My obsession

– Так что это было? – глухо спросил Хёкджэ, когда пауза после спешного ухода, который скорее походил на бегство, маркиза Кима стала уж совсем неприличной, и наградил мальчишку еще одним напряженным взглядом, только сейчас замечая, что тот, кажется, выглядит совсем не так, как запомнилось Хёкджэ, ведь… ведь вместо здорового, жизнерадостного, задумчивого, но счастливого юноши перед ним стоял… ссохшийся, бледный как смерть и невыносимо измученный, бесконечно уставший ребенок, в глазах которого плескалась столь дикая смесь чувств, что смотри Хёкджэ в них хотя бы на пару секунд дольше – и он с легкостью бы захлебнулся, но… мужчина, не выдержав, нервно сглотнул и отвел в сторону взгляд, даже не пытаясь гадать, что могло стать причиной столь сильной внутренней бури, ведь он… он и так прекрасно знал, что происходило с мальчишкой в последние месяцы. И самое ужасное было в том, что Хёкджэ совершенно никак не мог помочь ему. И даже больше, сейчас впервые в собственной жизни мужчина подумал о том, что он бы и сам не отказался от чьей-нибудь поддержки и помощи, но… Эмили больше не было. Как и его лучшего друга. Его сестра была так далеко от столицы, что письмо до нее сейчас шло бы целый месяц, да и жаловаться дамам… было не в его правилах. Его Высочеству Хёкджэ ни за что не стал бы жаловаться сам, ведь для Кюхёна он был единственной опорой и надеждой на что-то лучшее. А тот, кто сейчас стоял перед ним и в чьей поддержке Хёкджэ нуждался столь отчаянно, что пришел сюда и нарушил данное самому себе слово, вряд ли хотя бы попытается протянуть ему руку помощи. Ведь как можно помогать тому, кто намеренно разбил тебе сердце? Как можно помогать тому, кто стал главной причиной смерти твоих родителей? Как можно помогать тому, кого ты ненавидишь изо всех сил? Как можно помогать столь несчастному и бессильному созданию, по крупицам пытающемуся собрать в единое целое ничтожные разрозненные клочки своих мыслей и чувств? Как Донхэ, смотрящий на него с такой обидой и злостью, мог помочь ему? Разумеется, никак. И Хёкджэ прекрасно понимал это. Но… почему-то он все еще был здесь и все еще стоял перед мальчишкой, смиренно ожидая любого его слова или жеста, как приговоренный к смерти исполнения своего приговора. И еще никогда в жизни он не чувствовал себя столь разбитым и жалким. – Ты так ничего и не скажешь мне? – скрывая внезапно обуявшие его сомнения и страх за привычным насмешливым тоном, спросил Хёкджэ и, сделав глубокий вдох, все-таки поднял глаза, чтобы увидеть слишком бледное и перекошенное от злости лицо мальчишки, который, кажется, и правда не собирался разговаривать с ним. То ли потому, что не хотел, то ли потому, что просто не мог. Неужели… слова Хичоля про обет молчания были вовсе не издевкой и не шуткой? Хёкджэ слабо верилось в это. Кто вообще дает ТАКИЕ обеты?! Да и обеты вообще?! Но… что если в этот раз издевка Хичоля заключалась в том, что он сказал ему правду? И что Донхэ… Донхэ действительно мог принести его, этот совершенно дурацкий и никому не нужный обет. И Хёкджэ прекрасно знал это. Однако… наверное, ему все же стоило спросить у него, правда это или очередной виток словесной игры маркиза Кима. – Скажи мне, что слова маркиза Кима были шуткой и что ты… ты… Ты же не принес этот обет, ведь так? – с трудом совладав с дрожью в голосе, выпалил Хёкджэ, напряженно глядя на мальчишку, на губах которого вдруг появилась кривая вымученная улыбка – та, что Хёкджэ никогда прежде не видел на лице Донхэ, но… кажется, сейчас все и правда слишком изменилось. – Н-н-но зачем? Зачем ты сделал это? – получив в ответ утвердительный кивок и полный колкого льда взгляд, зачем-то спросил Хёкджэ, хотя уже