И никакой драмы

Донхэ сидит, низко склонив голову и натянув козырёк кепки по самые глаза. Хёкджэ тянет из пол-литрового стакана какую-то шипучую дрянь и искренне радуется почти пустому залу. Две негромко попискивающие девушки в углу не причиняют ни малейшего беспокойства. Первые пятнадцать минут фотографируют, следующие десять постят сфотографированное, остальные полчаса тихо пищат, весь последний час не обращают на них никакого внимания и вот теперь собираются домой. Они с Донхэ засиделись, а час уже поздний: стрелки на циферблате бегут к десяти вечера, и он бы и сам был уже рад отправиться на боковую, но Донхэ, сурово нахмурив брови, костерит кого-то в чате. Что именно костерит, видно сразу: между бровей нарисовалась сердитая складка, в глазах горит праведное раздражение на весь мир вообще и собеседника в частности, а пальцы летают по экрану так шустро, что сомнений не остаётся: все опечатки, безусловно, останутся в анналах переписки и в случае чего могут послужить поводом для очень неубедительного шантажа. Не убедительного, но неизбежного: наклонившись вперёд, Ынхёк почти угадывает в шапке чата фотографию Хичоля, и, смирившись с ещё одной бессонной ночью, просит чашку кофе. — И мне возьми. — Он со сливками, — машинально отбрыкивается Хёкджэ. — Без. И не сладкий. Ну конечно. Сделав заказ, Ынхёк сползает по стулу и, разморённый тишиной и аппетитным запахом ванили, поднимает взгляд на Донхэ. В полумраке кофейни кажется, словно бы этих пятнадцати лет и не было. Из-под белой бейсболки торчат отросшие кудрявые волосы, он смешно хмурится и капризно морщит нос. И ничего как будто бы не изменилось, хотя изменилось, конечно, всё. Не потому что ему хочется так думать, нет. Просто всё действительно изменилось. Нахальства в глазах не поубавилось, о чём речь, но вместо подростковых колючек теперь более чем серьёзные стальные шипы, а взамен до смешного очевидного самодовольства – железобетонная уверенность в себе. Хичоль вот разницы не видит совершенно, или делает вид, но Хёкджэ списывает всё на одну видовую принадлежность. Так Кюхён говорил, лет пять-шесть назад, когда всерьёз озадачился категоризацией всего состава. Смущался, кажется, когда оказался в одной группе с Донхэ и Хичолем, но дело, вообще говоря, не в этом, и стоит, вероятно, наконец поспать хотя бы пару часов. Донхэ… Сокрушает. Так же, как и пятнадцать лет назад, но если раньше ненамеренно, то теперь это почти всегда замысел. Отрепетированный перед зеркалом и камерами, перед миллионами зрителями. Он как раз тот персонаж, при создании которого тридцать процентов времени автор потратил на лицо, словно бы заранее извиняясь за дерьмовый характер, двадцать процентов на злоебучий сарказм, как раз в копилку того самого дерьмового характера, ещё двадцать на фантастическую гибкость, и остальные тридцать поровну – на бесящий коктейль из ситуационного косноязычия и страсти к затворничеству. Так сразу и не скажешь, но Хёкджэ давно его знает. Лучше всех остальных, хотя бы потому что Хичоль слишком похож, а Шивону при том же лице достало снисходительности. Такая вот уступка природы. С Донхэ она решила не церемониться. С другой стороны, если ты каждый день видишь в зеркале это лицо, то наверняка обладаешь чертовски высокими ожиданиями. — Ты чего? — Донхэ отвлекается от телефона и небрежным кивком благодарит официанта. Сморит на Хёкджэ внимательно и как будто бы подслеповато. Концентрированное внимание – иногда Ынхёка жуть брала, насколько пристально тот умел смотреть. — Думаю. — О чём? — Донхэ заламывает бровь, и это как раз то, о чём Хёкджэ размышлял минутой раньше. — О том, что чем больше вещи меняются, тем больше они остаются прежними. …И это он зря. Донхэ подбирается, словно готовая к броску кобра, откладывает в сторону телефон и заранее не обижается, нет – готовится жалить в ответ. — Хэ, — перебивает его Хёкджэ прежде, чем тот ляпнет что-нибудь непоправимое. — В хорошем смысле. От чашки Донхэ пахнет крепкой горечью. Как и от него, по большей части, а струящийся патокой голос — это бонус. Маскировка, если угодно, он его иногда подводит: паршивая манера растягивать гласные. Телефон на столе пиликает, оповещая о новом сообщении. Затем ещё об одном. Донхэ тихо ругается и снова пялится в экран. Всё как будто бы изменилось. Но не менялось конечно же: Донхэ по-прежнему никогда не проигрывал.