов. Глаза режет и спать хочется, но еще полчаса как минимум ждать, пока допечется последняя партия. Развалившись в своем кресле, смотрю в ночное небо. Кручу в руке пачку сигарет, отметив, что там почти пусто. Свожу лопатки, чувствуя хруст, и кривлюсь. Больно, блин. Массаж нужен очень давно. Как и еще куча всяческих мелочей, но как-то заботиться о своем здоровье нет ни времени, ни денег. Печальная истина. Потому молча страдаю. Надеясь не развалиться к тридцати пяти. А минуты, будто издеваясь, медленнее некуда ползут. Мне уже даже курится не очень-то в кайф. Мусолю между пальцев, изредка затягиваясь и чуть ли не давлюсь дымом, когда дверь на кухню приоткрывается и Леша проскальзывает ко мне. — Я уж подумал, показалось, дай сюда. — Вырывает сигарету из пальцев и отправляет в окно. Недовольный, чуток помятый. Без рубашки, в одних долбаных штанах. Приехали. — Громкость убавь, Илья чутко спит, — шепчу в ответ. Прикрываю окно и смотрю на горящий в темноте циферблат. Еще двадцать две минуты. — И часто ты так развлекаешься? — Какая разница? — приподнимаю бровь. — А спишь ты когда? — Не заткнуть его походу. — Когда получается. Леш, отвали. Ребенка разбудишь. Придвигается ближе, садится напротив, в каком-то сраном полуметре. Упирается локтями в собственные колени. Офигенно. Всю жизнь мечтала сидеть ночью в темноте на кухне с полураздетым бывшим мужем. — Поставила бы себе диван тут, раз засыпаешь за работой. Закатываю глаза. Объяснять, почему сплю на твердом, желания ноль. Да и вообще говорить неохота. Да и не о чем. Да и с полуголым-то… И с мыслями черти знает какими. Увольте. — И квартиру можно было снять побольше и поприличнее. А вот тут я его почти убиваю взглядом. Как же у него все просто. Когда баблом можно задницу подтирать, а некоторые вот ночами не спят, чтобы оплачивать даже такое говно-жилье. — Можно даже на Луну полететь, если есть деньги и желание, — шиплю в ответ. Отвожу взгляд. Избегаю. Хочется прогнать, но шуметь нельзя. Потом сына фиг уложишь. А это, как следствие, пропуск сада и бешеная гонка весь день, чтобы успевать и за ним смотреть, и работу работать. — Подыщи удобный вам вариант, я буду оплачивать. Вместо алиментов. Так будет проще и мне, и тебе. Это, конечно, разумно настолько, что я решаю вообще промолчать. Ибо скандалить не время и не место. Как и желать ему засунуть свои деньги поглубже и подальше. Потом. Все потом выскажу. А сейчас пусть думает, что я покладистая и сонная, а потому самое время манипулировать. Наивный. — И надо решить вопрос с отцовством. Я хочу иметь документальное подтверждение. — Может еще ДНК сдать? — Двадцать минут. Ну какого хрена так медленно?! — Это лишнее. Я не сомневаюсь в том, что он мой сын. — Рада за тебя. Девятнадцать. Мы молчим, по ощущениям, полжизни, а прошла всего минута! Жесть. Я так с ума сойду в его компании. Даже дышать сложно становится. — Ты грудью кормила? — Ночь каверзных вопросов объявляю открытой. Чего, бля? — Допустим, — не совсем понимая, зачем ему эта информация, все же отвечаю. — Долго? — Нет. — Почему? По кочану. — Потому что молоко пропало из-за антибиотиков. — Вопросительно смотрит. — Я слегла с ангиной, когда Илье было почти четыре месяца. — Кивает чему-то своему. — Что со спиной? — А что со спиной? — вопросом на вопрос. Я словно на допросе. Семнадцать минут! Пиздец. — Не заметить, что тебе больно, довольно сложно. И у меня даже есть несколько вариантов. — А потом как-нибудь нельзя? Ребенок, блин, спит, а ты допрос устроил. Запарил. Заткнись уже или вали домой. Кладет мне руки на