Интервью с убийцей

– Меня не поймут, если я не зайду к ней. Я заходила к тиграм, я заходила в горящие дома, я обезвреживала бомбу с саперами – и я не зайду в обычную камеру? Нелепо. Регина вызывающе усмехается и закидывает ногу на ногу. Она сидит в глубоком кресле – самом неудобном из тех, в которых ей доводилось сидеть – и смотрит прямо в глаза суровому мужчине по имени Альберт Спенсер. Спенсер – начальник тюрьмы, и только он может разрешить – или не разрешить – то, чего Регина так старательно добивается. Ее собственный шеф отказался делать это и предоставил Регине полную свободу. Именно ею она сейчас и пользуется – ведь всем им нужно это интервью, не так ли? Эмма Свон вновь не ответила ни на один из вопросов, и это настолько бедственное положение, что его нужно срочно исправлять. Газета уже дала анонс будущего интервью, читатели изнывают от нетерпения, их нельзя обманывать – такова официальная версия нового условия Регины. Она убеждает себя и окружающих, что дело нужно завершить. – Вы можете установить дополнительное стекло в камере или надеть на заключенную наручники, – предлагает Регина, втайне содрогаясь от того, как близко будет к ней Эмма Свон: пусть даже в наручниках, пусть даже за еще одним стеклом. Она уже совершенно точно знает, что стремится попасть в камеру не только для того, чтобы явить миру очередное шокирующее интервью. Конечно, нет. До начала цикла остается четыре дня. Это практически ничего. Вчера Регина провела в ванной около двух часов, стараясь избавиться от усиливающегося запаха. Сегодня ей кажется, что у нее не вышло. Абсолютно ничего не получилось. Спенсер – бета, и по его лицу невозможно ничего понять: как все беты, он управляет собой лучше альф или омег. Регина гордится своим умением сохранять маску, но ей далеко до любого из тех, кто здесь работает. – Так что же? – уточняет она в очередной раз, слегка прикусывая губу от мысли, как близка к Эмме Свон: ближе, чем когда бы то ни было. – Вы позволите мне сделать это? Спенсер сцепляет пальцы, продолжая молча разглядывать Регину. Она подавляет порыв поерзать и сидит столь непринужденно, сколь позволяет ей тело, жаждущее прикосновений. Это категорически неправильно – рваться в такой ситуации в эпицентр бури, – но Регина не может – и более того, не хочет – отступить. Тщеславие и возбуждение правят ею одновременно, и если с одним из них она бы справилась, то против двоих нет никаких сил. Эмма Свон – что-то новое для Регины. Что-то запретное. И, как и все новое и запретное, оно предельно интересно. Регине чудится, что она разгадает какую-то тайну, если войдет в камеру к Свон, и она стремится туда всеми правдами и неправдами, маскируя животный интерес ответственностью перед читателями: ведь это так удобно! – Вы – очень странный человек, мисс Регина Миллс, – размыкает губы Альберт Спенсер, и Регина вздрагивает. – Почему? Спенсер слегка улыбается, и улыбка у него холодная и неприятная, как у большинства бет, когда они не стараются произвести впечатление. – Я разрешу вам войти в камеру к заключенной, – отвечает он невпопад, но Регине уже и не нужно знать, почему она странная. Она добилась своего. И неважно, чем именно руководствуется Спенсер. Возможно, это станет важно после, когда закончится цикл, и Регина начнет мыслить ясно, а пока что она просто держится за свое интервью, чтобы не погрязнуть в пучине желания. На улице ей становится легче. Она запрокидывает голову и смотрит на окна тюрьмы, зачем-то пытаясь угадать, где окно камеры Свон. В этой тюрьме сидят беты – те, для которых запахи все же играют роль. Рожденные по ошибке, сами не обладающие никаким запахом, а потому не имеющие возможность отыскать себе пару. Природа жестока, она сводит с ума, а потом заставляет расплачиваться за чужие ошибки. В какой-то момент бета, живущая спокойной жизнью, вдруг понимает, что где-то рядом ходит ее соулмейт, и сосредотачивается на том, что до этого момента не волновало ее вовсе. Родители-беты не объясняют детям, как вести себя в таких случаях – никто не думает, что у них родится ребенок с отклонениями, – а потом всегда бывает поздно. Беты