Постскриптум

— Пап, а маму дядя Кирилл обижал. Занавес. Леша как сидел на корточках, расшнуровывая ботинки, так и сидит, только глаза от лица ребенка ко мне перемещаются. Медленно так, будто слоумо эффект кто-то наложил на мою жизнь или начал раскадровку делать. — Как? — спрашивает, подталкивая Илью выдать еще больше информации. А я делаю вид, что обои — очень увлекательное зрелище, как и натяжной потолок с тремя лампочками, слепящими глаза. Господи, ну когда уже закончится этот маразм изо дня в день? — Они ругались на кухне, мама кричала. Боковым зрением все еще вижу Лешин прилипший намертво взгляд. Злится. Не нужно быть Вангой, чтобы знать и чувствовать его чертову ярость, которая плещется в темных глазах. Интересно, а во что все выльется по итогу? — А потом мама выгнала дядю Кирилла из квартиры. Она была очень злая. Я даже не стал просить шоколадку. — Наивный милейший ребенок. Ну, вот зачем он это говорит? Я же так его люблю, а он взял и спалил меня. Сдал с поличным. — А когда это было, родной? — тихий, заискивающий голос. Но я с легкостью улавливаю в нем вибрации. Его распирает на хрен всего, но при сыне держит себя в руках. — Вчера. А почему ты не говорил, что дядя Кирилл твой брат? А почему дядя Кирилл всегда был с нами, даже когда я был совсем маленький, а ты нет? Если дядя Кирилл твой брат, почему он не сказал тебе, что есть я? — Почемучка пяти лет отроду не закрывает рот. Смотрит своими огромными глазами, с таким чистым искренним любопытством... На них я и сосредотачиваюсь. Потому что шея затекла пялиться на потолок и лампочки и прочее. Молчу. Можно, конечно, встрять и начать осаждать излишний интерес ребенка. Аккуратно и плавно, но… Эти вопросы должны были всплыть рано или поздно. Почему не сейчас?.. — Потому что я не знал, что мама общается с моим братом, заяц. И он не говорил мне ничего. — Почему ощущение, что меня сейчас четвертуют мысленно? — Мама, я хочу еще пирог, можно мне еще пирог? — Моргаю, смотрю как сущий дебил на ребенка, только спустя полминуты поняв, о чем он просит. — Да, сейчас подогрею, милый, иди пока погуляй в комнате, хорошо? Сбегаю. Трусливо так, едва ли не на цыпочках, дрожащими руками отрезаю кусок мясного пирога и ставлю тарелку в микроволновку. Трижды блять, он стопроцентно сейчас придет, и будет бум. Будет капец какой бум. Господи. А можно мне сейчас молнию в темечко или инфаркт? Пожалуйста, я так редко тебя прошу. — Какого хрена, Лина? — яростный шепот у уха и две руки, что с силой сжимают край стола по обе стороны от моего тела. Лопатками чувствую, как его грудь вздымается. Как сердце лупит прямо мне в спину. Мать моя женщина, я разбудила дракона. Даже не возмущаюсь от того, что меня зажимают. Мысли явно не около эротические в данный момент. И поворачиваться, откровенно говоря, даже страшновато. — Почему ты общаешься с моим родным братом все эти годы, а я узнаю это совершенно случайно?! Я вообще обо всем узнаю, мать вашу, случайно! Зашел перекусить — узнал, что у меня подрастает сын. Пришел к сыну в гости — узнал, что моя жена общается с МОИМ, черт тебя дери, братом, который, сволочь, все эти годы молчал как рыба. Это что за пиздец, а? — Вжимается в меня еще сильнее. А я начинаю дрожать. Не страшно, вроде. Не хочу его сейчас, опять-таки вроде. Но отчего-то дрожу как осиновый лист. Передоз эмоций, наверное. — Тебя что бесит больше: то, что он был рядом, когда я была беременна, и так и остался со мной в отношениях или то, что тебя не поставили в известность? Это ревность или обида, а, Леш? — контратака. Кривоватая, необдуманная. Глупая. Но… контратака. — Я в шоке от вас обоих. Ладно ты, обиженную разыграла. А он? Родная кровь. Ноль без палочки, походу, в наше время. — Обиженную? — шиплю сквозь зубы. Зарядив ему локтем в ребра. Чтобы перестал вжиматься так сильно, мешая