«Моей нежности хватит на тысячу океанов, несравненно-сердитых, северно-ледовитых, жемчугами расшитых, с отделкою из гранита, чудодейственной солью залечивающих раны» αстрα|сентябрь
Не верилось, что в объятиях закатных лучей сидел живой человек. Острые углы, жесткая поза, почти неестественный разворот, холод в каждой линии. Если бы не прядь, подрагивающая от дыхания, принять за статую было бы легче легкого. Рицка разорвал тишину, прочистив горло. — Здравствуй, — повторил еще раз. Прокашляться прокашлялся, вот только, кажется, не помогло ничерта. Да что вообще сейчас могло помочь, когда его выворачивало наизнанку, когда он рук и ног не чуял, настолько они похолодели?.. И снова тишина. Тишина, тишина, тишина! Проклятая! Плечи Нелюбимого свело и передернуло. Прошуршав легонько подошвами старых кед по грубому бетонному полу, он угнездился на таком же высоком стуле и по-воробьиному нахохлился. Хотелось кинуться на шею, но не этому изваянию. — Осталось ли в тебе что-то живое? — Аояги теперь говорил скорее для себя, чем для Бойца напротив. Беззлобно, сипло, тихо, пусто. — Или Сеймей всё вырезал?.. На упоминании имени в комнате словно воздух перевернулся в такт чужому резкому и злому вздоху, выдернувшему Рицку в реальность. — Злишься? Злись, что уж. Имеешь право. Если бы он только из тебя вырезал… — свое сердце как-то тошнотворно билось прямо в горле, едва не мешая дышать. Алевший и золотившийся каскад волос всколыхнулся, — явно от поворота головы, — заставив Рицку снова сфокусироваться на черном силуэте. Стальной взгляд едва не физически царапал лицо. Жаль, что против света было не рассмотреть глаза. — Не смотри так, я знаю, что похож на него. Всегда так было. Хотя сейчас, наверное, уже меньше. Больше скорее на тебя, чем на него, — усмешка в не в меру глубоком и усталом для юноши его возраста голосе. Почему-то теперь говорить стало легче. Наверное, от осознания того, что они связаны одной болью от руки одного и того же человека. Только всё ещё холодно. — Я разменял второй десяток, ты — третий. Нам теперь только заново знакомиться. Теперь Рицка получил всё внимание молчаливого собеседника. Противоречивые чувства зависли в воздухе. Поле Силы металось меж состояниями холодной отчужденности, готовности к нападению и какой-то очень застарелой сладковатой боли. Соби смотрел не мигая, упорно, чуть склонив голову к плечу, цепким взглядом пытаясь вытащить из тонких, годы назад утративших положенную свежесть и чувственность черт что-то знакомое, отпечатавшееся тонкой гравировкой на рваном сердце. Высокий смуглый юноша встал, сделал пару шагов ближе, всё ещё болезненно щурясь от солнца, постоял немного и неловко сместился в угол, в тень.Чуть нервным движением закутался поплотнее в черный кардиган, сложив руки на груди. Он и сам как тень, сливается прямо-таки. Соби тряхнул головой, снова сбросив волосы на лицо. — Можешь не прятаться, это я принес тебя сюда. Я знаю, что у тебя с лицом. Видел твои шрамы, когда они были еще свежими ранами, — в тоне не было ни снисходительности, ни нападки, только негромкая констатация сухих фактов. Еще ненадолго повисла тишина. — Аояги Рицка, Нелюбимый, один из Семи Лун. Мой одноименный мертв. За все эти годы я ни разу вот так не встретился ни с одним Бойцом. Я искал тебя, но не мог найти — Сеймею нужно отдать должное. Тебе решать, принимать моё убогое имя или нет. Думаю, я даже уйду сейчас, чтобы не стоять над душой. Всё, что я хотел тебе сказать — если не ты, то никто. Я навсегда останусь тренировочной Жертвой. Не ты принадлежишь мне, я — тебе. Сказал он это с легкостью и естественностью человека, в котором конкретная мысль уже пустила корни, выела ему всё нутро, вытянула из него все соки, продолбила череп и отравила кровь. Сказал, постоял еще недолго, тепло касаясь знакомых не-знакомых очертаний взглядом, развернулся и вышел так же тихо, как перемещался всё это время. Агатсума остался сидеть, словно припаянный к стулу. Рицка выглядит старше своего возраста, и кошачьи атрибуты этого ничуть не исправляют. Рицка излишне худ и отчасти поэтому так страшно мёрзнет. Рицка недавно начал курить, но на голос это уже повлияло. Рицка сказал, что принадлежит. Доверять или нет?..***
