My obsession

Кюхён много раз думал о своей коронации и представлял, каким будет этот день. Читал рассказы о церемониях принятия власти у своих предков, правила их проведения, традиции и обычаи. Любовался в музеях картинами, на которых были запечатлены столь важные моменты. Ему всегда казалось, что это будет самый торжественный, самый главный и самый волнительный день в его жизни, но ни в одной из своих грез принц не представлял, что все это пройдет ТАК. На рассвете, на главной столичной площади на наспех установленном помосте, без цветов, без радости, без роскоши и блеска, всегда сопровождающих будущего короля во время его вступления на новый путь, без ликующих криков толпы, без поздравлений и наставлений, и даже без музыки. Как-то серо, блекло и… совершенно обыденно? Нет, у них были все соответствующие протоколам атрибуты, чтобы признать передачу власти законной, однако… Это не был праздник, а скорее повинность. Причем не самая приятная. Пока ведущий церемонию отец Чхве звучным выразительным голосом зачитывал традиционную речь, с трудом держащийся на ногах после двух бессонных и крайне насыщенных суток (спасибо трости, ставшей для него самой надежной опорой в последние дни) Кюхён хмуро смотрел на уставшие, сонные лица вокруг, на которых не было ни капли гордости и радости, что уж говорить о восторге – его сломленный, словно в воду опущенный отец, к которому у него не было ни капли любви и уважения, вообще никаких чувств, ведь все они были задавлены усталостью и странной, волнами накатывающей на принца апатией; все его советники – кто-то все еще бледный и до смерти перепуганный происходящим, кто-то – довольный и прекрасно знающий, чего ожидать от будущего, кто-то – еще более сведущий в происходящем и оттого напряженный и испуганный; нервный церемониймейстер, едва не впавший в истерику, когда ему сообщили пару часов назад о том, что ему предстоит провести целых две совершенно неподготовленных церемонии – отречения и коронации, и просто не оставили никакого выбора; как всегда спокойный и безмятежный отец Чхве, о чьем посильном участии в произошедшем сегодня ночью свидетельствовали лишь огромные темные круги под глазами мужчины; все лояльные им министры и главы департаментов, за исключением разве что главы Кима, который прямо сейчас вместе с так и не сумевшим взять здание Комиссии капитаном из бывших союзников маркиза Кима занимался выстраиванием первого заслона обороны города, а также отправлял посыльных к собравшимся за ночь перед главными воротами, ведущими в столицу, крестьянам, путникам и торговцам, приказывая им в срочном порядке бежать как можно дальше от Арвея, ворота которого сегодня уже точно не будут открыты, и будут ли открыты вообще – неизвестно; здесь были и новоназначенные начальники городской полиции, дворцовой охраны и королевской гвардии, чьи лица были смутно знакомы Кюхёну, но их имена.. увы, он не помнил их; разумеется, здесь же, в первом ряду, прямо напротив Кюхёна стояли герцог Йорг и барон фон Майер и его старый добрый друг барон Хааминг, на серьезных лицах которых не было написано ни единой эмоции и невозможно было понять, о чем те думают сейчас: то ли о делах государственных, то ли о том, чтобы выкрасть хотя бы пару часов на отдых для себя и своих людей, пока у них еще есть на это время. Кюхён вглядывался в лица собравшихся на площади горожан, почему-то постоянно смазывающихся и превращающихся в полную любопытства, нетерпения, усталости и страха общую, совершенно серую и безликую массу, словно они все там, эти люди, стоящие по другую сторону помоста, были бесконечно далеко от него. Хотя… по сути так оно и было. Ведь все эти люди пусть и видели, что происходит здесь и сейчас, но не имели ни малейшего представления о том, ЧТО творится на самом деле, да и вообще… не знали, что сегодняшняя, сильно преждевременная коронация Кюхёна, вернее, подготовка к ней началась много лет назад и вот наконец-то пришла к своему логическому, пусть и почему-то не слишком веселому итогу. И лишь в лицо одному человеку, стоя на этом