сосредоточиться и достойно отбиться. — Ты ударил меня! — Я извинился. А ты сбежала как трусиха при первой же проблеме. Нашла предлог и, собрав вещички, уползла подальше, корча из себя жертву. О чем я еще не знаю? М-м? — и настолько противным голосом это прозвучало, что я не удержалась от последующей мерзости. — Может, еще спросишь: не Кирилла ли сын Ильюша? А почему нет-то, если унижать, так по полной. Вы ведь с братцем похожи. Разворачивает в своих руках. Секундное действие. Чувствую себя просто куклой, которой он вертит на его усмотрение. И это жестоко и разочаровывающе. Что, похоже, отпечатывается в моих глазах. Давным-давно пересеченная черта. Стертая грань. Точка невозврата, когда этот мужчина выказал неуважение. Да, я тогда была провокатором. Орала и царапалась. Ревела, обвиняла. И он сорвался. Да, там была моя вина. Как и сейчас, если смотреть здраво. Утаила я многое. Повязала грузом тайны постороннего человека. Что же, теперь время разгребать то, что наворотила. Пусть и с наилучшими побуждениями. Кого ебет чужое горечко? Кого колышет, что я там хотела? Главное ведь уязвленная мужская гордость. Ему не сказали, теперь страдайте. Молчим. Я все еще в кольце рук, зажата в этой тесной ловушке. Стою, задраив глаза, как два люка в подводной лодке, и умоляю всевышнего не дать мне расплакаться от жалости к себе. Ведь как бы там ни было, что старшему, что младшему срать с высокой колокольни на то, что у меня творится внутри. Один обижен, что от него спрятали сына. Второй маниакально преследует цель натянуть меня на собственный член. И потому отирается рядом из года в год, провоцируя и выслуживаясь. Будто я после отплачу телом. Утопаю в собственных чувствах. Горьких, как полынь, эмоциях. И вот теплые руки по моим щекам, оказывается, слезы стирают. Дала-таки плотина трещину. Предел моего терпения достигнут. Слишком много всего навалилось. Слишком тяжело со всем справляться. Когда одна только давка со всех сторон. А поддержки вполовину меньше. Неравноценность происходящего попросту вышибает из колеи. И как в нее вернуться — я не знаю. — Конечно, он мой сын. Я даже мысли не допускал. Лин, я перегнул. Но и ты не права, — так тихо, почти шепот. Так глухо. Не одну меня все это кромсает изнутри и рвет на клочья. Знаю. Чувствую. Но что поделать, если кому-то сверху вдруг стало скучно, и он решил разбавить, по его мнению, пресные будни захватывающим экшеном. Возможно, со стороны или на экране это было бы интересно наблюдать. Но жить, словно в драматическом сериале? Это чертовски сложно в первую очередь морально. — Я знаю, ребенок ждет пирог, — механически, будто выключена мгновенно функция проявлять эмоции. Поднимаю глаза, равнодушно мазнув по его лицу, отталкиваю. Наблюдаю, как Илья уплетает за обе щеки, смотрит мультик и постоянно дергает отца за руку. Игнорирую зудящие на коже взгляды бывшего мужа. С задумчивым видом… сижу в абсолютной апатии, не думая вообще ни о чем. Вакуум. Так пусто в голове, что мне кажется, я слышу тихий гул. И мне так нужна передышка. Побыстрее… Просто побыть в тишине и покое. Вдали от всего навалившегося и привычного. Порыться в себе, перебрать каждую струнку души. Настроить на нужный лад. Иначе я скоро в такой дисбаланс впаду, что пиши пропало, и уже точно не смогу себя собрать. А быть в раздрае — непозволительная роскошь, слишком многое от меня зависит. — Пап, а ты меня любишь? — звучит сбоку. — Конечно люблю. Чем-то попахивает. Внимательно смотрю на сына, который хмурится все больше. И вот с чего вдруг? — А Элю любишь? — продолжает выпытывать ребенок. — И Элю люблю. — А тетю Олю? — И тетю Олю, — кивает, выглядящий ну очень настороженно, Леша. И мне его даже совсем немножко жаль. — А маму? — А вот это запрещенный вопрос. Только разве пятилетнему это объяснишь? — Я всех люблю, зайка. — Пять балов