My obsession

Чонсу уже много лет верою и правдою служил своему господину, выполняя для него множество поручений – от мелочей вроде ванной, поданного в кабинет ужина или покупки свежих чернил и до дел весьма деликатного и щекотливого характера вроде улаживания конфликтов с разгневанными любовниками и любовницами и передачи крайне секретных посланий. Он был рядом с Его Светлостью в самые радостные, самые счастливые, самые тяжелые и самые печальные моменты его жизни. Он прекрасно знал, как выглядит герцог Ли, когда он счастлив, устал, чем-то расстроен или зол. Но еще ни разу в жизни Чонсу не видел своего господина ТАКИМ. Наверное, именно так и выглядят люди, которых называют «убитые горем». Нет, внешне Его Светлость, как всегда, был спокоен и сдержан, и он даже не дрогнул, когда принял из рук одного из слишком мрачных и молчаливых солдат завернутое в серый холст и больше похожее на огромный бесформенный куль тело Ее Светлости, но вот его глаза… Такого взгляда у Его Светлости Чонсу не видел еще ни разу в своей жизни. Взгляда, который всего за мгновение пробирал до мозга костей и заставлял дрожать, как испуганного зайца, того, кто за столько лет уже привык к перепадам настроения и всем угрозам, исходящим от высокородных мужей. Взглядом, полным лишь жгучей ледяной ненависти, которая захлестывала каждого, кто решался хотя бы на долю секунды посмотреть Его Светлости в глаза. – В-в-ваша С-с-светлость, п-п-рошу про-щения, но наши люди опоздали всего на пару минут. К-к-когда они приш-шли, то было уж-же с-с-слишком поздно… – дрожащими руками передав герцогу Ли еще сохраняющее тепло тело его супруги, поспешил оправдать себя юный, только-то успевший обзавестись жидкими усами и бородой юноша, совсем недавно по приказу прошедший отбор в королевскую гвардию по приказу отца и волею счастливого или несчастного случая оказавшегося в рядах воинов Комиссии по нравственности, но… у него и его отца всегда был лишь один господин, и он умудрился подвести его на своем первом, таком важном задании! – Ее С-с-светлость скон-чалась от с-с-сердечного приступа раньше, чем мы смог-гли найти и с-с-спасти ее. С-с-слишком сильные повреждения, но в-вы можете с-с-сами… – продолжил попытки то ли описать случившееся, то ли оправдать себя юноша, потихоньку начиная раздражать своим заиканием и медлительностью речи всех вокруг и в особенности Его Светлость, который, наконец-то не выдержав, резко перебил юношу: – Хватит, – едва-едва сдерживая себя, чтобы не повысить голос и не накричать на этих недоумков не умеющих даже нормально разговаривать (что уж говорить про все остальное!). – Хватит о Ее Светлости. Мы поговорим о ней… позже, – процедил сквозь зубы мужчина, еще крепче вцепляясь в слишком легкое, почти невесомое тело в своих руках и все еще будучи не в силах поверить в то, что это действительно она… Но пока ему и не нужно было верить в это. Просто не нужно. Сначала Хёкджэ следовало убедиться в том, что хотя бы одна часть их плана все же выполнена успешно, потом отдать все распоряжения по поводу церемонии, и уже потом… Возможно, тогда у него будет время обдумать все произошедшее, осознать и поверить, а пока… пока ему было совсем не до этого. – Лучше расскажите… о моем втором друге, – думая, что он будет просто не в силах сейчас выдержать еще одну пятиминутную и полную заикания реплику, герцог Ли вопросительно посмотрел на стоящего справа от юного гвардейца мужчину с седыми висками и идеальной армейской выправкой, выдающей в нем старого и опытного воина, способного сделать быстрый и внятный доклад своему командиру. – Да, Ваша Светлость, – верно истолковав взгляд герцога, утвердительного кивнул бывший капитан королевской гвардии, выжитый с места более молодыми и целеустремленными коллегами, и сосланный дослуживать последние годы до пенсии в тюремную охрану, и так не простивший своей отставки королю и бывшим сослуживцам, и мстящий им таким вот странным, малопонятным, но слишком уж приятным для него способом. – Нам