оказываются брошены в пучину того, с чем альфы и омеги знакомы с рождения, но последние могут себя контролировать. Беты же теряются, и редко когда рядом с ними находится человек, учащий их сдерживаться. Чаще всего они принимаются преследовать того, чей запах свел их с ума. Но преследуемый – будь он альфой или омегой – никогда не отвечает на призыв: у бет даже в таких случаях не появляется своего запаха, а потому они остаются непривлекательными для альф и омег. Все это имеет печальные последствия: неудовлетворенные, оскорбленные, уязвленные, беты убивают своего «соулмейта». Запах, тревожащий их, уходит, и вместе с ним уходит и помешательство. Как правило, после этого беты сами сдаются в руки к правосудию и честно отбывают положенное им наказание. Правительство понимающе относится к таким случаям и даже стремится досрочно освобождать бет, ведь они не могут нести полной ответственности за то, что природа жестоко посмеялась над ними, однако родственники жертв не дают своего согласия на послабление наказания. В случае Эммы Свон же речь и вовсе идет о смертной казни. При мысли о Свон Регина содрогается в мгновенном экстазе. Она знает, что не должна хотеть убийцу, что может стать внеочередной жертвой, но все это никак не мешает ей представлять, как Свон берет ее прямо там, на полу камеры. Регина до крови закусывает губу, не в силах унять дрожь в коленях, и прерывисто вздыхает. Нужно снова принять лекарство. Никогда еще последние дни перед циклом не бывали столь обременительными. Следующее свидание назначено на послезавтра, и свободный день Регина проводит в баре, надеясь подцепить хоть какого-нибудь альфу. Ей кажется, что после хорошего секса все наладится, голова вновь прояснится, и интервью пройдет без отвлекающих моментов. Регина не уверена, что хотеть Эмму Свон – хорошая идея, но хочет ее даже в тот момент, когда Киллиан Джонс, бармен-альфа, оценивающе посматривает в сторону постоянной клиентки. – Привет, красотка, – шепчет он ей интимно, ставя на стойку ярко-желтый коктейль. – Это тебе от меня. Он флиртует со всеми, и Регина к этому давно привыкла, однако сегодня моментально представляет себе ночь с ним. Надо признать, это достаточно возбуждающе, и неважно даже, что его запах – запах морской соли, а это весьма далеко от любого цветочного. Регина удивляется своей неразборчивости – в период цикла обостряется желание именно родственных запахов, – но тут же забывает обо всем, когда понимает, что вместо Киллиана видит на себе Эмму Свон. В своих мечтах она трогает ее волосы – распускает отвратительный пучок и зарывается в них ладонями и пальцами. Внизу живота проносится сладкий спазм, Регина ахает и, вскочив, бросается в туалет, чтобы там, в тишине кабинки, убедиться: началось. На несколько дней раньше. Такого с ней никогда не случалось – ни разу с момента, как цикл вошел в норму, а произошло это пятнадцать лет назад. Дрожащими пальцами Регина вытягивает из сумочки тампон и заталкивает его в себя. Это специальный тампон, пропитанный успокаивающей мазью, призванной помочь омегам держаться в течение дня. В первые секунды действительно становится легче, в голове проясняется, жар, тревожащий пах, отступает. Облегчение настолько велико, что Регина отправляется домой, забыв и про коктейль, и про то, что собиралась найти себе кого-нибудь. До самого утра она спит почти спокойно, а утром, приняв душ и поставив новый тампон, решительно направляется в тюрьму. Она думает, что теперь все пойдет как надо. Охранник узнает ее и вежливо интересуется о продвижении дел. Регина пожимает плечами, не особо распространяясь. – Говорят, Спенсер разрешил вам заглянуть в камеру к Свон, – говорит охранник, пока они едут на лифте. – Да, – коротко отзывается Регина. Коротко – потому что ее снова пронизывает сверху донизу жаркая волна, толчками рвущаяся наружу. Она шумно вздыхает и сцепляет зубы. Это просто интервью. Она зайдет и выйдет и опять будет задавать свои вопросы через стекло – если Свон, конечно, не соизволит сегодня ответить на них. Охранник доводит Регину до камеры, но на этот раз не оставляет ее одну, а достает