Постскриптум

В этом году народ не слишком балуется большими тортами. Все чаще поступают заказы на мелкие лакомства, которые требуют примерно столько же времени, зато денег приносят меньше. Кризис, мать его. И в стране, и в моем доме, да и в душе, что уж скрывать. Думаю, не удивлю, если скажу, что все несколько изменилось после той ночи. Смотреть на бывшего мужа стало… некомфортно. Понимание, что он по-прежнему мне не безразличен и даже более того, убивает с каждым днем все сильнее. Выкорчевать изнутри растущие эмоции и чувства мне не под силу. Или я слишком устала, или попросту подсознательно этого не хочу. Сложно сказать. Илья теперь получает каждый день перед сном звонок от отца. Они желают друг другу приятных снов и строят планы на последующие дни. Без моего участия или согласия. Это странно, но с другой стороны, то, что наше общение сократилось до минимума, немного облегчает мне существование. Но ключевое слово — «немного». Я скучаю. По рукам. По взглядам. По запаху. Скучаю по Леше. Запретно скучаю. Стыдливо. Мельком поглядывая на его общение с нашим сыном. Впитывая каждое его прощание или приветствие. И курю все чаще. Кажется, ну прошло около двух недель. Ну подумаешь тогда пошалили малость… Тоже мне бурные страсти: недотрах на кухонном полу и взаимные обвинения. Только вот ощущения все еще живы. И вероятно, именно поэтому, когда подняв трубку на незнакомый номер, я слышу женский голос, наэлектризовавший меня от макушки до пяток, я чувствую сокрушительный прилив вины. Лёля, Лёля, Лёлечка. Алексеева Ольга, черт его знает, с каким отчеством, начинает с места в карьер. Не раскачиваясь, без излишней плавности просто выливает на меня многотонную правду нашей долбаной жизни. — Я все знаю, Ангелина. Остается только догадываться, каким образом вы собирались это скрыть. Но я все поняла с первой же минуты, как его увидела. — Долгая молчаливая пауза. Она прекрасно понимает, что сказать мне ей нечего. Ровным счетом, как и то, что извинений точно не услышит. — У Леши есть одна потрясающая особенность, за всю свою жизнь ни разу не встречала кого-то отдаленно на него похожего. Именно в этом. Он разговаривает взглядом. Или же выстраивает такую непробиваемую стену, которая упадет только посредством огромной силы эмоций. И вот… когда он пришел домой — стена упала. — Слышу тихое шуршание и детское бормотание на тарабарском, как я называю язык крохотных малышей. — Тоска в его взгляде, задумчивость и закрытые глаза во время нашего, хочу заметить, регулярного секса — равносильны признанию. Я не знаю, чего ты добиваешься. Но что бы ты ни делала, просто прекрати. Слышу, как пульс бьется в висках. Картинки благодаря отличному воображению всплывают и затапливают. Мне дурно. Нет, я знала, что он не монах. Да и с чего вдруг ему не выполнять супружеский долг, особенно когда хочется… Но, бля, это больно. Слушать ее уверенный голос с легким оттенком эмоций. Убийственно. И чертовски сложно описать, какая воронка сейчас закручивается у меня внутри. Однако, прилипнув ухом, я ловлю каждое слово. Зачем?.. — Когда-то давно, уже едва ли не полжизни прошло, ты бросила его. Удивительного мужика, непохожего и пусть неидеального, но, Лина, разве ты встречала лучше? Я нет. И я не отдам его добровольно. Захочет уйти — отпущу. Ветер не удержишь в руках, как ни пытайся, а сквозь пальцы он ускользнет. Да и насильно мил… Ты сама все знаешь. — Выдох. Она явно устала и сильно. — Но благословить и отправить к тебе? Нет. Абсолютно точно нет. Я собирала его по кускам после твоей выходки. Когда он напивался, гипнотизируя штамп о расторжении брака. Ему было так больно от твоего предательства. И выглядел настолько разочарованно… — Замолкает. То ли вспоминает. То ли хочет еще большего драматизма. — Я держала его руку, когда он рассказывал, что встретил сына. — Решила не развивать тему? Не захотела, чтобы я узнала подробности его состояния после нашего развода? Умно. — Я пришла на твой маленький семейный банкет, где было тошнотворно, начиная с тебя и заканчивая всем остальным. Господи, да мне хотелось искупать