Чуть больше, чем секс

Светлые глаза азартно вспыхивают, шаг вперед — и ментоловое дыхание на лице, бесцеремонно уверенные губы на губах. Ладонь Бонда, властная, жесткая, зарывается в волосы Кью, удерживая его голову, вторая отправляется в любознательное путешествие по телу, комкая мягкий трикотаж кардигана, оглаживая шею, плечи, спину. Они движутся в сторону спальни — целенаправленно, но без спешки. Кью не хочет торопиться: опьянение снова вернулось к нему, обрывки мыслей кружат весёлой каруселью; начинает казаться, что вокруг ничего не существует, только он сам и горячее тело Бонда, так правильно, так сладко реагирующего на его прикосновения. И, хоть пиджак уже снят и небрежно отброшен, на этом теле всё еще слишком много одежды. Конечно, было бы удобнее раздеться самостоятельно; снять не только плащ и пиджак, но и галстук, и рубашку, аккуратно расстёгивая мелкие пуговки на воротничке и манжетах. Возможно, душ тоже был бы хорошей идеей: освежиться, сбросить усталость рабочего дня, сорвать полотенце и рухнуть в постель. Но дорога до квартиры Кью — это тридцать восемь минут. Тридцать восемь минут куда-то спешащих чужих людей, такси, пробок и изматывающего ожидания. Это слишком, слишком много. Поэтому, переступив порог, они не ждут. Их бросает друг к другу… нет, не со страшной силой, но с искренним, почти подростковым энтузиазмом. Оба понимают, что это просто секс. Оба не желают признавать, что это чуть больше, чем секс. Обоих всё устраивает. И уже ни капельки не страшно. Кью не хочет торопиться, но и устраивать из раздевания долгий эротический спектакль не хочет тоже. Зачем? Он целует чужие… нет, недавно ещё чужие, но уже вполне родные, головокружительные губы, развязывает и тут же роняет галстук, расстёгивает рубашку, с непроизвольным тихим «аах!» на вдохе забирается под хлопок, ощущая ладонями жар и свежие шрамы. Вовремя вспоминает про манжеты и, мысленно чертыхаясь, убирает ладони со спины и пытается поймать руки Бонда, чтобы расстегнуть крошечные тугие пуговки и избавиться, наконец, от этой рубашки. Бонд замечает маневр, выдыхает в губы «я сам», и Кью замирает, запрокидывая голову, отдаваясь новому ощущению: руки Джеймса, надежный якорь в водовороте захлестывающего желания, оставили его, но губы остались и теперь сосредоточенно знакомятся с лицом — закрытые глаза, вздрагивающие ресницы, точеные линии скул, растрепавшаяся челка, лихорадочно бьющаяся жилка на виске… Ладони Бонда возвращаются, крупные, уверенные, в разорванном кольце манжет; одним движением вытягивают рубашку из-под ремня, проникают под неё, исследуя обманчивую хрупкость спины, поджарый живот, описывая томительные круги и совершая вылазки ниже, к взбудораженной плоти, всё ещё скрытой плотной тканью штанов. По всему телу расползается жар, и Кью разрывают прямо противоположные желания: стремление растянуть удовольствие сталкивается с жадным нетерпением, острое желание продлить ласки — с не менее отчаянной готовностью раствориться в Бонде, в его силе, в его уверенности. В его теле. С судорожным вздохом Кью приходит в себя, действует быстрее и настойчивей: его руки храбро расстёгивают ремень, сдергивают, наконец, ненавистную рубашку, требовательно скользят по широкой груди. Господи, так гораздо, гораздо лучше!.. Бонд подхватывает заданный темп, и оставшиеся вещи они уже не снимают — сдирают нетерпеливыми рывками, помогая друг другу, путаясь руками, усеивая деталями одежды недолгий путь до постели. — Господи, Джеймс! У Кью перехватывает дыхание, когда они падают в прохладные простыни и его придавливает тяжесть горячего мускулистого тела. Он выворачивается и, не встретив сопротивления, устраивается сверху. Бонд смотрит на него снизу вверх, прищуренные глаза в тени ресниц отливают непокорной лазурью. Кью понимает этот взгляд, но ничего не говорит — кому нужны слова? Не отводя глаз, он тянет к себе руку партнера, по-кошачьи трётся щекой о подставленную ладонь: «Я ни на что не претендую». Бонд зарывается пальцами в растрепанные темные пряди, притягивает к себе, целует глубоко и упоительно: «Всё будет хорошо». Желания Кью свиваются в тугой, изнывающий от нетерпения клубок, бьющийся рваным пульсом в самом низу живота: принадлежать Бонду, раствориться в нём, прямо сейчас, немедленно! Но покорная пассивность — не в его характере. Кроме того… Мимолетная мысль о презервативах и смазке отметается почти с негодованием: он собирается заняться с Бондом суровым мужским сексом, смазка и прочие глупости — для слабаков, они обойдутся и так. Какая-то часть Кью, индифферентно наблюдающая за