из кармана карточку и прикладывает ее к прямоугольнику на стене рядом со стеклом. Красная лампочка сменяется зеленой – и дверь, до того слитая со стеной, бесшумно отодвигается, открывая темный проем. Регина невольно приглаживает волосы ладонью. И делает робкий шаг внутрь. – Тревожная кнопка справа от двери, – едва слышит она голос охранника до того, как дверь закрывается. Мелькает быстрая тревожная мысль о том, где же Свон, но она тут же исчезает, когда включается тусклый верхний свет, не призванный, однако, полностью осветить камеру. Рот Регины мгновенно пересыхает, зато она обильно увлажняется снизу, и никакой тампон уже не помогает. Свон сидит на стуле возле дальней стены, руки ее сложены за спиной. Белые волосы по-прежнему стянуты в пучок, ни одной пряди не выбивается из него. Его совершенство заставляет Регину нервничать, и она сердито одергивает себя: в самом деле, какая ей разница до того, какую прическу предпочитает заключенная? Она специально опускает взгляд ниже, фиксирует черную форму, благодаря которой Свон почти сливается с темнотой, затаившейся в углах, куда плохо проникает электрический свет. Свон всегда была в черном, но только сейчас Регина наконец это осознает. Она втягивает в себя воздух и разочарованно понимает, что ничего не чувствует. Но чего она ждала? Что ради нее отключат систему? – Чувствуй себя, как дома, – говорит Свон. – Прости, не могу подать руки: они решили, что будет лучше, если я не встану со стула. Губами она смеется, а глазами пожирает Регину, и этот взгляд сводит с ума, и заставляет хотеть вещей, о которых нельзя даже думать. Регина переступает с ноги на ногу, выдыхает и, чуть поколебавшись, возвращает Свон взгляд не меньшей силы. От этого Свон темнеет лицом и слегка подается вперед, но «липкий» стул, невидимыми крючками цепляющийся за форму, заставляет ее принять первоначальную позу. Регина вызывающе усмехается, чувствуя небольшую, но все же власть. В их обществе женщине давно не зазорно иметь в партнерах женщину – эволюция совершила виток и позволила им даже беременеть друг от друга, правда, при соблюдении некоторых условий, – однако Регина всегда предпочитала мужчин. А может быть, никто из женщин не проявлял должной настойчивости при знакомстве с ней. Не так уж настойчива и Свон, если учесть обстоятельства, и все же… Обострившимся чутьем Регина ловит, словно впервые: Свон тоже хочет ее. Возможно, с момента первой встречи. Или… Внезапное осознание шлепает по затылку жесткой ладонью. Многие хотели брать у нее интервью. Но Свон согласилась только на Регину. Почему? Вместо того, чтобы задать нужный вопрос, Регина суетливо принимается рассматривать камеру. Ничего особенного: кровать с тонким матрасом, накрытая не менее тонким одеялом, стол возле стены, лампа на нем, стул, на котором сидит Свон. Окон нет, дверь слилась со стеной и совершенно не видна. – В туалет вас выводят? – задает глупый вопрос Регина, когда понимает, что не видит унитаза. – Ты же не видишь здесь гор дерьма, – усмехается Свон, сидящая неестественно прямо. – У нас еще и прогулки есть. Ее глаза лихорадочно блестят. Регина думает, что видела такой блеск только у альф, загоняющих партнера. Пару раз она была с таким партнером. Но Свон не альфа, так ведь? – Кто же вы, мисс Свон? – хрипло спрашивает Регина, больше всего на свете желающая прямо сейчас внутри себя что-нибудь поживее тампона. – Альфа? Бета? Омега? Свон облизывает губы, и это ее движение отправляет Регину куда-то на грань оргазма. – Кем ты хочешь, чтобы я была для тебя? Глупо надеяться, что микрофоны и видеоглазки отключены: Спенсер наверняка наблюдает за ними, ведь ему нужно будет в случае чего принимать меры. Однако Регина надеется, потому что в противном случае ее больше сюда не пустят. А она уже хочет вернуться, еще даже не уйдя. – Вас хорошо кормят? – Регина игнорирует предыдущий вопрос Свон: с трудом, потому что нижнее белье можно выжимать. Отвратительно восхитительная реакция, лишаться которой не хочется совершенно. В висках и в паху пульсирует кровь, Регина буквально ощущает, как она бежит по венам: горячая, стремительная, разносит