за умение вскользь уйти от ответа. — Но Элю ты любишь больше, ты постоянно к ней возвращаешься. А я хочу, чтобы ты остался. Вот так проявляется генетическое упрямство, которое начинает играть в подрастающей крови. Приехали… — Ильюш, папа остается тогда, когда может, — аккуратно влезаю. Обнимаю взобравшегося на мои колени сына. А губки уже подрагивают. Только истерики перед сном и не хватало мне сегодня. Внимание. Не переключайтесь. Начинается вторая серия. — А я хочу, чтобы папа оставался чаще. Почему папа всегда уходит? Его и так долго не было. А он все время уходит. Мама, скажи ему. — Встречаюсь взглядом с Алексеевым, вконец ахуевшим не меньше меня. — Мама, — упорствует бескомпромиссное маленькое чудо, не понимающее всей обреченности нашего положения. — Милый, у папы есть маленькая доченька, и ей он очень нужен. — Мне тоже нужен. — Крупными каплями стекают слезы. Вытираю кончиками пальцев. Прижимаю к себе сильнее. Вот он, мой страх. Зависимость сына от отца. Все более нарастающая. Одной меня становится мало. — Ты уже взрослый мальчик, ты многое понимаешь. А она совсем крошка еще, ей нужно немного больше внимания. Но папа вас обоих очень любит, просто он один, а вас двое. Ему сложно. — И мне сложно, хочется добавить. Жесть как сложно успокаивать самого родного человечка и понимать, что не под силу мне что-либо изменить в данный момент. — А я хочу, чтобы он остался, почему он не может остаться? — нарастающий плач. Требовательные карие глазки. — Я останусь, — прорезается голос у виновника. — А потом ты опять поедешь домой. И тебя опять не будет несколько дней. А я хочу, чтобы ты был. Нос хлюпает, на моих руках влага с его щек. И такая острая боль в сердце, что вздохнуть все сложнее. Где он выход? Где? — Я буду, когда ты очень-очень скучаешь — звони мне, и я сразу же буду приезжать. Договорились? Не то. Чувствую, как протестует ребенок у меня на руках. Беспомощно плачет. — Мама, скажи ему. — А я не знаю, что сказать. Не понимаю, что здесь вообще можно сказать. — Сыночек, давай я сделаю тебе какао, а потом вы с папой ляжете смотреть сказку, — глажу по волосам. Целую в нахмуренный лоб. — И он останется и отвезет меня завтра? — Вот почему вопрос задан мне? Кто-нибудь скажет, почему я сейчас сижу и разгребаю все? — Конечно, отвезу, перестань плакать, все хорошо. Зачем ты расстраиваешься перед сном? — Кажется, отцовский голос действует получше моего сейчас. Выдыхаю несколько судорожно. Встаю с ребенком на руках и иду на кухню. Тяжело. Спина протестует, но душевное состояние Ильи куда важнее. Замолкаем. Леша куда-то быстренько собирается, и я боюсь, что он сейчас хлопнет дверью и не вернется. Совсем. Тогда я просто сойду с ума. Не потому, что я не могу без него. Сын не может. Подношу дитеныша к шкафчику, он сам достает какао. А после молоко. Наливает и сыплет столько, сколько я ему говорю. Все так же вцепившийся в меня клещом. Илье необходим сейчас тесный контакт. И ближе меня никого нет и никогда не будет. Не скрываю облегчения, когда слышу щелчок входной двери. Вернулся. Слава богу. Спустя пару минут чувствую, как ребенок тянется в сторону, а там Леша, который перехватывает эстафету. — У мамы спина сильно болит, а я тяжелый, — жмется к отцу. Немного успокоившись и перестав хотя бы плакать. Уже радует. Только вот мои разбросанные чувства в кучку не собираются. Я потерянной тенью передвигаюсь по кухне. Слушаю, как они разговаривают. Что-то обо мне. О том, что не нужно меня расстраивать. И как мне сложно. И много всего, но не вслушиваюсь. Потому что больно и грустно. Потому что сжимается все внутри, скручивается, как пружина. — Держи, — сев на корточки возле них, протягиваю кружку с горячим напитком. — Аккуратненько, как я учила, малюсенькими глоточками. Какао очень горячее. Хорошо? — Угу, — бормочет, вмиг став счастливым