И никакой драмы

Если смотреть на бухгалтерский отчёт под определённым углом, то можно разглядеть сложный геометрический узор с рёуковской скатерти на прошлое Рождество. К такому выводу приходит Донхэ, потратив битый час на изучение наверняка важных, но бессмысленных на взгляд обывателя цифр. Донхва всегда записывает их в таблицу от руки, и не то чтобы… — Двадцать три раза написана четвёрка, и все двадцать три раза — одинаково. Ты уверен, что Донхва человек? Цифры плывут перед глазами, складываются в широченную ухмылку от уха до уха, и следующее, что видит Донхэ, оторвавшись, наконец, от бумаг – белозубый оскал во всю ширину рта. — Какого чёрта ты тут делаешь? — А два года назад ты кинулся меня обнимать. Не смотри на меня так, я тебя не боюсь. На часах над витриной половина двенадцатого ночи, на двери давно висит табличка «Закрыто», а Ким Кибом выглядит так, словно не было этих семи лет вообще, и двух лет – в частности. В последний раз они пили пиво в какой-то дешёвой забегаловке на окраине Сеула, завсегдатаи жуткого фастфуда смотрели футбольный матч на старенькой плазме, и никто, включая молоденькую официантку, не признал в них айдолов – бывшего и настоящего. Кибом по-детски обиделся, Донхэ поржал, а пиво было вкусным. Хороший был вечер, но то было два года назад. Не то чтобы время что-нибудь меняет, но оно должно. Это вроде как важно. — Я ни черта в этом не понимаю, — признаётся Донхэ и откладывает отчёт в сторону. — Ты и не должен. — Но Донхва… — Не ты. Мы об этом уже говорили. Лет пять назад, и пора бы Кибому научиться договаривать фразы, потому что странно заканчивать разговор спустя два года, вплетать в него спор пятилетней давности и всерьёз рассчитывать, что Хэ запомнит, о чём вообще шла речь. Странно вообще быть… Ну, Ким Кибомом, но не Донхэ о странностях рассуждать. Он проводит рукой по столешнице, смотрит на светящуюся витрину и думает о том, что кафе – идея хорошая. Что он в этом ничего не понимает, но маме нравится управлять пусть небольшим, но коллективом, а Донхва любит цифры (и может обеспечивать семью). Мысль приходит и уходит, а Кибом садится за любимый столик Хичоля в углу и закидывает ноги прямо на стол. — Дашь из табельного пострелять? — Я не при исполнении. Так что? — Решил, что твоя кислая морда заслуживает компанию, а порассуждать о бухучёте и стариках, скрипящими костями, мы можем и вместе. Ну или о чём там думают те, что разменял третий десяток на сцене? — Ты поэтому ушёл? Кибом улыбается ещё шире, а день был чудовищно долгим для всех этих игр – в воображении Донхэ уголки губ прорезают щёки и неровной змейкой ползут к ушам. Картинка выходит до того яркой, что смаргивается лишь со второго раза. — Нет. Ушёл я, потому что твоя лыба вызывала больший интерес, чем моя. Некоторые вещи никогда не меняются: руки чешутся так же сильно, как и семь лет назад. Иногда с Кибомом и Хичолем говорить проще кулаками, чем словами. Возможно, Сонмин частенько набрасывается на него самого по той же самой причине. В таком случае Донхэ может его понять. — И не смотри на меня так, говорю же, я тебя не боюсь. Это кафе – люди приходят сюда отдыхать… — Половина двенадцатого. — …Хичоль – сублимировать и обниматься с твоей мамой. Я тоже хочу. — Сдаюсь. — Нет, серьёзно. Знаешь, сколько стоит всучить самой хорошенькой в зале на вашем концерте плакат «Ким Кибом лучше всех»? Свистни, когда Кю будет в подходящем для сарказма настроении – моей жизни порядком не хватает остроты. Едва ли, а вязать одно предложение к другому Кибому тоже научиться не помешает. Чтобы отсутствие связи между «хочу», «концертом» и «остротой» было очевидным не только для Донхэ, но и для всех вокруг, потому что сцена не то, чего Кибом хочет. Слава и овации – тоже не цель, и он не просто так заглядывает после закрытия. — Приходи, ребята будут рады. Ответный взгляд у Кибома острый и совсем немного, для внимательных, довольный. «— Не делай вид, что ты собираешься что-то сделать, когда делать этого не собираешься! — Чушь! Отдохнёшь на том свете! — Вали! На все четыре стороны вали!» Взгляд у Кибома такой, что Донхэ успевает смутиться. Эхо семилетней давности отдаётся в голове, под рёбрами колет стыд, а в груди просыпается ничуть не позабытое желание защититься старым, проверенным способом – напасть в ответ. Он даже набирает воздуха для гневной отповеди, как Кибом вдруг лохматит коротко остриженные волосы и широко, радостно улыбается. — И никакой больше драмы. Иногда время всё же ведёт себя как положено. — Подыщу Кюхёну кляп. Лечит.