по телу предельное возбуждение. Хочется забыть обо всем и поддаться моменту. Свон не двигается. И ничего не говорит. Ее лицо кажется бесстрастным, и только глаза продолжают оставаться тлеющими угольками в сумраке камеры. Регина в который раз надеется, что ей удастся уловить хоть какой-нибудь запах, но даже так тело ее дрожит в предвкушении, посылая импульсы, которые становится все труднее игнорировать. Регина совершает ошибку, раз за разом возвращаясь сюда в таком состоянии, но ее тянет, будто магнитом, и скоро будет очень сложно маскировать все это заботой о читателях. В жизни Регины такое возбуждение впервые. Она много слышала о нем, читала и, конечно, надеялась, что однажды испытает, но родители говорили ей, что такое возможно только с соулмейтом, однако Эмма Свон уж точно не ее соулмейт. Возможно, что для нее пары и вовсе никогда не найдется. Но если она обычная бета, то почему же столько омег на ее счету? Воспоминание о том, что Свон – убийца, приходит неохотно, словно пробиваясь сквозь туман, и Регина вынуждена признать, что сейчас ей все равно. Когда она шла сюда впервые, то была преисполнена негодования и осуждения, теперь же ей не хочется ни негодовать, ни осуждать. Ей хочется раздвинуть ноги и пригласить Эмму Свон сделать с ней все, что той только заблагорассудится. Возможно, именно запретность связи с убийцей и подогревает возбуждение. Регина издает нервный вздох и берется за блокнот. Карандаш застывает над чистой страницей. Что она может написать? В камере нет ничего необычного, да и не должна она заставлять читателя испытывать жалость к убийце. Но что тогда? «Я не знаю, чего ждала, – пишет она правду, решая, что всегда сможет потом исправить, – но это просто комната. А в ней – просто женщина, которая совершенно не выглядит страшной…» Буквы выходят кривыми, а предложения не сочатся сарказмом, к которому давно привыкли поклонники творчества Регины Миллс. Но сейчас нет никакой возможности придерживаться излюбленного стиля. Она все исправит. Обязательно исправит. Нужно только дождаться окончания цикла. – Что ты хочешь сделать со мной? Прозвучавший вопрос застает Регину врасплох. Она роняет карандаш и торопливо нагибается за ним, стремясь скрыть моментально покрасневшее лицо. Ей прекрасно известно, что Свон наблюдает, и потому она поднимается быстрее, чем могла бы. – Что, простите? – глухо переспрашивает она, не веря ушам. Что она хочет сделать? Перед внутренним взором мелькает разобранная постель, два голых тела, сливающиеся в экстазе, простыня, покрытая густыми соками, и запах… Регина сбивается с мысли и моргает. Запаха нет. Она не может представить его. Она не знает, чем пахнет Эмма Свон. Сегодня Регина надела брюки, и это хорошо, потому что смазка ее столь обильна, что не удерживается внутри: большая капля принимается стекать по внутренней стороне бедра. Регина закусывает губу; ее колотит от невозможности прямо сейчас, в этот момент, рвануть на себе одежду и отдаться женщине, не встающей со стула. Женщине, которая уверенно говорит: – Ты течешь. У тебя начался цикл. Регина знает, что Свон не может учуять ее. Она убеждена, что держит себя в руках. Но как же так получается, что пара слов выворачивает ее наизнанку и заставляет изнывать от нестерпимого желания, утолить которое можно лишь единственным способом? – Да, – сознается Регина до того, как понимает, что делает. Она колеблется, однако все же делает один шаг, приближаясь к Свон. Надежда на неработающие глазки и микрофоны становится сильнее, как и возбуждение, волнами прокатывающееся по телу. Регину трясет, она думает, что может потерять сознание прямо сейчас. Об интервью она уже давно забыла. – Ты никогда не испытывала такого раньше, – Свон все еще полностью уверена в своих словах, и Регина покорно соглашается с ней: – Да. Даже если бы она хотела поспорить, то не стала бы. Не с чем тут спорить: она на самом деле никогда не ощущала себя так. Все внутренности ее расплавились и обжигающей струей пролились в пах, где пульсируют теперь приливной волной, толкающей Регину по направлению к Свон. Похоть сводит с ума, сносит