ребенок. Как мало ему нужно… И как много мне теперь надо наскрести внутренних ресурсов, чтобы залатать трещины, которых возникает все больше. — Я пойду, расстелю вам диван, и будете спать, договорились? — Да, с папой. — С папой, — киваю. Замечаю, что Леша уже предусмотрительно притащил с собой мягкие спортивные штаны и борцовку. Умно. И как-то паршиво одновременно. Это именно то, о чем я говорила. Жизнь на две семьи. Готовлю им постель. Руки немного непослушные, а голова начинает нещадно болеть. А как же хочется курить… Легкие буквально зудят от желания быть пропитанными горьким дымом. Что я и делаю, едва они располагаются в комнате. Курю до головокружения, сдерживаю слезы, пытающиеся вырваться. С каждым днем все усложняется в разы. Какими-то огромными шагами. Тотальными. Непоправимыми. Все так жутко и непонятно. Никакого постоянства. Никакой стабильности. Ровно в таком же состоянии ложусь на излюбленный пол на кухне. Вытягиваюсь во весь рост до хруста костей в поджатых пальцах ног. Легкое расслабление проходится по телу. Откровенная радость, что все поутихло и есть пара часов сна, отключки измученного мозга. Пауза. Пусть и слишком короткая, но… Что есть, то есть. И так тихо в квартире. Темно и умиротворенно. Начинаю засыпать, медленно втягиваясь в окутывающую дрему. На грани сознания слышу тихие шаги. И не понимаю, то ли снится, то ли взаправду. Приоткрываю глаза, совсем немного, маленькую щелочку. А там Леша стягивает майку и наклоняется. Видимо, боясь разбудить, осторожно приподнимает край пледа и проскальзывает ко мне на импровизированное ложе. И чего вот на мягком диване не спится, а? Оглаживает живот, пусть и через ткань… но даже это обмурашивает мое тело. — Леш, — тихо зову, дав понять, что я не вырубилась окончательно. — Спи, — в ответ так близко, потоком воздуха. Поворачивает меня на бок. Прижимает спиной к своей груди. Крепко-крепко. Ровно так же мы когда-то всегда спали. Как две ложки, влипнув друг в друга телами. Правда, голыми. Правда, куда более расслабленными. Полосует изнутри такое привычное и далекое действие. И вероятно, не только я расшатана вся и в остаточном шоке. Потому как поведение Леши в крайней степени неуместно сейчас. Но он будто себя успокаивает. Эгоистично и именно так, как ему нужно. Забирается рукой под мою майку. Не прекращая легкие касания к животу. Трогает шрам, поднимается выше. Описывает круги вокруг пупка. Еле ощутимо. Вроде. — Ты ледяная, заболеть хочешь? — вскользь губами за ухом. Кончиком носа по мочке и в основание шеи комком дыхания изо рта. Вторая рука пролезает мне под шеей и прижимает к себе еще сильнее. Такой горячий на контрасте. И вроде все довольно целомудренно… Пока он не ныряет к груди и не сжимает ее. Кожа к коже. А меня словно клеймят, мне так невыносимо жарко становится. Горячие пальцы на животе и по ключицам, будто расплавленный металл размазывают по телу. — Перестань. — Выдержка почти на нуле. Я слишком устала отталкивать и бороться. Успокаивать себя, одергивать и проклинать. Вымоталась капитально. На пределе, почти за чертой. Хватаю его руку, что на груди устроилась и бесцеремонно дразнит сосок, зажимая тот между большим пальцем и указательным. — Леш, остановись, — диаметрально противоположные мыслям слова слетают с губ. Игнорирует. Впрочем, ничего нового. Только целует жадно шею и плечо, оттянув ворот майки, которая уже задралась едва ли не до груди. И я жалею, что снова в стрингах… или не жалею. Спорно. И мне так нравится эта твердость, упирающаяся мне в ягодицы, и не нравится. Наверное. Это все так нужно мне сейчас, чтобы забыться, и в тоже время вопиюще неправильно. Он женат. И сейчас лежит со мной, когда где-то в паре кварталов в постели его ждет законная супруга. Он не имеет право так поступать с нами обеими. Но у меня нет никаких сил