колени. Я же подбираю ноги к себе, обняв их руками. Шах и мат. Нехер меня лапать. И без того нервная до невозможности. — К чему цирк? Ты же хочешь меня. — Глаза так и гипнотизируют. Масляные будто, блестящие. Господи помилуй... — Не-а. Я спать хочу. Но уж точно не тебя. — Да-да. Хороша актриса, Станиславский удавился бы от хохота. — Уверена? — еще и ухмыляется падла. Вообще охамел. Конечно, я уверена. Как же иначе. Так сильно уверена, что аж руки начинают дрожать. А в горле ком. Пятнадцать минут. — Разумеется, — как хорошо, что за шепотом не слышно севшего голоса. — А если проверю? — Слишком интимно звучит. Слишком много мыслей и картинок возникает. Мгновенно. Внезапно. Что?! Становится на колени впритык ко мне. А мои ноги, предатели, будто по щелчку под его руками в стороны расходятся. Так привычно и дико одновременно. И от груди до самых кончиков пальцев на ногах огненный шарик прокатывается внутри. Жарко. Что я творю? Что он творит? Полулежу в кресле, держу хоть какую-то дистанцию. Цепляюсь руками в подлокотники, только бы избежать еще большего контакта, а он по глазам видит, что я понемногу сдаю позиции. И кажется, схожу с ума. А ведь он еще даже не начал. Ничего не сделал. Просто чистейшая провокация. Гладит бедра. Следит взглядом за собственными руками. Эротично и слишком медленно для того, кто куда-то спешит. Чувственный садизм во всей красе. Четырнадцать минут. Я торможу… или слишком много всего происходить успевает за чертовы пару десятков секунд? А руки у него горячие, невообразимо сильно обжигающие. Запускающие блядскую цепную реакцию в моем организме. Заставляя вспоминать и изнывать, понимая, что я могу получить. Под майку обе ладони. По ребрам плавно... к груди. Сжимает одновременно. Перекатывает между пальцами одеревеневшие соски. Пытается установить контакт глаз, склоняя голову, а я избегаю. Не могу… Просто не могу на него смотреть. Желанного в данный момент, как вкуснейший десерт в мире. Только этот тортик-то не для меня… Кусаю губы, ловлю его дыхание на них. Отчаянно чувствуя импульсы, пробегающие по телу, где мы соприкасаемся. Уворачиваюсь от поцелуя. Выгибаю шею, не давая приблизиться. Кусает за плечо, прямо через ткань. Не больно. Заводит сильнее. Посмеивается, забавляясь над тем, как я «очень старательно» его отталкиваю. Дура тупорылая. Двенадцать минут. Господи, ты там вообще есть, нет? Или в отпуск ушел, забив на мои страдания? Стаскивает шорты, следом стринги, а я даже возмутиться не успеваю. Слишком быстро. Вспышками все. Флэшбэками. Закрывает мне рот левой рукой. Приближается нос к носу. Такой тесный контакт. Почти поцелуй, хочется просунуть язык сквозь его пальцы и коснуться губ. Правой рукой, кончиками пальцев скользит по отвратительно влажной киске, незамедлительно проникает в меня сразу двумя пальцами. Проскальзывает так легко, что мне хочется плакать от беспомощности. От того, как сильно вздрагиваю. От того, что он это видит. Муку в моем взгляде. Нужду. И еще гребаную кучу всего, смешанного в ядреном коктейле. Приоткрываю рот, скользя губами по его ладони, выдыхаю... Десять. И так медленно ласкает. Вставляя по самые костяшки, что по ощущениям меня жарят на адовой сковородке, причем на сраном медленном огне. Жесть. Просто жесть. — Будешь тихой? — шепотом, глядя в глаза. А я лишь утвердительно моргаю. Вообще ничего не соображая. Убирает руку с моих пересохших губ. Еще на сантиметр ближе. Но не целует. А я сейчас сдохну. Ей-богу, сдохну. Девять минут. Опускается стремительно вниз. Чувствую поток воздуха с его губ между собственных