происходящим, глумливо хихикает и над самой формулировкой, и над ситуацией в целом: «суровый мужской секс с Бондом» — ну-ну! Но на собственное внутреннее ехидство Кью не обращает внимания, тем более что… да, как раз возникает удачная идея компромисса, который должен всех устроить. А теперь — к черту мысли. И весь мир может катиться туда же. Хочу… «Хочу тебя», — жарко выдыхает Кью, не замечая, что произносит это вслух. Бонд пытается подняться, но Кью настойчиво прижимает его плечи к постели, не позволяя двигаться. Вот, молодец, ты все понял правильно… Бонд ни о чем не спрашивает, лишь крепко сжимает плечи, пробегает пальцами по шее и волосам Кью, когда тот скользит губами и ладонями все ниже и ниже. На несколько мгновений Кью затихает, чуть свернувшись, прижимаясь щекой к животу Бонда, слушая его дыхание, проводит языком по пересохшим губам… Узкая кисть ложится выше колена, мягко соскальзывает по внутренней поверхности бедра, побуждая раздвинуть ноги. Бонд напрягается, готовый оттолкнуть зарвавшегося мальчишку, но тут же обмякает и зажмуривается, когда Кью наклоняется ниже. Правильно, лучше не отвлекаться ни на что постороннее и сосредоточиться только на ощущениях, на мягких, теплых, неприлично влажных движениях губ и языка. Бонда выгибает короткая сладкая судорога, и Кью отстраняется с довольной ухмылкой, успокаивающе поглаживая партнера по рельефному животу: подготовительный трюк нехитрый, но вполне действенный, должен сработать. А сейчас будет акробатический этюд — только сегодня и только сейчас, и только для тебя, голубоглазый. Гибким точным движением Кью оказывается сверху. Взаимное нетерпение так очевидно, что дальше он действует без промедлений: оплетает пальцами возбужденную, скользкую плоть и усаживается на Бонда, насаживается на него. Короткий дискомфорт напрочь сметается торжествующим облегчением: «наконец-то!». Кью коротко переводит дыхание, привыкая к ощущениям, и начинает двигаться. Сначала медленно, осторожно, затем всё более раскованно, чувствуя, как всё тело омывает искрящаяся волна удовольствия. Он берет всё, что может взять, наслаждаясь контролем над ситуацией и над раскинувшимся под ним телом. Кью часто облизывает пересыхающие губы, скользит ладонями по рукам Бонда, удерживающим его бёдра. Формально условия соглашения выполнены: Кью — «пассив», Бонд — «актив», но фактически именно Кью сейчас задыхается, покрывается испариной и знает, что, в конце концов, рухнет страшно довольным и совершенно обессиленным. Но не в этот раз. «Актив», похоже, утомился ролью порно-статиста, коварно подсунутой ему партнером. Он неожиданно резко двигает бедрами, и Кью сбивается с ритма, теряет бдительность. В следующую секунду он оказывается скинут, опрокинут на спину, а Бонд склоняется сверху, прижимая его к кровати. Заломленные за голову руки, растравленные поцелуями губы, отливающие тёмной бронзой рассыпавшиеся волосы; взгляд ещё затуманен, но в нём уже проступает тревога и обида: «Что-то не так?». Всё так, малыш, и ты даже не представляешь, насколько хорош сейчас, но… — Как тебя зовут? — Бонд с удивлением, словно со стороны, слышит собственный голос. Какая, собственно, разница, как на самом деле зовут Кью? И почему нужно выяснять это прямо сейчас?.. Кью чуть улыбается и невесомо выдыхает: — Джеффри. Джеффри Бутройт. Ну же, иди ко мне… Бонд вплетает пальцы в густые взмокшие пряди, жгуче целует подставленные губы, краем сознания снова удивляясь тому, как причудливо сводит людей судьба, и как изумительно хорошо то, что ехидный и насмешливый Кью вдруг оказался чувственным, и уступчивым, и неиссякаемым на ласки Джеффри. А сам мистер Бутройт и не подозревает о счастливом смятении любовника: его ладони уверенно касаются бедер Джеймса, поднимаются выше, скользят по плечам и, наконец, зарываются в волосы на затылке. Бонд ещё несколько мгновений медлит, впитывая все нюансы — выжидающий, горячечный взгляд, расширенные зрачки, игру света и тени на лице, терпкий мускусный запах, исходящий от разгоряченной кожи, — а потом входит в распахнутое, податливое тело. Пространство сжимается до пары окунувшихся в чувственное наслаждение мужчин, таких разных и таких похожих, время растягивается в сияющую бесконечность. Разум благополучно утерян, его заменяет вожделение, острое желание принадлежать партнеру — целиком и полностью, до конца, без остатка. Кью изо всех сил цепляется за руки Бонда, за его бедра, спину, плечи; явно не отдавая себе отчёта, желая лишь одного — ближе, глубже притянуть к себе и в себя. Тот откликается, скользит внутри глубоко, размеренно