тебя в торте, который был шикарнее, чем на нашей с Лешей свадьбе. Но я и пришла, и вела себя достойно исключительно ради него. И мне пришлось наблюдать за его мучениями. За тем, как его рвет на части, и он хочет везде успеть и никого не обидеть, а по итогу делает хуже себе. Только себе. Распыляется… А зря. Сглатываю. Вроде не мышь серая, чтобы вот так под веником сидеть. Но открыть рот и спорить? Ее слова разумны от начала и до чертова конца. Никогда не разговаривала с ней дольше двух минут, но не признать ее ум, гордость и самодостаточность невозможно. Оля сильная, едва ли не сильнее меня. И кажется мне какой-то альтернативной версией Леши, просто в женском теле, и, слушая ее, совсем не удивительна мысль о том, что неспроста они настолько давно и близко общаются… До женитьбы дообщались. И это не кажется чем-то странным. Как и то, что вряд ли там царит идеальная любовь и мексиканская страсть. Их семья держится на общих взглядах и комфорте. Как просто и жестоко. — Илья заслуживает отца рядом. Каждый ребенок заслуживает двух полноценных родителей. И я никогда не стану на пути его единения с сыном. Только вот укладывать собственного мужа в твою постель или же закрывать на это глаза я точно не буду. Более того, я обращаюсь к тебе, как к женщине. Неужели тебе нужен мужчина, который готов изменить жене? Ты думаешь, что если ты пригреешь его у себя между ног, то не найдется после тебя еще одной, а потом еще и еще? Это его испортит раз и навсегда. Подобное запускает цепную реакцию. Так уж мужики устроены. И потому чаще всего щекотливые, назовем их так, вопросы решают их жены, матери, сестры… Женщины решают эти вопросы. А все потому, что мужчины по природе своей не настроены на моногамию. В вечном поиске приключений и ощущений. Я вообще порой задумываюсь, а умеют ли они любить? — Пауза. Снова. А по ощущениям кто-то сидит напротив и ведет чем-то острым по стеклу. Зубы сводит. — Молчишь. Не ожидала. Думала, что как минимум или пошлешь меня на три веселые, или же бросишь трубку. — Смысл? — выходит хрипло. Даже слишком. Смотрю в одну точку, сфокусировалась и до рези в глазах, пока слезиться не начинают, только тогда моргаю. — Не согласиться сложно. Спорить? Нам не по пятнадцать и делить мужчину, пытаясь доказать свое красноречие и показать насколько подвешен язык, — глупо. Да и что тут делить? Он твой муж, Оля. Твой. Пусть у нас и одинаковые фамилии, но как ты и сказала, я сама от него ушла. Все просто. — Ушла. Многие уходят, а потом годами рыдают в подушку, потому что дуры. А в твоем случае есть ребенок от него. Так что скажи мне, не скрывая и не увиливая, у вас был секс? — Нет, — слышу со стороны свой голос. И ни единого мускула не дернулось. Секса ведь не было? Думаю, что то баловство на полу и еще один инцидент вряд ли потянут на ночь любви. — Но что-то же было? — Что-то было. — Пожимаю плечами, знаю, что она не видит. Но выходит само собой. — Если ужимки, как у школьников, можно считать чем-то. Чего ты от меня хочешь, Ольга? Закрывать перед его носом дверь я, разумеется, не стану. Причина тебе известна. Повисну ли я сама на его шее? Стопроцентно нет. — Хмыкает довольно громко. Пытаюсь представить ее выражение лица, но приходит все какое-то нагло-противное или, наоборот, отчаянно-дерзкое. — Думаю, мы поняли друг друга. Всего доброго, Лина. Всего доброго. После разговора остается осадок. И я начинаю чувствовать легкий укол совести за свою ложь. Ведь вряд ли произошедшее между мной и Лешей можно назвать просто «ужимками». Градус накала, что был той ночью… сравним разве что с пожаром. А еще он в меня кончил, и нам обоим это понравилось. Мягко говоря. Потому стопроцентная измена. Некрасивая и бессовестная. Жалею ли я? Не могу однозначно ответить. Но мне неспокойно, а что это значит, сказать сложно. И вообще день сегодня придурошный. Большой торт на целых три килограмма с кучей вылепленных фигурок и прочего оказался никому не нужен. Заказчик, нагло позвонив, отказался, ничем свой поступок не аргументируя. Теперь я стою и смотрю на это кулинарное чудо и думаю: пустить