И никакой драмы

— …То есть общие душевые, торчащие из матраса пружины и омерзительная овсянка, по их мнению, не калечит, а полчаса в интернете — кроличья нора в мир разврата и порока… Так Don't Leave Like the Rain или One More Chance? — Первое нравится мне больше, но Хичоль оказался не в состоянии его запомнить. — Донхэ жмёт плечами и, сосредоточенно прикусив кончик языка, зажимает вторую струну гитары. — Тут нужно немного… напористее. Донхэ многозначительно шевелит бровями и возвращается к настройке гитары. — Идите в жопу. Оба, — огрызается Хиним и вставляет протянутый Кюхёном наушник в ухо. — Причём здесь вообще дождь? — Не уходи как дождь… — Да. Возвращайся с первым циклоном. — Хичоль кивает Кюхёну, и плюхается на первый подвернувшийся стул. — Не спорь. One More Chance лучше. — Я не спорю. — Ты дуешься. — Я не… — Вы дадите дослушать, или как? Донхэ и Хичоль затыкаются одновременно и резко и смотрят друг на друга — Хиним с добродушной, живой улыбкой в глазах, а Донхэ с совсем не серьёзной, шуточной обидой. Сердитый на весь мир, остриженный под короткий ёжик Кюхён выглядит непривычно и самую малость нелепо, словно проиграл какой-то пустяковый спор и был вынужден расплачиваться собственными волосами. На похудевшем лице глаза кажутся ещё более круглыми, а выражение лица угрюмо-сосредоточенным. Он походит на самого себя лет этак десять назад, когда только-только присоединился к группе и смотрел на них всех как на потенциальных врагов народа и более чем серьёзных конкурентов в борьбе за единственную розетку в комнате. Ну или на самого себя, когда кто-нибудь из них путал большой мажорный и малый минорный септаккорды. — Шивон наказан? — Кюхён вытаскаивает наушник и вопросительно приподнимает брови. — Занятная историю про собаку-убийцу, тебе понравится. Позвать его сегодня в Haru&Oneday — идея Донхэ. Хичоль не возражал. Не то чтобы он в этом когда-нибудь признается, но записывать альбом без Кюхёна было так же странно, как не слышать в студии голоса Донхэ: вроде и не так уж плохо, но могло бы быть иначе. Эхо голоса младшего звучит в каждой его партии и партии Хэ, собственное подражание представляется лишним, а едва утихшие треволнения о не к месту и не ко времени занывшей ноге вновь не дают спать по ночам. Хичоль паникует. Было бы смешно, не будь всё так грустно, но стоит переступить порог закрытого кафе, и вот-вот готовое обрушиться цунами падает обратно в океан. Кюхён худеет, а не набирает вес, жалуется на раннюю побудку, бесцельные марафоны по плацу и дерьмовый армейский хор. Кюхён вообще… Ну, Чо Кюхён. Донхэ суетится вокруг него с гитарой и полчаса ломается, прежде чем наконец дать плеер с сырой версией песни. Кюхён беззлобно подшучивает, сумерки за окном сгущаются, а зажжённые на столе свечи отчего-то не выглядят глупо. Знакомая обстановка и невесомое ощущение безопасности от привычных вещей на мгновение позволяют отвлечься от тёмных и угрюмых мыслей. Чужое тихое, уверенное спокойствие действуют не хуже доставшейся накануне затрещины от Чонсу, а Кюхён… — Что? — Донхэ сглатывает и с опаской подбирается. А Кюхён дослушивает песню до конца и смотрит на Донхэ так, словно вот теперь видит. Качает головой, улыбается мимолётно, будто ненароком, и чуть охрипшим голосом отвечает: — Ничего. — Как песня? — нервно переспрашивает Донхэ. — Знаю, в конце нужно было громче, ниже и сильнее, но ты вернёшься, и мы её перепоём… — Хён. — Кюхён снова качает головой и прокашливается. — Всё хорошо. И да, ладно, но эта партия останется твоей. Так что за история с собакой-убийцей? — Тебе и газеты читать не дают? — Эй, подождите, а как же… В воображении Хичоля Кюхён берёт высокую ноту, Донхэ шепчет последние строчки песни, мир снова исчезает, и всё заканчивается. Катарсис, чтоб его. А потом... Потом начинается сначала.