My obsession

– Доброе утро. Ну что, Ваша Светлость, как поживаете? – с мягкой, почти равнодушной улыбкой поприветствовал распятую у стены совершенно обнаженную и некогда бывшую красивой, но сейчас напоминающую лишь старую изуродованную куклу девушку вошедший в камеру палач, плотно прикрывая за собой двери и направляясь к столику, где на белоснежной ткани его уже ждали чисто вымытые и отчищенные от останков чужой крови и плоти, готовые к новому дню напряженной работы инструменты. – Снова не желаете разговаривать со мной, Ваша Светлость? А зря, а зря, – наигранно тяжело вздохнул мужчина – слишком молодой, миловидный и улыбчивый, чтобы хоть кто-то на улице мог догадаться о его профессии, но в стенах Комиссии по нравственности все знали, что более изощренного и искусного человека в пытках не найти, особенно это знал заключенные, у которых был уникальный шанс испытать на себе все искусство этого воистину мастера в своем деле. – Вот поговорили бы мы с вами – и, глядишь, не мучились бы вы столько времени и ребеночка бы сохранили, а так… Сами виноваты, – недовольно цокнув языком, мужчина отложил в сторону щипцы для сдирания ногтей и обычные иглы, ведь после работы некоторых его особо увлекающихся коллег на руках и ногах девушки не осталось ногтей, да и пальцев существенно недоставало, как и кожи на руках, ногах, животе и спине, поэтому… Честно говоря, он уже и не знал, что можно было сделать такого, чтобы ее разговорить, ведь… они уже перепробовали почти все, но так и не добились от этой упрямицы не то что признаний, но даже простого крика или слова, ничего, кроме упрямо сжатых губ и равнодушного взгляда – ни когда ее били и пытали, ломая хрупкую красоту, ни когда унижали и насиловали, втаптывая в грязный заплеванный и залитый ее собственной кровью пол остатки гордости и высокомерия, ни когда шантажировали и пытались запугать ее, ни когда предлагали свободу и долгую спокойную жизнь в обмен на сотрудничество; единственный раз, когда им удалось добиться хоть каких-то эмоций от этой ледышки, – в тот момент, когда они лишили герцогиню ее зачатого во грехе отродья, да и то… Любая мать на ее месте умерла бы от горя, а эта… лишь обронила пару скупых слезинок и вновь встала в оборонительную позу. Нет, прав был капитан Сон, называя всех дворян высокомерными сволочами, не способными на обычные человеческие эмоции, ох как был прав! И как только их земля носит? Но слава богу, что теперь в Аароне есть они – те, кто поможет этой стране избавиться от наплодившейся на ней скверны и рано или поздно вновь сделать ее первозданно чистой и пригодной для жизни тех, кто по-настоящему достоин жить на этой земле. – Может, все же расскажете мне о себе и о вашем дорогом супруге? – вопросительно вскинул брови палач, в отличие от своих коллег не боящийся показать жертвам свое лицо и потому не носящий маску, и взял со столика десяток остро заточенных игл, предназначенных для весьма редкой, но очень эффективной пытки, которой его обучили пара коллег с Востока и которую они еще не пробовали с Ее Светлостью, и… возможно, она сделает эту высокомерную девицу чуть разговорчивее? Ведь против этих игл, воткнутых в нужные нервные окончания и приносящих просто-таки невыносимую боль жертве, не могли устоять даже матерые шпионы и вояки, что уж говорить про какую-то там изнеженную девчонку, корчащую из себя то ли стерву, то ли великомученицу. – Ах да, простите, женихе, с которым вы, Ваша Светлость, вступили в греховную добрачную связь, от чьего гнусного плода мы, слава богу, уже избавились, – усмехнулся мужчина и, сделав шаг навстречу пленнице, не удостоившей его даже мимолетного взгляда уже давно затянутых белесой пленкой боли и практически ничего не видящих глаз, оказался с никак не реагирующей на окружающий мир девушкой буквально лицом к лицу, так близко, что он мог разглядеть белесый гной на глубоких рваных ранах на ее лице – там, где некогда была прекрасная нежная кожа и сейчас виднелась лишь чернеющая, уже начавшая гнить от грязи и отсутствия хоть какого бы то ни было лечения