бороться. Укладывает на спину. Не спешит что-либо предпринимать, просто устраивается в колыбели моих ног. Медленно вжимаясь пахом, ничего не скрывая. Нависает сверху, прожигая взглядом. В полумраке освещенной лишь уличным фонарем и циферблатом в комнате кажется настоящим чертовым демоном из тайных фантазий. Одними лишь губами, как-то вымученно нежно ведет по линии подбородка. К шее. А дыхание спокойное, хоть и громкое. Укладывает мои руки над головой. То ли подозревая, что я вскоре начну сопротивляться, то ли хочет моего безучастия. Скучал? Изголодался? Или просто балуется и зомбирует меня? Играет… Он умеет. Всегда умел. Накрывает ртом грудь, целуя через ткань. Щекотно и возбуждающе. Маленькими уколами по всему телу, импульсами. А когда начинает безумно медленно вести обеими руками по внутренней стороне бедра к лодыжкам, мне становится дурно. И не дрожать не выходит. Только смотреть, как соскальзывает хлопок с моего тела. И я наполовину голая лежу в начинающемся экстазе. — Помоги себе сама, — лизнув мне губы, просит, — давай же, — змей искуситель. Не меньше. Берет мою руку, переплетая пальцы, спускает по телу к нашей точке соприкосновения, где его штаны уже со следами влаги с моего тела. И боже, я делала это сотню раз, но не так. Управляет моей рукой. Заставляя кружить пальцами по взбухшему клитору, но глаз не отводит. Взглядом держит как в оковах. Когда начинаю чуток прогибаться от силы ощущений, закрывает мне рот, целуя. И все так медлительно и невыносимо. Я будто в вязком сиропе утопаю. Слыша словно со стороны свое дыхание, что вырывается едва слышными вздохами. Слабо контролирую себя. Точнее. Вообще не контролирую. Женат? Наплевать. Важны лишь глаза, смотрящие, как два уголька из самой преисподней, и губы дающие кислород, когда легкие сводит спазмом от возбуждения. Крышесносного и такого порочного. Приспускает штаны, не делая вообще ничего, просто нависая надо мной и наблюдая. Разве что срываясь на поцелуи, и те сдержанные, хоть и сладкие. Ласкаю себя, а влаги так много, в тишине комнаты слышны характерные звуки, нам обоим слышны. Задеваю пальцами его член, уже не скованный одеждой. Мимолетно, и меня прошивает насквозь от этого ощущения. Цепляюсь второй рукой за него, впиваюсь пальцами в Лешину задницу, склоняя его чуток ближе, и мягко скольжу киской по влажной головке. И мне так хочется стонать. И плакать, потому что я настолько сильно хочу его сейчас, что страшно. Совершенно точно неуверенная, что накал между нами был когда-либо сильнее, чем сейчас. Увлекаюсь, медленно двигаясь, понимая, что ему едва ли легче, чем мне. Но без проникновения ведь не измена? — Не останавливайся. — Легкая боль, когда он кусает мою нижнюю губу. — Перестань думать и не смей останавливаться, — утробно, приглушенно и так интимно шепчет. Входит в меня, заполняя собой. Ловит ртом мой тихий всхлип. — Я не буду тебя трахать, просто хочу почувствовать, как ты кончишь. Пытаюсь слезть с него. Отодвигаюсь, напрягая бедра, но ощущения космические, это медленное скольжение по твердокаменному стояку убивает. Вот уже совсем чуть-чуть осталось, одна лишь головка внутри, но вместо последнего рывка с тихим стоном ровно в губы напротив насаживаюсь обратно. В том же сводящем с ума темпе. Долгие несколько секунд и до упора. Рвано рукой, тормозя себя, больше всего сейчас желая максимально продлить момент. Кончиками пальцев по его напряженной спине. По мышцам, что бугрятся под кожей. Круговое движение бедрами, не слезая с члена. Господи, я завтра трижды пожалею, но сейчас все не важно. И я почти готова умолять его начать двигаться, а не нависать скалой надо мной. Просить, потому как жестких напористых толчков так не хватает. Мне мало. Чудовищно мало. Балансировать в предоргазменном состоянии. Сжимать его внутри и скользить. Нагло, будто издеваясь, двигать