С тех пор Рицка и Соби виделись всё чаще. Сначала раз в неделю, потом — два, однажды случилось три, да так и закрепилось. В конце концов они начали пересекаться каждый день. Соби молчал, почти не ел, отказывался посещать тренировки и применять Силу даже по просьбе, ради проверки. Луны же боялись свести с него взгляд, так что рядом с ним всегда дежурили несколько боевых Пар, стараясь тем не менее не раздражать и не попадаться под руку. Бывшему Возлюбленному принесли холсты, кисти и краски, но он к ним даже не прикоснулся. В основном лежал и смотрел в потолок или стену. Рицка приходил, садился рядом с какой-нибудь книгой в руках и так же молча читал. Либо они вдвоем выходили во двор и курили, стоя плечом к плечу — они теперь были практически одного роста. С некоторых пор Рицка начал систематически просить прикурить, подходя в эти моменты так невозможно близко, что Соби чувствовал его тепло и отзвук его запаха, невольно замирая, поначалу в напряжении, затем — просто ловя это мирное человеческое тепло. Эти моменты длились буквально несколько мгновений, затем магия заканчивалась до следующего выхода на перекур. Очередной день. Соби снова лежал на узкой кровати в обществе белых напоминающих больничные стен, пытаясь прятаться от лучей света за закрытыми шторами, думая обо всем и ни о чем одновременно. И вот опять короткий стук, спустя несколько секунд дверь аккуратно приоткрывается, впуская из залитого синеватым светом ламп коридора в полумрак комнаты сначала длинную тень, затем мало чем отличающегося её обладателя. Снова в чем-то черном, снова закрывает руки, но на сей раз несет в охапку что-то увесистое. Не говоря ни слова окинул Соби взглядом, кивнул ему в качестве приветствия, прошел быстрым широким шагом, положил нечто на тумбу. — Это фотоальбом с моими работами. Я говорил, что учусь на фотографа. Подумал, что тебе могло бы быть интересно посмотреть. И мнение твое я бы с удовольствием выслушал… Или прочитал, если тебе так будет удобнее. Но, опять же, ты мне ничего не должен. Альбом, если что, твой, я его специально для тебя собрал, отдавать не нужно, — Рицка на мгновение встретился с Соби глазами, быстро глянул на сеть грубых резких шрамов, пересекающих лицо, на отрастающие волосы, сжал руки в кулаки, словно бы одергивая себя от прикосновения, и уже обернулся, но не успел сделать ни шагу. Замотанное в черную ткань запястье оказалось обхвачено длинными белыми пальцами художника-Бойца. Аояги дернулся, первым инстинктивным движением пытаясь вырвать руку, но вовремя себя остановил, усилием воли заставив расслабиться. Доверие. Главное — доверие. Он сам это повторял по тысяче раз. Соби поглядывал на него из-под ресниц, под видом безразличия пряча внимательное изучение реакции Жертвы, обещавшей — экий нонсенс! — ему принадлежать. Затем довольно мягким, но настойчивым движением стащил с худой и холодной смуглой руки траурно-черную митенку. У Рицки внутри всё замерло. Впервые он кому-то позволял обнажать эти уродливые шрамы. Поднял на Соби жесткий взгляд-вызов — жалость ему была не нужна. Но Агатсума не жалел. Он со спокойным тяжким пониманием осматривал стянутую ожогом кожу, время от времени легонько проводя по её неровностям. На душе у Рицки потеплело. И он рискнул неспеша развернуть руку, чтобы хоть на мгновение обвить пальцами чужую, такую невозможно теплую, почти обжигающую отвыкшую от прикосновений кожу. Так оно и вышло. Только на мгновение в груди отдался родной звон призрачной струны Связи, как только ледяные пальцы коснулись горячего запястья. В ту же минуту Соби отдернул руку и уставился куда-то в пол. Шрамы отбрасывали уродливые тени, превращая точеное лицо в неясный клубок резких линий. Рицка ничем не выдал острого разочарования, вскрывшего старые язвы сердца, только быстрым движением подобрал с кровати свою митенку и, надевая ее на ходу, вышел, так же тихо притворив дверь. Соби, застыв в чувстве неловкости и отзвуке не своей обиды, пытаясь уловить и распознать смутное желание на кончиках пальцев, хранящих след чужого холода, потянулся за принесенным альбомом. Тем вечером они снова стояли на заднем дворе, вылавливая совершенно одинаковым движением сигареты из пачек. Впервые за долгое уже время Рицка стоял не вплотную и прикуривать собрался от собственной зажигалки. Соби не сводил с него глаз. Что в нем было такого, в младшем Аояги? Шлейф боли, который он носил за собой? Загубленные детство и юность, положившие на лицо резкие черные тени, которые не убрать уже никаким светом? Что-то дурацкое и неуловимое в нем так цепляло, что пальцы покалывало желанием рисовать. А еще теперь было дико не дать ему прикурить. Краем глаза Рицка, маявшийся со своей дешевой зажигалкой, заметил всполыхнувший в чужих руках привычный огонек. Кошачьи уши выдали настороженность хозяина, изучавшего внимательным взглядом ничего не выражавшее лицо Бойца, которого он не мог хотя бы мысленно не звать своим. Соби впервые не отводил взгляд. Холодные, чистые, ясные глаза… Рицка не взялся бы утверждать, что не упустил в их Связь эхо своей тоски. Насилу он вернул внимание подрагивающему пламени зажигалки. Подошел уже без сомнений на разделявшие их полшага, склонился, прикуривая и борясь с желанием положить голову на сильное плечо. Желание желанием, но максимум, который он сейчас мог себе позволить — касаться этого плеча своим, снова стоя вплотную. Путь будет долгим, но ничего. Его любви хватило на все эти годы, хватит и еще на немного. На двоих хватит, должно хватить.***