в стенку или кровожадно покромсать? Виновника уже занесла в черный список во избежание повторения. Все же ресурсы стоят денег. Беру большую ложку и с торжествующей, полубезумной улыбкой всаживаю ее ровно в центр торта. Выковыриваю кусок и набиваю им рот. Вкусно. Шоколадный бисквит со сметанным кремом и кусочками всякой всячины типа воздушного риса и орехов. И вот я в одиночестве на маленькой кухоньке — сижу и жру. Внаглую. Насрать на лишние килограммы. На звонок жены мужчины, который разве что голыми руками мне грудную клетку не вскрывает. На все глубоко и откровенно насрать. Есть только я, торт и моя затяжная депрессия. От сладкой смерти меня спасает звонок в дверь. Кого может принести в час дня — вопрос интересный. Так как не жду я совершенно точно НИКОГО. Открыв дверь, хмыкаю под нос. На пороге стоит Кирилл. В руке несчастный белоснежный цветок лилии с оторванным стеблем, разве что ножка в пару сантиметров и та зажата мужскими пальцами. Глаза как у нашкодившего котенка и длинные ресницы, как опахала, вверх-вниз, вверх-вниз. — Мир? — протягивает вторую руку, прячет за цветком улыбку. А мне что ответить? Развивать конфликт не имеет смысла. Вокруг и так довольно много концентрированного дерьма творится… Поддержка, даже вот такая кривая и клоунская, не помешает. Закатив глаза, разве что не до затылка, шлепаю на кухню. — Торт будешь? — Твой? Конечно буду. Опять отказ? — усаживается и выхватывает ложку из моих рук, точно так же, как я, по-живодерски засовывая ложку в середину выпечки. — Ага. — Аргумент? — с набитым ртом спрашивает. — Отсутствует, — фыркаю, цепляю из его рук ложку и отправляю порцию в рот. — Ублюдки, — справедливо отмечает мой гость. — Чаю-то нальешь? Теперь уже не в одиночестве, сидим в два рыла жрем. И тут он начинает истерить. Будто обкурился или принял, что более забористое. Ржет до слез из глаз, а я непонимающе работаю челюстью. — Что? — махнув ложкой и чуть двинув головой, спрашиваю. — У тебя передоз сахара в крови, или ты просто дебил? — Слушай, а на хрена ты всем бедным фигуркам головы пооткусывала, или это твоя садистская задумка? — Еле разбираю слова сквозь хохот. Крутит в руке в прошлом премилого мишку, только теперь безголового. — Ой, бля, мама, роди меня заново. — Берет теперь уже тельце в платьишке. — Ты сломала меня на сегодня. Увозите. — Придурок, — тихо посмеиваюсь. Заразившись каким-то идиотизмом, но тем не менее. — Я просто психанула. — И откусила всем на хер головы, мило. — Вот и как он умудряется жрать и ржать одновременно? Не удавившись к чертовой матери. — Я теперь тебя боюсь бесить. Самка богомола, мать твою, — градус веселья явно не собирается снижаться. — Откуда столько кровожадности, женщина? — От верблюда по имени Алексеева Ольга. — О как. А эта окаянная тут при чем? — потихоньку начинает успокаиваться. — Каким ветром ее к тебе надуло или тебя к ней, бог вас баб разберешь. — Она мне позвонила. — А я уж думал: мокрые маечки, тонна грязи и файт! — Да нет, все куда прозаичнее, — отпиваю горячего чая, откинувшись в кресле. Чувствую, что в ближайшие лет сто я не буду есть сладкого. — Она решила просветить меня о самой сути мужской убогой души. Вы, Кирилл, понимаете ли, по природе своей поголовно все полигамные сволочи и, лишь благодаря существованию мудрых баб, не скатываетесь в самые низы. Мы — ваш якорь в жестоком, диктуемом кем-то-там свыше мире моногамии. — Ты бредишь или что-то в торт добавила? — И мужик всегда будет пытаться изменить даже трижды любимой женщине, потому что такой уж он по факту рождения с членом между ног. И именно поэтому подобные вопросы решаются между женами и любовницами или матерями, или сестрами, или бог его знает кем, главное, чтобы вагина между ног имелась. Ибо она, собственно, является у нас показателем данного природой здравомыслия, — утрирую как боженька. Но настроение настолько смешанное и странное, что мне даже нравится моя пламенная, полубезумная речь. Кир же замолкает. Медленно попивает горячую жидкость и моргает в мою сторону. Умный мальчик. — А еще мужа она мне не отдаст, собственными