удалось вывести его и передать вашим людям, чтобы те проводили в условленное место. Также мы нашли в выгребной яме тело похожей жертвы и с похожими следами пыток и, переодев его в нужную одежду и нанеся недостающие увечья, подкинули его в камеру, и, насколько нам известно, это тело было принято за тело… вашего друга. Хорошо, что его лицо и вообще вся верхняя часть тела были слишком изуродованы: опознать такое не сможет даже его мать, поэтому… все прошло без сучка и без задоринки, – излишне бодро отрапортовал мужчина, заставляя Хёкджэ едва заметно поморщиться. Надо же, он и не думал, что этот безумный план возымеет действие, а тут… Хотя бы кому-то в этой истории улыбнулась удача. И на том спасибо. И пусть было в этом ходе событий нечто не совсем правильное, что-то, что тревожило не самое хорошее предчувствие и заставляло трепетать его интуицию в предвкушении чего-то не слишком приятного, но… сейчас у Хёкджэ не было ни времени, ни желания, ни сил обращать внимание на подобные, столь незначительные детали, ведь подумать о них можно было бы позже. Или не думать вообще. Кто бы знал, как сильно ему хотелось сейчас вообще потерять способность мыслить! И не думать ни о чем. Хотя бы пару мгновений. Но у него, как всегда, еще было слишком много дел, и он не мог позволить себе такую роскошь. – Хорошо, мы обсудим все подробности и дальнейший план действий чуть позже, а пока… можете быть свободны, – с трудом сдержав облегченный вдох, кивнул Хёкджэ и, подумав, что не стоит быть слишком уж строгим и безучастным к своим, пусть и не всегда и во всем самым лучшим, людям, добавил: – Спасибо вам за проделанную работу, и… будьте очень осторожны по возвращении: вокруг вас слишком много крайне наблюдательных и умных противников. – Но, как бы ни старался Хёкджэ добавить в свой голос хоть немного благодарности и беспокойства, его слова все равно прозвучали слишком холодно и сухо, однако его (пусть формально и служившим короне, но уже давно отдавшим свои жизни, сердца и верность герцогу Ли) мгновенно приободрившимся и повеселевшим людям, тут же поспевшим заверить Его Светлость в своей необычайной осторожности и аккуратности, было достаточно и этого, и они, излишне шумно попрощавшись с Его Светлостью и его молчаливым мрачным камердинером, выглядящим несколько устрашающе в своем белоснежном накрахмаленном костюме в свете уличных факелов, поспешили в сторону конюшен, где их уже ждали переседланные, вычищенные и накормленные лошади. – Тебе нужно будет заняться церемонией, – дождавшись, пока они наконец-то останутся один на один, как-то не совсем ловко обернулся к камердинеру Хёкджэ, еще крепче прижимая к себе тело Эмили, так, словно оно было сейчас единственным, что помогало ему сохранить самообладание и рассудок в этом слишком безумном и слишком жестоком мире, где некоторые зажравшиеся сволочи считают, что могут безнаказанно убивать женщин и еще даже не родившихся детей в угоду своей скуке и садисткой жестокости. – Да, конечно, как пожелаете, Ваша Светлость… – тут же склонил голову в поклоне Чонсу, глядя в землю и не решаясь даже бросить взгляд на тело госпожи в руках герцога. – Проведем церемонию завтра. На рассвете. Небольшую, скромную. Не нужно священника. Мы похороним Ее Светлость по обычаям ее страны, – рвано выдохнул Хёкджэ, буквально выдирая каждое слово изнутри и чувствуя, что еще немного – и он просто не сможет выдержать, ведь говорить о похоронах Эмили… Он никогда в жизни не думал, что ему придется делать нечто подобное. И вот… он говорит. И делает. Эти жуткие, практические кощунственные слова и вещи. Прекрасно понимая, что он не выполнил свое самое первое и самое важное обещание, данное ей: всегда хранить и оберегать ее. И теперь… Не сохранил. Не сберег. Не сдержал. Предал. Ту, что так слепо доверяла ему. Ту, что была ему столько лет самым верным и самым добрым другом. Ту, что почти стала его женой. Ту, что почти подарила ему наследника… – Хорошо. Как скажете, Ваша Светлость, я обо всем