Черные тона, традиционная сдержанная японская эстетика, осень, холод, тлен и мрак обитали в огромном фотоальбоме с работами Рицки. Это были кадры из жизни душевного инвалида, разбитого на куски, лишенного какой-то важной части. Соби скользил по ним взглядом снова и снова в перерывах от работы над одним из первых в жизни серьезных портретов. На холст ложились слой за слоем резкие и плавные мазки, четкие линии и размытые кляксы. Этому лицу в качестве материала могла подойти только черная тушь. И все же для пары деталей Агатсума припас яркую акварель. Он рисовал каждый день, вынимая из памяти каждую черточку, каждое впечатление, всё, что ассоциируется с Рицкой. И новым, и старым. Ему так нравились резкие тени и острые скулы юноши, но было очень жаль мальчишескую живость и улыбчивость. Соби сам не понимал, с каким чувством смотрел на Нелюбимого — с жалостью, с теплом, с ностальгией или… с любовью? В свое время он любил Рицку только по приказу: так было нужно, так сказали, так он и делал. Но теперь он был свободен, волен выбирать. Да черт, он же зарекался снова быть в Паре! Обещал себе, клялся, что плюнет в лицо любой Жертве, что явится с предложением! Но здесь что-то ломалось. Что в нем такого, ну что?.. Портрет выходил странным, едва похожим на оригинал, и одновременно выражавшим всё, чем только Соби мог определить Рицку. Агатсума понял для себя одно: с последним штрихом он обязан принять решение. Прошло четыре месяца с тех пор, как Аояги Рицка попросил бесхозного изуродованного полубезумного Чистого стать его Бойцом, принять Имя. Неприятное, но так иронично подходящее им обоим — Нелюбимый.***
В этот раз Соби назначил встречу сам. Он сидел на том же стуле, но в куда более расслабленной, даже в некотором роде обреченной позе, буравя взглядом дверь. За окном сумерки. Больше всего хотелось отключить этот хирургически-яркий свет над головой: новенькие очки сползли на кончик носа, и стекла нещадно бликовали, заставляя прищуриваться и моргать в два раза чаще; поправлять очки было не с руки — казалось, что от лишнего движения рухнет внутренняя решимость. Руки до онемения сжимали какой-то небольшой предмет. Наконец дверь с едва слышным скрипом открылась, впуская тёмную тонкую фигуру Рицки. — Мне сказали, ты хотел поговорить… — он подходил неспеша, звуча на грани удивления и волнения. Кошачьи уши комично дергались в разные стороны, словно не могли определиться: фокусироваться на пока молчаливом собеседнике или прижиматься к голове хозяина. Агатсума протянул юноше то, что держал в руках всё это время. Канцелярский нож. Чуть поцарапанный и в паре мест измазанный давно засохшей краской. — Пиши на мне Имя. Я стану твоим Бойцом. Это был первый раз, когда Соби проронил хоть слово в сторону Рицки. Аояги окинул без пяти минут своего Бойца взглядом: губы поджаты, лицо напряжено и чуть перекошено шрамами, на дне казавшихся с этого ракурса громадными глаз — вымораживающая пустота. Он готовился к боли, ломал гордость, ожидая новой жестокости. А чего еще ему ждать? Будто он много видел иного обращения… Рицка забрал у Соби нож. Выдвинул лезвие, внимательно осмотрев. В одно мгновение изменился в лице и с гримасой отвращения отложил нож на отведенное ему самому сидение. — Ты правда думал, что я такой же? — вопрос был задан мягко, но подействовал хуже неоправданной пощечины. Теперь льдисто-морские глаза смотрели с непониманием, растерянностью и удивлением. По всему видно: да, правда думал. — Не дождешься. Никакой привязки на боли. Я не собираюсь заставлять Систему признавать нас. Когда мы оба будем готовы, она напишет Имя сама. Рицка насилу удерживал спокойный уверенный тон. Внутри него всё пело, причем помимо его собственной воли. Вот оно, то, чего он ждал столько лет: они — Пара! Впрочем, умом он прекрасно понимал, что им предстоит очень долгий путь, катастрофически долгий. Сделан только первый шаг. Тем не менее Нелюбимый протянул к своему новоприобретенному Бойцу руки, неловко обвил ими его шею и склонил светловолосую голову к своей груди, губами прижимаясь к макушке. Связь обрела новую прочность и краски.