помосте, больше похожем на эшафот, чем на что-либо другое, Кюхён так и не решился посмотреть. Герцог Ли. Его брат. Старший брат. Странно, но услышав эту новость из уст другого своего, уже покойного брата, Кюхён почти не был удивлен и уж тем более шокирован. Может, дело было в том, что он знал, нет, не знал, просто чувствовал, что его и герцога Ли связывает нечто большее, чем просто преданность или дружба? И, услышав эту новость и прочитав ее подтверждение в глазах отца и Его Светлости, Кюхён не испытал ничего, кроме облегчения? Ведь это… это бы объяснило слишком многое в отношениях Его Светлости и Кюхёна и все то, что происходило между ними. Все те дружбу, покровительство, участие, поддержку и помощь, а порою даже противозаконное, почти преступное содействие, что дарил ему герцог Ли на протяжении стольких лет. И то, что он – его старший брат, это было так правильно и понятно, что Кюхён действительно не испытывал от этой новости ничего, кроме облегчения. Разве что еще небольшую обиду, но думать о подобных пустяках в столь тяжелые времена и правда было бы верхом глупости. А быть может, Кюхён уже просто устал удивляться и обижаться. На всех. Слишком уж много всего произошло в последний год и особенно в последние сутки, и все это… все это так сильно измотало его, что он не чувствовал в себе никаких сил и эмоций, будучи по-настоящему спокоен и отстранен от всего случившегося в отличие от Его Светлости, который, кажется, держался из последних сил, балансируя на грани подступающего все ближе и ближе и очень пугающего их всех срыва. Забавно, но даже внезапное воскрешение принца Генри, оглушительное предательство, страшные в своей правдивости вести о гибели матери и то, что Его Светлость прямо в тронном зале просто взял и убил их брата, почти не задевали Кюхёна, заставляя жалеть юношу лишь об одной вещи – о том, что этот проклятый стилет был не в его руке и он не смог сам перерезать горло этому ублюдку, по которому столько плакал после первой его «смерти», а еще лучше, если бы у Кюхёна были силы разодрать эту мразь в клочья голыми руками за всех тех людей, что потеряли жизни из-за его ненормальных прихотей, и в особенности за маму – единственную женщину, любовь к которой всегда жила в сердце Кюхёна. Хотя… в последние недели в его сердце появилось место для еще одной женщины, касание нежных рук которой Кюхён все еще чувствовал на своей коже, но… принц не имел ни малейшего представления, где она сейчас и жива ли, ведь при захвате дома их с герцогом Йоргом отправили во дворец, а сопротивляющуюся, кусающую и царапающуюся, как дикую кошку, лекарку… Кажется, они что-то говорили про Комиссию? Или нет? В любом случае сейчас принцу было совсем не до этих мыслей. Он и так, задумавшись слишком глубоко, пропустил большую часть речи отца Чхве и Его Величества, дрожащим, поразительно жалким голосом пробубнившего свое отречение от престола и вести о добровольном изгнании в один из далеких монастырей на Востоке, и лишь ощущение легкого, все еще хранящего тепло его отца обруча короны, внезапно опустившегося на его голову, привело принца в чувство, заставляя вздрогнуть и вернуться в реальность. Сколько лет он мечтал об этом моменте? Десять? Пятнадцать? Двадцать? И вот… Он стоит перед лицом народа с короной на голове и с плохо сдерживаемой гордостью и дрожью в голосе произносит давно заученные слова клятвы. Быть верным. Заботиться. Хранить. Оберегать. От врагов, от всех горестей и невзгод. До самой смерти. Кюхёну всегда казалось немного забавным, что обещания будущего монарха так похожи на церковные обеты новобрачных, но… это и был практически брак. Между человеком и самым главным и ценным, что может быть в жизни. Его единственная любовь, его единственная супруга и единственный долг – его страна. И, принимая на свои плечи это бремя, Кюхён внезапно, всего на пару мгновений почувствовал себя абсолютно и безоговорочно счастливым. Словно и не было всех этих проблем, переворотов, предательств, интриг, смертей, приближающегося северного войска, которое должно просто смести