голову, высушивает рот и томит грудь. Регина ловит себя на движении руки вниз, как если бы она имела возможность прямо сейчас удовлетворить себя и немного остудить пыл. Ей стыдно, но не потому, что она хочет секса – ни альфы, ни омеги не могут сдерживать себя в полной мере во время цикла, – а потому, что она хочет его здесь и сейчас, забыв о долге перед шефом и читателями. – Иди сюда, – говорит Свон, и Регина идет, будто загипнотизированная. Что делает с ней эта женщина? Почему она делает это с ней? Регина не помнит ни об охранниках, ни о видеокамерах с подглядывающим Спенсером, когда останавливается в шаге от Свон, разглядывающей ее жадно и нетерпеливо. Руки сами поднимаются, и Регина усилием воли заставляет их вернуться на место. Свон улыбается. – Что ты хочешь сделать со мной? – повторяет она старый вопрос. На этот раз Регина ей отвечает: – Я хочу… твои волосы. Распустить. Она хочет этого с первой их встречи, и Свон кивком головы призывает ее подойти поближе. Регина уже не колеблется: зов плоти затмил собой все остальное, остались одни инстинкты, и только отсутствие запаха еще позволяет как-то удерживаться в означенных рамках. На негнущихся ногах Регина преодолевает оставшееся расстояние, затем очень осторожно освобождает волосы Свон из тугого плена и едва ли не кончает, когда понимает, что они жестки настолько, насколько она себе это представляла. Почему-то это безумно заводит – простое касание. Регина на мгновение прикрывает трепещущие веки, а когда открывает их снова, то видит, с какой понимающей ухмылкой смотрит на нее Свон. – Что ты разрешишь потрогать у тебя взамен? – спрашивает она, и Регине кажется, что голос ее чуть дрожит. Но, должно быть, это всего лишь обман слуха из-за того, что они по-прежнему находятся в стальном мешке. Регина запускает пальцы в волосы Свон, гладит их, чуть цепляет, ерошит, наслаждаясь прикосновениями, а потом резко склоняется и целует Свон, забираясь языком ей в рот, елозя им по зубам. Ей абсолютно все равно, что за ними наблюдают, она хочет использовать полученный шанс на все сто процентов. Свон подается ей навстречу, жадно отвечая на поцелуй, облизывает ее губы, кусает их – несильно, но ощутимо, – играет с языком, издает непонятный звук. Регине не хватает прикосновений. Она двигает бедрами, она хочет, чтобы ее смяли в объятиях, чтобы бросили на пол, чтобы взяли как можно скорее, чтобы погас на какое-то время невыносимый огонь между ног. Но Свон все еще прикована к «липкому» стулу, и нет никакой возможности освободить ее от него. С пылающими и искусанными губами, с мокрыми насквозь брюками, со сбитым дыханием, Регина заставляет себя оставить Свон и едва ли не падает – с такой силой тело реагирует на прекращение касаний. – Вернись, – велит ей Свон, и Регина готова послушаться, когда слышит громкий щелчок. В тот же момент Свон напускает на себя безразличный вид, будто и не она только что тяжело дышала и смотрела голодными глазами. Регина вытирает губы дрожащей рукой. – Что это? – вздрагивает она. – Включились камеры. – Они были выключены? – облегчение по силе своей сравнимо с оргазмом. Свон кивает. На мгновение в ее взгляде проблескивает сожаление. – Свидание окончено, – бормочет она и закрывает глаза. Регина, не желая верить, что нужно уходить, отчаянно смотрит на ее распущенные волосы, которых только что касалась. Наверное, нужно стянуть их обратно, чтобы никто не догадался. Но уже поздно: открывается дверь, и Регине только и остается, что поспешно поднять с пола оброненный блокнот. – Выходите, – говорит Спенсер, собственной персоной возникающий на пороге. Регина, надеясь, что выглядит не слишком растрепанно, подчиняется и напоследок бросает взгляд на Свон. Та сидит с по-прежнему прикрытыми глазами и молчит. Вряд ли Регина ждет от нее слов прощания. – Что она сказала вам? – требует Спенсер в коридоре, хватая Регину под локоть. Та, все еще во власти сексуального напряжения, пытается высвободиться, но у нее не получается. Дверь в камеру Эммы Свон давно закрылась. – Вы выключали камеры, – бормочет Регина, заставляя себя переключиться на работу. – Зачем? Спенсер