руками ко мне между ног укладывать не будет и вообще мать семейства, потому решила, что имеет право толкать вот такие нравоучительные, заумные речи и указывать. Как-то так. — Я, конечно, сейчас херню скажу, но если она решилась на такой шаг, то запахло жареным, и не ты виновата, а Леха. Значит, он косякнул, иначе как бы она что-то узнала или поняла. Я даже не буду спрашивать, что у вас было или чего не было. Тупо не хочу знать. — Закрывает рукой глаза и, раздвинув пальцы, смотрит в щель. — А ничего криминального и не было. Она, видите ли, у нас дар рентгеновского зрения имеет и все видит, едва ты на порог ступаешь. Этакий сканер на двух толстых, как сардельки, ногах. — Ауч, — опять ржет. Теперь и я с ним вместе. Обстановка максимально разряжена, и мне становится как-то до ненормального, но уютно. — Кир, а за что ты меня любишь? — день неуместных вопросов и попыток влезть в душу объявляется открытым. Глаза у бедолаги после моих слов увеличиваются чуть ли не вдвое. Эта тема у нас считается запретной. Он как-то давно пытался завести шарманку, но я быстро осекла, и попыток больше не было. — Потянуло на лирику, или ты себя всемогущей ощутила по факту рождения с вагиной? — нервно как-то улыбается. Но взгляд серьезный, словно он сейчас будет жизненно важные вещи говорить. А я жду. Молчу. Мне и правда интересно, какой он видит меня и что он видит ВО мне. — Знаешь, вокруг так много девушек. Если присматриваться, большая часть симпатичная или даже красивая. Каждая по-своему. Но когда начинаешь копать чуток глубже, чем внешность, оказывается, что там заебов и заморочек долбаная куча. Они выстраивают вокруг себя стену. И пытаются вечно из себя что-то строить. Придумывают образ и кучу рамок, чтобы не дай бог не ступить за них, иначе иллюзия будет разрушена. У всех какие-то чертовы роли, будто просто отпустить себя и жить — что-то запретное, дорогое и непозволительное. Я встретил однажды удивительную девочку. Молоденькая и неиспорченная. Только глупая до одурения и наивная. Возможно, будь в ее голове побольше мозга, я бы женился. Вот в чем проблема, понимаешь? Они или фальшивые все, или тупые. Ты или живешь с иллюзией, а в один прекрасный миг видишь, как та рассеивается, и после следует развод. Или же живешь с тупой и рано или поздно устаешь думать за двоих. — Вслушиваюсь. Вероятно, впервые относясь к каждому слову этого человека всерьез. — А ты другая. Ты настоящая. Косячишь, злишься, бросаешь на полпути. Грызешь себя чувством вины, рвешь вперед, снова ошибаешься. Но ты ничего из себя не пытаешься строить. Ты живешь. И это чертовски подкупает. Не идеальная. Но настоящая. За подобное сложно не полюбить. И у тебя классная задница. — Закатываю глаза и, взбрыкнув, бью его по ноге под столом. — Окей, и сиськи тоже, — уворачивается и начинает смеяться. А я вижу, насколько сильно ему стало легче. Он словно молодеет на глазах. Взгляд становится более чистым. — Я знаю, что мне ни черта не светит, потому что ты давным-давно приняла решение для себя. И не виню, но просто опустить руки не могу. Да и привык. Куда я денусь от тебя? — подмигивает. Дурак. Но его слова немного подлатали меня изнутри. А это ценно. — Надо за ребенком скоро ехать, — смотрю на разворошенный торт и задумчиво проговариваю. Выкидываю ложку в умывальник и потягиваюсь всем телом. — Ты со мной? — Угу. Я его выкину, иди собирайся. А то у мелкого будет травма на всю жизнь, обезглавленные герои любимых мультфильмов в исполнении родной матери. Боже упаси. — Аминь, — прикрыв глаза, киваю и начинаю сборы, надеясь, что вечер будет менее насыщенным, чем день. Хотелось бы. Очень. И все на удивление гладко. Ребенок не капризничает, Леша не появляется. Идеально. Наверное. Ведь как бы я ни бежала подальше от мыслей о нем, как бы ни отвлекала себя всем, чем только могу, выходит скверно. На задворках, где-то-там фоном, но его настырная персона маячит. Ненавязчиво. Чуть притихнув. Однако же забыться не удается. Или я плохо стараюсь. Или Леша врос в меня корнями. Так глубоко и намертво, что даже пытаться не стоит. Кто знает…