прекрасно знал, что ему вряд ли удастся услышать ответ на свой вопрос, ведь обеты… Кажется, это слишком серьезно, так? Особенно для тех, кто по-настоящему верит, но Донхэ… Хёкджэ все еще не понимал, зачем мальчишка сделал это. Как и того, какого черта здесь делал маркиз Ким и с каких пор Донхэ позволяет этой рыжей мрази называть себя «юный друг»?! И куда только смотрели Кюхён и Шивон, которых Хёкджэ просил присмотреть за мальчишкой и убедиться, что он в безопасности?! Дружеские ночные встречи с тем, от кого они, вообще-то, и оберегали его?! Как они могли пропустить нечто подобное?! Неужели в этом мире и правда не на кого положиться, кроме самого себя?! Нет, кажется, за время его отсутствия в столице и правда изменилось слишком многое, и Хёкджэ с уверенностью мог сказать, что ему совсем не нравятся эти изменения, особенно когда он так до конца и не понял, что здесь произошло, пока его не было, и что происходит сейчас. С Донхэ и маркизом Кимом. И что за беседы они ведут в главном храме столицы по ночам. – Это из-за маркиза Кима, да? – этот вопрос сорвался с губ Хёкджэ прежде, чем он понял, насколько нелепо тот звучит вслух, однако чем черт не шутит! К тому же мысли мужчины сейчас были настолько же спутаны и невнятны, как и его вопросы. Словно он был пьян. Хотя… Хёкджэ и правда был слишком пьян, а может, и вовсе сведен с ума тем количеством новостей, что свалились на него за последние два часа, и, кажется, вопреки собственным ощущениям не слишком хорошо контролировал себя, не до конца осознавал, что он вообще делает, полностью поддавшись тем инстинктивным и полным наития порывам, что вели его изнутри. Вот и сейчас, уступив нахлынувшим на него беспокойству, гневу и недоумению, он говорил то, о чем ему еще предстояло пожалеть. Но… все это будет потом. А сейчас эти словно отдельно живущие внутри него эмоции и слова сами собой срывались с его губ: – Зачем ты вообще встречался и разговаривал с ним? Разве я не просил тебя быть аккуратнее и не общаться с подобными людьми? Ты думаешь, я для этого отправил тебя сюда? Для того, чтобы ты по ночам тайком встречался с Хичолем? Твой настоятель вообще в курсе того, что происходит в этих самых стенах? Прямо у них под носом? Или это у вас такие замечательные новые правила?! – не сдержавшись, под конец сорвался на многократно усиленный эхом крик мужчина, заставляя стоящего перед ним юношу испуганно вздрогнуть и сжаться, инстинктивно отступая назад, вот только все пути к отступлению Донхэ перекрыла проклятая церковная скамья, и ему не оставалось ничего иного, как остаться на месте и вновь посмотреть на раскрасневшегося и тяжело дышащего от ярости мужчину, которого… которого больше всего на свете сейчас Донхэ хотелось обнять и успокоить, сжать его в своих руках, чтобы убедиться, что это правда Его Светлость, живой и настоящий, а не очередной ночной кошмар. А потом Донхэ рассказал бы ему все и еще больше бы высказал, сказал бы мужчине все, что он думает о нем и его поступках и о том, как тот бросил его в столь нелегкое время, но… у него был обет. Обещание, которое он не позволил бы себе ни за что нарушить, ведь если он преступит его… Донхэ был уверен, что произойдет что-то кошмарное. Нет, не с ним, за себя он уже давно не боялся, а с Его Светлостью. Ведь то, что в запале рассказывал ему маркиз Ким… Нет, Донхэ просто не мог позволить произойти этому кошмару. Не с Его Светлостью. Не из-за Донхэ. И, возможно… возможно, Хёкджэ и был прав, когда говорил, что им лучше не общаться и не видеться. К тому же кто бы знал, как зол был Донхэ сейчас на Его Светлость. Ведь он… он… он сказал ему все эти ужасные слова. А затем бросил его в этом жутком месте. На целых три