бедрами. Умирая от наслаждения в этом недосексе, где сама себя трахаю, пользуясь Лешиным телом. Я от силы десяток раз насадилась на него, но этого достаточно, чтобы запрокинуть голову в немом крике. Вдавить его в себя, оплести ногами и кончить. Оглушительно. До черных точек перед глазами и писком в ушах на пару секунд. Пульсировать всем телом, забываться и, впившись в его плечи ногтями, с силой проводить по лопаткам. Оглохнуть от тихого хрипа с мужских губ. Самой поцеловать и задрожать, кажется, даже душой, когда его сперма ударяет внутри меня. Это непозволительно. Слишком. Запрещено… Боже, мы оба сгорим в аду за подобное. Но передать словами всю силу испытанного я не могу. Совершенно. Просто, черт возьми, идеально. — Что ты наделал? — облизывая его губы и подбородок, шепчу. — Что же ты наделал? — надрывно, с неработающими мозгами и телом, все еще охваченным спазмом. — Просто прекрати думать. — Запомнить этот взгляд, будто у сумасшедшего, и после вспоминать в минуты одиночества. Впитать запах горячей кожи, в которую уткнувшись носом, пытаюсь дышать. Захлебываясь таким странным и запретным чувством. Не хочу его любить. Не хочу, но… У тех, кто сверху, явно другие планы. — Тебе лучше выйти и уйти, — с сомнением. Диаметрально противоположно мыслям. С пьяным отъехавшим взглядом. — Выйти из тебя и уйти домой? Или спать к сыну? Или из вашей жизни? — «О» — обреченность, вот что сейчас плещется на дне карих глаз. И спасибо фонарному столбу, я это вижу. И отпускать не хочу. Но удерживать права не имею. Он, мать вашу, женат. Не мой. И не будет моим. И это болезненно и горько. Самую малость. Все притупилось с наступлением оргазма. Стерлось. — Как тебе будет угодно, — на грани равнодушия и немой мольбы не уходить. Все на грани сегодня. День омерзителен и прекрасен в своем извращенном уродстве. Поправляет штаны. Помогает одеться мне. И ровно как в самом начале крепко прижимает к груди. Глупый. Такой же неправильный и долбанутый, как и я. Испортили друг друга, исковеркали реальность собственными руками. Два идиота, не знающих, чего толком хотят от жизни, когда порознь. А вместе… та еще каторга. Слишком разные, чтобы сосуществовать без проблем. Слишком. Чтобы суметь избежать сопутствующего дерьма. — Это измена, Леш. — Тебя что, больше всего задевает то, что я изменил ей с тобой, или то, что изменяю тебе с ней? — Она твоя жена, Алексеев. Не я. Ты все перепутал. Намеренно или нет, но ты словно поменял нас местами сегодня. Но я — не она. Пусть и с той же фамилией. — Поглаживать мужскую руку на собственном животе и говорить о его жене — полнейший пиздец. — Если бы ты не убежала от меня, все было бы иначе. — Если бы я не ушла тогда, то рано или поздно нас бы не стало. Ребенок — пластырь, способный удержать людей рядом какое-то время, но он не суперклей, он не способен залатать трещины в отношениях, а их было чертовски много. Тебе нужно отпустить меня. — Я не хотел тебя отпускать тогда. Но я был обижен твоим рвением оказаться от меня подальше. Ты так отчаянно искала предлог закончить все, что мы выстроили, пусть и местами неправильно и поспешно. Но… Лина, у нас могло быть все. А ты спасовала. — Но отпустил. — Иначе мы бы возненавидели друг друга. Ты меня за то, что удерживаю рядом, а я тебя за то, что пытаешься вырваться на волю. — Не с чем спорить. Аргументированно и по делу. Ведь так и было. Только прошло шесть лет. Две невинные жизни появились за это время. Двое детей, в которых кровь одного мужчины, но двух разных матерей. Это то, что никак не исправить. — Спи, вынести нам обоим мозг всегда успеешь, сейчас же просто дай себе отдохнуть. Я утром отвезу ребенка в сад, не буду тебя будить. — Куда-то в область шеи. И я отказываюсь думать. И правда, успею. А в данный момент мне тепло и кайфово. Реклама, господа. Продолжение следует.