My obsession

Проснувшись рано утром, еще до восхода солнца и до того, как уже собирающиеся на зимовку на юг птицы заведут свою утреннюю песнь, Донхэ резко сел на огромной мягкой кровати, сонно щурясь и чувствуя, как гулко и испуганно колотится в груди его сердце после очередного вязкого кошмара, которые преследовали юношу уже почти полгода, с самого момента его отъезда из школы в начале марта и жуткой болезни, выпившей из него большую часть сил. Ему понадобились целых две минуты и десяток глубоких вдохов, сменившихся все еще немного болезненным приступом сухого кашля, прежде чем юноша наконец-то смог окончательно проснуться, прийти в себя и осознать, что это за комната и где именно он находится сейчас. Столица Королевства объединенных герцогств Аарон – Арвей. Город, о котором он столько читал и слышал и о котором грезила большая часть его школьных друзей и наставников, да даже мама нет да нет и вспоминала о самых ярких впечатлениях своей юности, пролетевшей в круговерти столичных балов, приемов и ужинов, на одном из которых она и познакомилась с его отцом. И вот он здесь. Спустя столько лет. Практически с той же самой целью, что и когда-то его отец. Удивительно, но прославленная и воспетая в стольких стихах, песнях, поэмах и прочих произведениях искусства столица произвела на Донхэ весьма и весьма гнетущее первое впечатление: узкие, грязные, засыпанные мусором улочки, омерзительно пахнущие сточные канавы и лужи, блеклые серые дома с мутными от грязи стеклами, завешанными выцветшими засаленными шторами, скрывающие от чужих глаз своих безмолвных, почти призрачных обитателей, – именно таким Арвей впервые показывал себя любому въехавшему в город, встречая его самыми бедными и самыми жуткими кварталами, так разительно контрастирующими с роскошным убранством и великолепием центральных улиц, каждое здание, каждое растение и даже кладка мостовой на которых были настоящим произведением искусства, от которого невозможно было оторвать взгляда, особенно жалким провинциалам, доселе не знакомым с восхитительным архитектурным ансамблем центральной части столицы, сосредоточием и сердцем которой, разумеется, был королевский дворец и располагавшиеся вокруг него усадьбы, городские дома и замки всего соцветия дворянства королевства Аарон. И, возможно, все эти роскошь, красота и изящество и могли бы восхитить Донхэ, если бы его взгляд не выхватил всего пару, но таких знаменательных и заставивших его сердце содрогнуться от боли и недоумения картин. Юноша едва сдержался от возмущенного крика, когда увидел, как пышно разодетый в шелка и бархат и отороченный белоснежным мехом черный плащ мужчина изо всех сил наотмашь бьет кнутом рыдающую у его ног девушку (судя по скромности одежды – из простых горожан или даже крестьян), с такими остервенением и злостью, что Донхэ едва самого не продрал мороз по коже и он едва-едва сдержал полную отчаяния и желания помочь просьбу остановиться, понимая, насколько это будет сейчас неуместно и что вмешиваться в нечто подобное сразу по приезде в столицу весьма и весьма опрометчиво, глупо и даже опасно, но кто бы знал, скольких усилий юноше стоило сделать вид, что он не заметил эту картину. Однако, только эти двое скрылись из поля зрения Донхэ, как его взору открылась куда более страшная и угнетающая картина – площадь казней и позора. Такие были в каждом городе, даже в самой глухой провинции, но сколько Донхэ ни помнил себя, в его родном городе еще ни разу не было случая, чтобы хоть кто-то пользовался этим местом по его прямому назначению, и самое страшное наказание, о котором он слышал, – публичная порка для провинившихся крестьян, но столица – совершенно иное дело. Как завороженный, Донхэ с ужасом смотрел на три болтающихся на виселицах трупа, вокруг которых с громким карканьем кружила целая стая черных и безразличных к чужим смерти и горю воронов, уже начавших свое пиршество, но… Донхэ испугали вовсе не эти птицы и даже не их жертвы, ведь эти люди, судя по всему, уже давно были мертвы и заслужили свое наказание, но вот две распятые на дыбах, обряженные в какие-то лохмотья женщины, в которых представительниц прекрасного пола можно было опознать только с очень и очень большим трудом, заставили Донхэ содрогнуться изнутри, ведь