усмехается и отпускает ее. – Что, даже так она продолжает молчать? Регина глубоко вдыхает и выдыхает, непонимающе глядя на него. – О чем вы? Спенсер приглаживает ладонью седой ежик своих волос. – Вы прекрасно знаете, о чем я, – резко говорит он и почти сразу продолжает: – Мы уверены, что на ней еще как минимум с десяток омег. Но нам ее не разговорить. Мы делали ставку на вас, но, кажется, и тут не особо получается. Никто не хотел запускать вас к ней в камеру, однако я принял это решение. Мне кажется, оно верное, но вам нужно постараться, чтобы оправдать мое доверие. Он смотрит в сторону, потом возвращает взгляд Регине и прищуривается. – Это очень важно, мисс Миллс. Надеюсь, вы понимаете. – Я понимаю, – кивает Регина. Она действительно понимает. Понимает, что на самом деле неспроста получила разрешение провести интервью. Понимает, что у нее будет еще столько шансов вернуться к Эмме Свон, сколько ей потребуется. – Мне нужно… в туалет, – извиняется Регина и едва ли не бегом направляется туда. Застывшая смазка неприятно холодит бедра, когда она стягивает брюки и пытается хоть немного привести себя в порядок, но из нее течет слишком сильно, и это все еще кружит голову, и пропускает разряды между ног. Неудовлетворенное тело ноет слишком сильно, чтобы не обращать на него внимания. Чуть поколебавшись, Регина сдается. Она опускает крышку унитаза, садится на нее, левой рукой сдвигает в сторону мокрое испорченное белье, вытаскивает тампон, выкидывает его и быстро засовывает в себя два пальца. Расширившееся на время цикла влагалище легко принимает их, и облегчение от ощущения себя заполненной хотя бы частично бросает Регину на вершину оргазма. Корчась в сладких спазмах, закусывая губы, заливая все вокруг тягучей смазкой, Регина представляет, что Эмма Свон смотрит на нее, и от этого представления кончает еще два раза подряд: слишком много для обычных дней, но недостаточно для цикла. Кроме того, тело нуждается в чем-то посущественнее, чем пальцы, но на какое-то время ему придется удовольствоваться и этим. Остывая и мелко подрагивая от покалывающих ощущений, Регина сидит, запрокинув голову, и вяло думает о том, что если Эмма Свон не альфа, то у нее нет члена. Она не заглядывала ей между ног, но наверняка бы заметила эрекцию сегодня, когда пыталась прижаться во время поцелуя. Хорошо, что на этот случай учеными давно придуман выход. Облизывая губы, Регина поднимается на разъезжающиеся ноги и сквозь приятный туман в голове натягивает омерзительно влажное белье и брюки. Нужно скорее добраться до дома. Она моет руки и смотрит на себя в зеркало, отмечая лихорадочный румянец, припухлость губ и блеск глаз. Хорошо бы не натолкнуться ни на какого озабоченного альфу, сегодня от него будет сложно отбиться. Спенсер ждет ее возле выхода из туалета, и Регина вздрагивает, когда натыкается на него. Издавала ли она какие-то звуки, пока трахала себя, и, если да, то слышал ли он ее? Она не испытывает особого чувства стыда, просто не хочет, чтобы все знали, как сильно ее возбудила заключенная. Спенсер не подает виду, что что-то слышал, когда говорит: – Вам придется вернуться, мисс Миллс. Интервью должно быть взято, вопросы должны быть заданы. И мы добавим вам несколько своих. Регина машинально поправляет волосы. – Хорошо, – соглашается она. И что-то внутри нее безумно радуется этому. – Вы снова отключите камеры? – уточняет она на всякий случай и едва сдерживает радостный возглас, когда Спенсер кивает. – Постарайтесь развязать ей язык, мисс Миллс. Он вдруг хмурится и оглядывает ее. – Вы ведь не в цикле, надеюсь? – Нет, – быстро врет Регина. – А что? – Ничего, – отвечает Спенсер. – Просто стандартная мера предосторожности. Мне показалось, что вы… Он мнется, и Регина врет снова: – Легкая простуда – только и всего. Коллега заразил. Она шмыгает носом и разводит руками. Спенсер снова оглядывает ее, прощается и уводит, сдавая на руки охраннику. Регина пристально смотрит ему вслед, до дрожи в коленях наслаждаясь мыслью о том, каким будет ее следующее свидание с Эммой Свон. А оно обязательно будет – теперь уж никаких сомнений.