плоть, медленно, но верно убивающая свою владелицу, но той, конечно, знать об этом не стоило. Ведь надежда… порою и правда творит чудеса. – И все, что вам осталось, Ваша Светлость, – лишь покаяться в собственных грехах и наконец-то обрести покой, но если вы желаете поупрямиться еще немного, то не смею отказать вам в этом удовольствии, – еще шире растянул губы в усмешке мужчина, размашистым уверенным движением вгоняя первую иглу под остро очерченную ключицу своей жертве и заставляя ту распахнуть губы в беззвучном крике и задрожать – ну, хоть что-то. – Может, все-таки перестанете молчать и поговорите со мной? Нет? – палач вопросительно посмотрел на девушку и, так и не дождавшись от этой высокомерной дряни ответа, вогнал вторую иглу, но и она не принесла никакого эффекта. Как и третья, и четвертая, и пятая, и шестая. Он был уверен, что его жертве больно, чертовски больно, но… за все пять часов сеанса та так и не издала ни одного звука. Снова. Лишь корчилась в безмолвных болезненных муках, пока сто четвертая игла наконец-то не лишила несчастную сознания, а палач наконец-то не уверился в том, что он и правда сделал все, чтобы разговорить свою клиентку, однако… ответом и ему и его коллегам была лишь тишина, а это значило лишь одно: эту девку сможет исправить лишь могила, и, судя по всему, их начальство уже поняло это и готовилось дать ей последний шанс на исправление совершенных грехов.

***

– Подожди немного, я сейчас закончу, и мы поговорим, – кивнул прилетевшему к нему по первому зову Кюхёну что-то напряженно пишущий герцог Ли, приглашая Его Высочество присесть в кресло напротив, и вновь возвращаясь к своему письму, и вскоре, кажется, и вовсе позабыв о том, что он в своем кабинете не в одиночестве. Впрочем, Кюхёна, изумленно разглядывающего друга и наставника, не слишком волновал этот факт. Куда сильнее его волновало то, как может ТАК сильно измениться человек за столь короткий срок, ведь перед ним сейчас вроде бы сидел Хёкджэ и… словно не он одновременно. Его Светлость словно постарел на целый десяток лет и ссохся за последние три месяца, и эта черная ненависть в его глазах и голосе, от которой даже Кюхёна, привыкшего общаться с очень разными людьми в последнее время, продирал мороз по коже… Просто поразительные изменения. Хотя… Его Высочество знал еще одного человека, который столь же сильно изменился за столь же короткий срок, вот только, в отличие от Его Светлости, черты того человека исказили вовсе не ненависть и злость, а самое настоящее, неподдельное горе, и, оказывается, это работает куда лучше новейших и качественнейших красок и гримов для лица. – Я закончил, – уставший, немного хриплый голос Его Светлости, наконец-то закончившего свое письмо и пока отложившего его в сторону, чтобы просохли чернила, заставил Кюхёна отвлечься от его не слишком радостных размышлений и поднять взгляд на мужчину, выглядевшего сейчас в тусклом свете свечей слишком уставшим и измученным. – Так что вам удалось узнать? Значит, северные князья не имеют к этому никакого отношения? – тут же, даже не собираясь тратить время на все эти околосветские беседы, вскинулся Кюхён, переживающий за судьбу Ее Светлости едва ли не сильнее, чем ее почти настоящий супруг. – Насколько я понял – нет, – до боли сжав побелевшие губы, отрицательно покачал головой Хёкджэ, прекрасно понимая, что он еще сам так и не разобрался до конца в произошедшем. И для него это была еще одна крайне веская причина ненавидеть себя. – Их люди удерживали какое-то время Ее Светлость в плену, пока сами князья решали, как им наилучшим образом отомстить мне за прошлогодний конфликт, но затем некая вторая сторона перехватила Ее Светлость прямо у них из-под носа, – еще сильнее скривился мужчина, вспомнив, как рыдал, и клялся, и божился в том, что герцогиня не у него, перед герцогом Ли на коленях лишившийся одного уха и двух пальцев на правой руке князь Литерский, которого Хёкджэ уже не раз и не два ставил на место, и вот… Нет, ну кто бы мог подумать, что этим жалким трусам и прохвостам хватит смелости