они были еще… живы? И все эти люди, стоящие вокруг них и бросающиеся камнями… Разве это было нормально? Даже по отношению к преступникам? А где же хваленое милосердие – одно из величайших чувств, подаренных человеку, о котором так много говорится в Библии и на проповедях?.. Почему люди жестоки?.. А если бы они сами оказались на месте этих женщин, хотели бы они, чтобы с ними обращались вот так? Смеялись и забрасывали камнями? Или в такие моменты тебе уже все равно, что происходит вокруг? Юношу, слишком ярко представившего себя на месте двух этих воистину несчастных женщин, внезапно бросило в дрожь, и всего на пару мгновений ему показалось, что… одна из них смотрит на него? Но, прежде чем он успел что-либо сообразить или понять, его мать, что-то пробормотав о том, что солнце сегодня слишком яркое и слишком слепит глаза, задернула темные, немного побитые плешью шторки на окнах кареты, скрывая от взгляда сына эту жуткую картину и пытаясь отвлечь его светской беседой. Впрочем, ей не понадобилось усердствовать слишком много, ведь уже буквально спустя четверть часа они подъехали к городской усадьбе молодых графа и графини Ли, которая не могла не поражать великолепием своих экстерьеров и интерьеров. Донхэ мог с уверенностью сказать, что он еще ни разу в своей жизни не бывал в домах подобной красоты, и дело было вовсе не в роскоши и богатстве оформления, обилии лепнины, золота и мрамора, буквально вопящих о состоянии своих владельцев, а в четкой продуманности и гармоничности каждой детали обстановки, которая просто не могла не восхищать. Ему казалось, что даже камни на парковых дорожках, цветы на клумбах, деревья и кусты выложены, посажены и подстрижены особым образом, что уж говорить про все остальное. Но больше всего Донхэ поразили картины, множество картин, которые висели в главном доме усадьбы буквально повсюду, делая ее еще более похожей на самый настоящий музей, и чего здесь только не было: городские и сельские пейзажи, натюрморты и портреты, и даже целые сюжетные серии, на которые можно было бы смотреть целыми часами, но, увы и разумеется, ему никто не предоставил такой роскошной возможности. Однако Донхэ надеялся, что в будущем у него еще будет шанс внимательно осмотреться, ведь граф и графиня Ли, несмотря на то отталкивающее первое впечатление, что они произвели на Донхэ, оказали им весьма и весьма радушный прием. Удивительно, но Донхэ представлял совсем не такими кузена и его супругу, в его мыслях они казались ему… более похожими на его родителей? Такими же немолодыми, немного чопорными, сухими, скромно одетыми, но… они оказались полной противоположностью его родителям: молодые, яркие, улыбчивые, дружелюбные, роскошно одетые и ведущие себя весьма и весьма раскованно, и… пусть они и вели себя строго так, как то предписывают правила приличия, но… это все равно не могло не смущать – яркость их улыбок и костюмов, простота отношения и тона, лишь слегка отдающие родственной фамильярностью, роскошь и, на неискушенный взгляд Донхэ, некая нескромность их нарядов (особенно платье графини, полностью открывающее белоснежную шею, ключицы и плечи, и его откровенное декольте, прикрытое лишь полупрозрачным, расшитым бисером кружевом, не скрывающим практически ничего и привлекающим лишь еще большее внимание к тому, на что не следовало смотреть добропорядочным юношам), но больше всего Донхэ смутили пристальные взгляды графа и графини, которые, как показалось юноше, ни на секунду не выпускали его из виду и словно жаждали пронзить насквозь, поэтому, покинув гостиную, он едва-едва сдержал облегченный вздох, искренне радуясь тому, что ритуал знакомства закончен, и, сославшись на усталость, даже отказался от ужина, поданного в маленькой уютной столовой в гостевом домике, в котором им предстояло жить ближайшие шесть месяцев, а может, даже немного дольше. И пусть родители потихоньку обсуждали, что это не слишком-то вежливо – селить родственников, пусть и не самых близких, так далеко, да еще и в отдельном доме, но Донхэ нравилось то, где они жили и как. Отделенной от основной усадьбы огромным парком небольшой двухэтажный особняк на 12 комнат с огромной, увитой все еще душисто цветущим диким виноградом террасой не мог не покорить его, создавая привычное для