месяца. И вот сейчас, вернувшись, вместо того, чтобы попросить прощения или хотя бы просто узнать, как дела, кричит на него по совершенно дурацкому поводу. И… если бы у Донхэ сейчас спросили, какое из раздирающих его изнутри чувств сильнее, то… вряд ли бы он смог дать ответ на этот вопрос. Но, слава Богу, никто не задавал ему столь сложных вопросов. Его Светлость все еще прожигал Донхэ своим темным от злости взглядом, вгоняя Донхэ в дрожь и, очевидно, надеясь то ли испепелить его, то ли все же получить ответы на лавину своих вопросов, а сам Донхэ… Сам Донхэ пытался понять, что ему делать и как вести себя сейчас, однако к величайшему облегчению и к столь же величайшему огорчению юноши, ему не пришлось ничего делать и решать самому: ему на помощь пришли старшие братья, наверняка потревоженные криком и шумом, устроенными Его Светлостью, и пришедшие проверить, не произошло ли чего неладного. Еще ни разу в жизни Донхэ не был так рад появлению брата Хана и брата Ши, как сейчас, ведь они были, пожалуй, его единственным спасением и его единственной преградой на пути к очень и очень страшным вещам, которые Донхэ определенно не стоило делать. Слава Богу, совсем непреодолимой. По крайней мере до того самого момента, пока Донхэ не захочет преодолеть ее сам. Очень сильно захочет. Но… что-то ему подсказывало, что такое вряд ли произойдет. Зато юноша прекрасно знал, что его ждет суровое наказание за шум и беспорядок, устроенные не им. И за то, что младший послушник встречается в столь поздний час с посторонним человеком. Из мирских. Нарушая все правила. И совсем не важно то, что это сам герцог Ли, ведь настоятель позволил Донхэ встречаться лишь с одним человеком… И это был совсем не Его Светлость. И красноречиво ухмыляющиеся и стремительно приближающиеся к ним братья Хан и Ши столь же прекрасно знали это. Но сегодня Донхэ совсем не боялся их и не боялся того изощренного наказания, что ждало его. Намного сильнее его пугал герцог Ли и ту удушающую лавину чувств, что мужчина вызвал у него. И Донхэ… Как бы сильно он ни желал увидеть Его Светлость, но… кажется, он был не готов к этому. И именно поэтому юноша совершенно безропотно позволил крепко, до синяков на коже взявшим его под руку братьям увести себя, не разрешив себе даже посмотреть напоследок на Его Светлость, уже утратившего весь свой запал и выглядящего слишком растерянным после горячей отповеди старших послушников о правилах поведения в храме Господнем и после извинений за неподобающее поведение младшего. Его, Донхэ, поведение. Неподобающее. Если бы юноша мог, то он бы с удовольствием сейчас рассмеялся. От нелепости происходящего и своей собственной. Нелепости. Но все, что ему было позволено, – лишь упрямо сжать губы, до боли закусывая их, и пытаться сохранить хоть какое-то ощущение реальности происходящего. Чтобы запомнить хоть что-то. Ведь это была их последняя встреча с Хёкджэ. Донхэ прекрасно знал это. И он прокручивал ее до мельчайшей детали, стараясь сохранить каждый взгляд, каждый жест и каждое слово Его Светлости в своей памяти, лишь немного сожалея о том, что последней в его памяти останется именно эта, не самая приятная их беседа, пока брат Хан под громкий звучный счет брата Ши с нескрываемым удовольствием хлестал его по спине бамбуковой палкой, не жалея ни своих холеных рук, ни сил в надежде выбить все дурные мысли из головы этого высокомерного гаденыша, не издавшего за все полчаса экзекуции ни единого стона, и даже не представляя, что наказуемый ушел в свои мысли и воспоминания так глубоко, что уже давно не чувствовал ни ударов, ни боли, глядя куда-то вперед, в пустоту и улыбаясь совершенно жуткой, отстраненной кровавой улыбкой…