выступить против него?! Хотя… удерживать в плену носящую ребенка под сердцем женщину – разве можно назвать это храбрым мужским поступком? – И?.. – не дождавшись продолжения, посмел нарушить затянувшуюся паузу Кюхён, уже и так знающий, каким будет окончание этой печальной истории, хотя, разумеется, это был еще не конец, и они еще поборются за то, чтобы все это закончилось хорошо. – И у меня есть все основания полагать, что это правда. Мои люди уже провели расследование и выяснили, что Ее Светлость и один из ее сопровождающих, вероятнее всего, сейчас находятся под пылкой опекой Комиссии по нравственности и что именно их карательный отряд отбил ее у людей князя Литерского… – Вы уверены? – внезапно севшим голосом спросил принц, прекрасно знающий о том, ЧТО именно творится в подвалах Комиссии по нравственности. С теми, кто виновен или не совсем – не имеет значения, важен лишь результат, и… Кюхён видел на площади позора тошнотворные результаты работы штатных палачей Комиссии и то, что осталось от их несчастных жертв, в которых порою даже опознать живого человека удавалось с большим трудом. – Более чем, – изо всех сил стараясь сохранить хотя бы остатки спокойствия и трезвости рассудка, кивнул Хёкджэ, сжимая обветренными загрубевшими пальцами ноющие виски. – Мои люди, внедренные в Комиссию, постараются узнать, где держат Ее Светлость и… моего друга. И живы ли они, а потом мы попытаемся придумать, как можно будет вытащить их оттуда, – устало вздохнул мужчина. Даже ему этот план казался сейчас утопией, но… пока это было единственное, что они могли сделать, черт бы побрал их беспомощность и бессилие! А еще потраченное совершенно зря на абсолютно бесполезные поиски время, ценность которого сейчас измерялась чужими жизнями. Как оказалось, слишком важными для Хёкджэ жизнями. – Вы же знаете, что всегда можете рассчитывать на мою помощь… – начал было Кюхён, но Хёкджэ недовольно, излишне резко перебил его: – Самая главная твоя помощь сейчас заключается в том, чтобы быть на своем месте и не вызывать ни малейших нареканий ни стороны отца, ни со стороны Совета, ни уж тем более со стороны маркиза Кима и Комиссии по нравственности, а со всем остальным мы пока можем разобраться сами, без твоего участия, – недовольно фыркнул герцог Ли, уже понемногу начиная жалеть о своем приглашении, и, вкратце обрисовав Его Высочеству текущую ситуацию на севере, да и во всей стране (которая, несомненно, не могла их не радовать, ведь, несмотря на активные выступления против короля и нового Совета, люди с воодушевлением поддерживали наследного принца и с нетерпением ждали, когда тот займет полагающееся ему место и наконец-то начнет хоть что-то менять в этой стране, а не казнить пачками людей за практически безвинные прегрешения вместо того, чтобы разбираться с открытыми границами, неурожаем и голодом), поспешил отправить наследного принца домой, настрого приказав ему следовать своему прежнему поведению и ни в коем случае не вмешиваться, но… Кюхён не был бы Кюхёном, если бы просто безропотно согласился на все приказы Его невероятно злобной Светлости, не решив едва-едва заметно, но все же болезненно уколоть мужчину напоследок: – Кстати, Ваша Светлость, вы, случайно, больше ни о чем не хотите спросить у меня? Или, может быть, о ком-нибудь?.. – уже стоя на пороге кабинета, с усмешкой спросил принц, многозначительно глядя на мужчину, на лице которого не дрогнул ни единый мускул. Хотя… Кюхён не исключал того факта, что, возможно, Его Светлость знал о том, кого он имел в виду, даже больше, чем сам Кюхён, и поэтому смог сохранить свое железное самообладание, которое на деле становилось все более и более шатким в последнее время. – Нет, – холодно отрезал Хёкджэ, даже не посмотрев на принца и приступая к следующему посланию, которое следовало отправить немедленно, чтобы уже завтра его адресат смог выполнить просьбу герцогу Ли. Как можно скорее. Ведь, кажется, только сейчас Хёкджэ по-настоящему начал понимать смысл старой доброй поговорки о том, что порою время бывает куда дороже денег.