их, словно сегодня его коронация была и правда праздником, а не суровой необходимостью. И глядя в усталые, но все равно сияющие неприкрытой гордостью глаза своего старшего брата, чеканящий слова клятвы Кюхён внезапно понял, что это все и правда происходит на самом деле и что еще пара минут – и он… Он и правда станет королем? Самым настоящим? От этой мысли почему-то хотелось смеяться. Радостно и весело. И принц, нет, уже Его Величество Кюхён Первый, не сдержавшись, улыбнулся, открыто и счастливо, совершенно по-детски, но уже в следующий момент раздавшиеся вдали перепевы вражеских горнов смыли улыбку с лица молодого монарха, оставив от нее лишь складки в уголках недовольно сжавшихся губ и глухую тревогу в глубине его глаз. Эти тревожные звуки быстро исчезли, просто растворившись, словно их никогда и не было, в ликующих криках толпы, в счастье всех этих людей, большинстве своем еще не понимающих, что их ждет и что начало эпохи правления Кюхёна Первого вполне может стать началом их всеобщего конца…

***

– Ваша Светлость! Ваша Светлость! – убедившись, что Его новоиспеченному Величеству ничего не грозит и что тот в окружении отряда самой преданной и верной стражи отправлен во дворец, несмотря на все его протесты и жгучее желание присоединиться к ополчению, пробирающийся через толпу все еще не слышавших последние новости и оттого ликующих людей отец Чхве попытался нагнать герцога Ли, уже оседлавшего свою лошадь и готовящегося вместе со своими людьми покинуть площадь. И, слава Богу, который еще ни разу в жизни не покидал святого отца, Его Светлость заметил Шивона прежде, чем тронуть поводья, оставаясь на месте, однако даже не собираясь спешиваться. Впрочем, сейчас не те времена, чтобы заботиться о подобающих манерах, и тяжело дышащий отец Чхве, никогда прежде не позволявший себе бегать и кричать, как какой-то невоспитанный разгоряченный юнец, прекрасно понимал это. – Ваша Светлость, слава Богу, мне удалось найти вас, – останавливаясь прямо напротив герцога, тяжело выдохнул мужчина, расправляя складки расшитого золотом, слишком тяжело и неудобного, но от того еще более величественного парадного одеяния. – Нам нужно поговорить. Как можно скорее. – Да, святой отец, конечно. Прошу простить меня, но вы сами знаете, что сейчас на счету каждая минута. Вы подготовили лазарет к приему раненых? Как с запасами лекарств и перевязочного материала? – не теряя ни секунды, герцог Ли вопросительно посмотрел на отца Чхве, желая как можно скорее узнать, как обстоят дела с его поручением и что у них действительно будет место, способное принять большое количество раненых, а в том, что их будет много, особенно среди присоединившихся к обороне горожан, которые отродясь не держали в руках ничего опаснее ножа, Хёкджэ даже не сомневался. – Да, Ваша Светлость, думаю, что при помощи главного столичного госпиталя мы сможем принять не менее полутора тысяч раненых, а может быть, даже две… – Это просто прекрасно. Спасибо, святой отец, – склонил голову в благодарственном поклоне герцог, натягивая поводья и наконец-то готовясь отправиться в путь. – Прошу прощения, но мне пора. Пришли свежие донесения, и мне еще раз стоит проверить линию обороны и построение… – Ваша Светлость, мне нужно сказать вам кое-что еще… – начал было отец Чхве, но герцог Ли не слишком довольно перебил его, зная, что больше у Шивона для него не может быть абсолютно никаких имеющих хоть маломальское значение новостей: – Все после, святой отец, все после. Лучше благословите нас, – тяжело вздохнул герцог, сам себя удивляя этой внезапной просьбой, что уж говорить про святого отца, который ну никак не ожидал услышать что-то подобное от Его Светлости, и тем не менее благословил мужчину и, перекрестив герцога, отпустил, решив, что его новости и правда не такие уж и срочные и что, возможно, пока и не стоит герцогу знать о том, что его мальчишка жив. Особенно пока он в таком состоянии и они все еще не знают, доживет ли тот до следующего рассвета, так что… Правду говорят, что все, что ни делается, – все к лучшему.