ног, а после давлюсь вдохом, когда чувствую его язык там. Меня словно током ударило. Бог ты мой. Это кара поднебесная за все мои косяки? Восемь минут. Выгибаюсь, готовая просто сразу кончить, слишком давно не было мужчины у меня. Непозволительно давно. А тут… Его язык снаружи — пытка, а пальцы внутри, как контрольный в голову. И мысли покидают. Трусливо сбегают одна за другой. Семь. Тянусь рукой, вплетаю пальцы в его волосы, не настолько длинные, чтобы можно было ухватиться. И надо бы оттолкнуть, но я лишь ближе притягиваю. Тону в удовольствии, таком сильном и остром. Которое разрывает грудную клетку. Задыхаюсь, когда он яростнее ускоряется, знает, как нужно именно мне, помнит, и я срываюсь. Сжимаю его пальцы внутри так сильно, что он все понимает и буквально затыкает поцелуем искусанные губы, когда я кончаю. Проглатывает измученный стон, едва слышный. Отчаянный. Шесть. Отвечаю на поцелуй. Слизывая с его языка собственный вкус, всасывая влажные губы, прикусывая, впиваясь в плечи обеими руками. Дрожу всем телом, слышу, как он расстегивает ремень, а следом ширинку. Стоп. СТОП! Открываю глаза. Замираю и, собрав всю волю в кулак, упираю ладони ему в грудь, отталкивая. Слышу, как гулко барабанит сердце под моими руками. Понимаю, что дышу в такт с ним, загнанно и рвано. Но не давит. Отстраняется легко, пусть и совсем немного. Смотрит так пронзительно и честно. Не скрывая, насколько возбужден. А руки лежат кожа к коже на моих бедрах. Пальцы вжимаются с силой, еще немного — и будет больно. И вот оно, то самое, такое необходимое. И разочарований не будет, все знакомо и давно изучено. Стоит просто позволить — и буду трахнута жарко и жестко. Прям здесь, на маленькой кухоньке, за пять минут до готовности долбаного бисквита. — Нет, — шепчу, глаза в глаза. — Ты женат, — запоздалый аргумент. Неуместный, особенно после произошедшего. Наивная надежда, что отсутствие проникновения — не измена. Да ведь? Лавиной обрушивается осознание тотальной ошибки. А его пальцы очерчивают длинный шрам от операции внизу живота. Глаза такие задумчивые, понимающие. Неприятно. Кожа там до сих пор не до конца приобрела чувствительность. Пытаюсь избежать касания. Свожу ноги вместе, отдаляя его еще больше, и наспех натягиваю белье. Нервно закуриваю. Две минуты. Блять… Почему я все еще в его власти? Столько лет ведь прошло. Должно же было отпустить. Вроде. Минута. Не прогоняю, просто молчу. Встаю, потянувшись всем телом, открываю окно, высовываюсь, чувствуя прохладу осенней ночи. Дышу, смакуя горечь во рту. Проклинаю себя, потому что хочу, чтобы сейчас крепкие руки прижали к себе, обхватив со спины. Почувствовать его сердцебиение лопатками, а твердый, такой до обидного чертовски идеальный член копчиком... Или же встать на носочки и впечататься в его пах задницей. Так сладко и маняще. Слышу короткий писк духовки. Идиотка. — Тебе лучше уйти, — тихо говорю. Смутно понимая, как себя вообще теперь вести. На автомате начинаю делать привычные действия. Разрезаю бисквит. Достаю кучу баночек, тюбиков, мисочек. Морщусь от яркого света. — Я знаю, — спустя несколько минут тишины отвечает, сидя теперь в кресле и наблюдая за моим мельтешением по кухне. — Знаю, что лучше. Но не хочу. Походу что-то ломается не только внутри меня. Что же, от этого чуток легче, ибо страдать в одиночку — то еще удовольствие. А коржи равномерно пропитываются один за одним сладким сиропом, сваренным накануне. Обильно смазанные кремом, склеиваются между собой, как кирпичи цементом. Вот бы в жизни все так же легко было… Но увы.