позабочусь, – тут же поспешил заверить герцога, что все будет сделано в лучшем виде, камердинер, рассеянно думая о том, что Его Светлость как всегда точно смог предугадать вкусы и желания своей супруги, хотя… наверное, не слишком правильно думать о чем-то подобном, когда дело касается похоронной церемонии. Но Чонсу впервые в жизни сталкивался с такой ситуацией и не имел ни малейшего понятия, как ему следует правильно думать и вести себя сейчас. И… лучше бы он никогда и не сталкивался с чем-то подобным. – И еще. Нужно найти хорошего театрального гримера. Ну или… Я не помню, как называют этих людей, которые… ну, приводят женщин в порядок. И еще лучше будет, если он окажется не слишком болтлив, – поморщившись, отдал указание Хёкджэ, отчаянно пытаясь вспомнить, о чем же еще ему следует напомнить Чонсу. – И да, что касается цветов, то нам нужны белые розы и лилии. И только, – кивком поставил галочку напротив очередного мысленного пункта Хёкджэ. – И еще нужно будет съездить к портнихе Ее Светлости и забрать ее свадебное платье. Насколько я знаю, оно было готово еще полгода назад… – болезненно скривился мужчина, вспоминая, с каким задиристым восторгом Ее Светлость подтрунивала над ним по поводу своего свадебного наряда и в особенности того, что под ним, и что Хёкджэ грозит увидеть все это еще очень и очень нескоро, и… кто же тогда знал, что она будет НАСТОЛЬКО права? – Хорошо, как скажете, Ваша Светлость. Это все? – на всякий случай уточнил Чонсу, который и без напоминаний знал, что Ее Светлость потребуется привести в надлежащий вид, что госпожа обожала белые лилии и розы, разве что только платье… Да, пожалуй, он бы сам точно не додумался до этого, пусть и прекрасно знал, что незамужних девушек принято хоронить именно так, вот только… Даже он все еще не знал, как на самом деле обстояли дела с браком Их Светлостей и был он все же на самом деле или нет. Хотя… кажется, сейчас это уже было совершенно не важно. – Кажется, да… – рассеянно протянул Хёкджэ, пытаясь вспомнить, не забыл ли он чего-нибудь, но все более-менее здравые мысли как-то слишком внезапно улетучились, оставляя после себя лишь звонкую и не выражающую абсолютно ничего пустоту. – Тогда… вы позволите? – протянув руки, чтобы взять тело, Чонсу вопросительно посмотрел на Его Светлость, но тот не позволил ему даже прикоснуться к Ее Светлости и, пробормотав что-то невнятное о том, что он еще способен сам хотя бы донести ее до парадной залы, быстрым шагом отправился в дом, даже не оглядываясь на поспешившего за ним камердинера, чтобы устроить тело Ее Светлости на уже шустро приготовленном младшими лакеями застеленном белоснежным шелком столе, однако… Хёкджэ понадобилось не одна, не две и даже не десять минут на то, чтобы найти в себе силы и наконец-то отпустить ее тело – так аккуратно, бережно и нежно, словно он укладывал ее не для подготовки к погребальной церемонии на самый обычный стол, а на брачное ложе. В первый и последний раз. Кто бы знал, как ему сейчас хотелось избавить ее от этой пропитанной кровью и грязью ткани, но… кажется, Хёкджэ все еще не был готов увидеть ее такой, поэтому, внезапно отдернув уже занесенную над телом Эмили руку, он, бросив, что ему нужно написать сестре и, возможно, родителям Ее Светлости, под удивленными взглядами прислуги вылетел из залы, едва ли не бегом поднимаясь в собственный кабинет. И лишь оказавшись в помещении наедине с самим собой и слишком громко захлопнув двери, Хёкджэ позволил себе дать выход той горечи, что отравляла его изнутри, заставляя захлебываться в собственных чувствах и задыхаться, и, рухнув в свое рабочее кресло, то самое, в котором он сидел еще утром, обсуждая спасение Ее Светлости, безмолвно разрыдался, наконец-то понимая, что это все. Точка невозврата. И что она уже пройдена. И что его уже больше не сдерживают никто и ничто в этом мире. И что уж теперь-то готов дать достойный ответ своим врагам и превратить эту омерзительную игру в самую что ни на есть настоящую войну.