и со всё большей силой, пытаясь продлить слияние как можно дольше, щедро одаривая любовника болью и наслаждением одновременно. Тела изнемогают от удовольствия — обжигающего, порочного, головокружительного каждым своим мгновением. Джеффри ещё сдерживается, но в рваном дыхании уже проскальзывают сдавленные вскрики: продолжай, не останавливайся, и — помоги!.. Джеймс проводит рукой по впалому животу, бархатистая и горячая плоть удобно устраивается в ладони, кулак сжимается, ритмично перемещаясь вверх и вниз, и Кью выгибается, стонет — открыто, в голос, позабыв о тщательно лелеемом цинизме и гордости, гибкое тело мечется под умелыми руками. Ослепительное наслаждение пульсирует, мерцает совсем рядом, приближаясь с каждым новым рывком в его теле. И, отчаянно прогибаясь ему навстречу, Кью кончает, кончает и кончает, изливаясь в ласкающую ладонь. Через несколько ударов сердца нестерпимое, одуряющее, рвущееся наружу блаженство триумфально настигает и Бонда — ослепительным взрывом сверхновой под закрытыми веками, ошеломительно-сладкой судорогой мышц, отчаянно колотящимся во всем теле сердцем. *** — Джеймс… Джееееймс… Ты здесь? Голос. Негромкий, расслабленный, чуточку насмешливый. Кью. То есть Джеффри. Точно. Бонд приходит в себя и обнаруживает, что Вселенная, оказывается, никуда не делась, и она по-прежнему гораздо необъятней тех скомканных простыней, на которых он сейчас вольготно раскинулся. Удивительно, ведь совсем недавно всё было иначе… Джеффри рядом. Лежит на животе, опираясь на локти и удобно устроив подбородок на ладони. Похоже, уже полностью очнулся и сейчас с любопытством наблюдает за возвращением в мир живых Джеймса. Плохое настроение исчезло без следа, но ленивой истомы нет и в помине — Кью бодр, игрив и не против продолжения. Но продолжения не будет — ему прекрасно известно, что через несколько часов у Бонда самолёт, и его любовник опять станет агентом 007: защитником страны, Королевы и мира во всем мире. Кью смакует эту мысль: «Джеймс Бонд, киборг-убийца, альфа-самец, под завязку накачанный тестостероном — мой любовник». Какой подарок для самооценки! Вполне стоит взрывающейся авторучки… Хотелось разного — кофе, курить, чмокнуть Бонда в плечо, обозвать его прелестью (и посмотреть на реакцию!), в душ и ванильного мороженого. Из всего великолепия Кью выбрал желание номер три: подтянулся чуть ближе и коснулся губами гладкой кожи с росчерками старых и новых шрамов. — Джеееймс… Ну ты живой? Тот поворачивает голову, всматривается в смеющиеся из-под челки глаза, и только сейчас замечает, что они, оказывается, не карие. Цвет глаз Джеффри сложный и изменчивый, как и он сам, и орехового оттенка радужка расцвечена искрами золотого и зеленого. Красиво. Бонд привычно прислушивается к своим ощущениям — терпкая блаженная усталость, спокойная и уютная, ни следа сожалений или неловкости. Пожалуй, немного грустно — просто оттого, что всё хорошее рано или поздно заканчивается.  — Живой, — пальцы легко ерошат и без того встрепанные волосы. Бонд секунду молчит и всё-таки признаётся: — Было хорошо. Кью смешливо фыркает: — «Хорошо»? Было гораздо лучше, чем просто хорошо! Я уж думал, мне конец. На правах любовников можно валяться в постели, болтать чепуху или не разговаривать вовсе — по желанию. Главное, не воображать бог весть что и не сочинять себе романтическую историю: ведь ничего такого не было, просто секс. Отношения мешают работе. Бонд — одиночка, которому не нужны привязанности, все это знают. Упомянутый одиночка окончательно переходит в рабочий режим и заявляет, что ему нужно в душ. Да пожалуйста, вот только… — Погоди минуту! Кью вскакивает, заматывается в простыню и вылетает из комнаты. Доносятся чертыхания и звуки неумолимо вываливающихся из шкафа вещей. Вскоре он возвращается с трофеем: полотенцем и зубной щёткой. Полотенце пушистое, серо-голубое и явно новое, щетка целомудренно упакована в пластик. — Вот, это тебе. Кью делает неопределённый жест рукой, который при желании можно перевести как «это всё твоё и только для тебя — на тот случай, если ты ещё придёшь и останешься, а ты ведь придёшь, правда?». А можно не переводить, если ты действительно одиночка и всё человеческое тебе чуждо. Бонд не говорит ничего, кроме простого «спасибо». *** Они прощаются меньше, чем через полчаса. На Бонде всё тот же костюм, только воротник рубашки расстёгнут, а галстук небрежно засунут в карман. Кью облачился в пижаму и снова надел очки. Он уверенно протягивает Бонду ладонь: — Удачи, 007. Крепкое пожатие неожиданно дополняется поцелуем в висок: — Спасибо, Джеффри.