родного дома юноши ощущение отрешенности и уединенности, а уж какой потрясающий вид открывался из окон покоев Донхэ, выходящих точно на сад, где вдалеке, за макушками деревьев, виднелись высокие белоснежные башни королевского дворца с развивающимися разноцветными флагами на верхушках. Разве не потрясающе? Как и то, что, следуя последнему развитию инженерной науки и техники, вся усадьба графа и графини Ли уже была оснащена самой настоящей канализацией, а также горячим и холодным водопроводом, и теперь не нужно было беспокоить десяток слуг, чтобы сходить ночью в туалет или принять ванну. И это тоже по-своему было настоящим чудом для Донхэ, за которое опустившийся голыми коленями на ледяной пол и покорно склонивший голову юноша не забыл поблагодарить Бога в своей ежеутренней получасовой молитве, уже давно ставшей любимым ритуалом Донхэ, начинающим каждое его утро и помогающим ему встречать каждый новый день с радостной улыбкой и верой в самое лучшее – в своего Бога, как бы тревожно и неспокойно ни было у него на душе. Но волнения последних месяцев проникли в сердце Донхэ и отравили его так сильно, что даже сейчас, поднявшись с колен, он не чувствовал былого успокоения, отчетливо ощущая отголоски тревоги в своем сердце и своей душе. И дело было не в болезни, поездке, его не радужном впечатлении от столицы и знакомства с новообретенными родственниками, а в причине, по которой они с родителями приехали сюда. Женитьба. Раньше это было для Донхэ всего лишь абстрактным словом, ритуалом по соединению двух любящих сердец, и вот… он должен был найти невесту и жениться. За шесть месяцев. Разве могла идти тут речь о любви? Но самое тревожное для него было даже не в этом, ведь брак по любви в их время – невозможная редкость, а в том, ЧТО значила эта женитьба. Взрослый. Он станет окончательно взрослым мужчиной. У которого будут жена и дети. И ему придется нести всю ответственность за них, их безопасность и жизнь и самому принимать решения. Не полагаясь ни на кого. Как настоящему взрослому. И это пугало Донхэ едва ли не сильнее плотского аспекта брака, и он пока не имел ни малейшего понятия, как ему справиться со всем этим, ведь он уже давно привык, что все самые важные решения за него принимает кто-то куда более опытный, взрослый, серьезный, тот, кто знает правильные ответы на все вопросы в этом мире: его родители, наставники в школе, а теперь… что? Как он будет делать все это сам? Пока у Донхэ не было ответа на этот вопрос. Его единственным желанием ровно с того самого момента, как ему исполнилось 10 лет и он узнал о монастырских послушниках и монахах, посвящающих всю свою жизнь и всех себя лишь Богу, было принять постриг и стать одним из них, но… Донхэ знал, что его родители воспримут это как удар и не смогут пережить ничего подобного, поэтому… он жил так, как того хотели они. Именно поэтому сейчас, проснувшись, помолившись и совершив утренние водные процедуры, Донхэ тщательно причесался и оделся и, несмотря на все свое желание первым делом отправиться осматривать только-только начинающий просыпаться парк, спустился вниз к родителям, чтобы позавтракать вместе с ними, обсудить с отцом, пристально читающим газету за чашкой чая, свежие новости, составить с мамой план дел на день и… с удовольствием принять предложение кузена и его супруги присоединиться к ним за обедом.

***

– Мой господин, – ласково промурлыкал обнаженный юноша с длинными спутанными медными волосами, опускающимися ниже бледных лопаток, и, не дождавшись ответа от хозяина, осмелился на непозволительную дерзость – без разрешения поднялся с расстеленного на каменном полу коврика у подножия огромного ложа, раскинувшегося под роскошным тяжелым балдахином, и ловко забрался на застеленную ярко-алым шелковым бельем постель. Окинув все еще спящего, разметавшегося на ложе мужчину полным любви, безграничного счастья и подобострастия взглядом, юноша с довольным вздохом поправил тяжелый инкрустированный рубинами кожаный ошейник, а затем аккуратно улегся рядом с хозяином, стараясь ничем не потревожить его сон и с наслаждением представляя то наказание, которому господин подвергнет его утром, обнаружив, что один из его самых любимых домашних питомцев умудрился нарушить сразу пять его строжайших запретов.